Россия. Весна. Давно.
В то утро солнце не показалось. Встало, вернее, проснулось, но предпочло натянуть на себя белую простынь тумана. Мартовская оттепель подтопила снег, но еще не полностью обнажила безобразие его культурных слоев. По тротуарам Моховой три состояние воды: наледь под карнизами, снежная каша вдоль поребриков, и потоки воды под ней.
Я шел в университет. Меня не заботила условная проходимость улицы. На мне были доставшиеся еще в школьные годы яловые сапоги. Неподкованные каблуки давно сбились на пятках, но вода еще держалась снаружи. С джинсами навыпуск, и густо смазанные, они вполне канали за цивильную обувь. Только подошва сильно скользила.
На углу Пестеля и Фурманова в ларьке я купил пару «Мартовского» и пачку «Севера». Прикурил папиросу, первую за день. У Пантелеймоновской церкви меня окатила грязью первая же за день машина. Я перешёл через Фонтанку, и минуя решётку Летнего Сада, достал бутылку из рюкзака. Хотел открыть, чтобы выпить пока иду по Марсовому полю, но передумал. Поля было не видно. Все скрывал туман. Ни звука, ни шального фотона. Растворенное и взболтанное ничто.
Я нащупал светофор за Лебяжьей канавкой, и пошел к Спасу на Крови. Он появился из тумана внезапно, углом. То ли как айсберг перед «Титаником», то ли наоборот, как огромный круизный лайнер выпал из тумана на ненужный берег перед озадаченным эскимосом. Я подумал, что обычно чужеродный пряничный собор внезапно опетербуржился, и перестал смотреться посторонним городу выскочкой.
На Дворцовой задуло. Туман начал расползаться лоскутьями, и я побежал. Я не хотел упустить момент, когда станет видно золото Адмиралтейства, тронутое уже достаточно высоким в этот час светом. У колонны я остановился, привалился к барельефу, и наконец распечатал первое пиво.
Я не спешил. Первую пару я все равно собирался прогулять, и явиться только к четвертичной геологии. Пока солнце и ветер делали свое дело я стоял у колонны, но когда стало видно мост, не торопясь пошел к реке. Теплело, я расстегнул сначала пиджак из кожезаменителя, а потом и ворот свитера, связанного женой из невообразимой желтизны шерсти. Нева еще стояла, и по льду озабочено скакали вороны, добывая из мерзлоты съедобное нечто.
Пустую бутылку я пристроил под парапетом набережной и вошел во двор университета. Пиво было темным и плотным. Я немного охмелел, но совсем немного. Студента-геолога трудно озадачить бутылкой пива, хотя бы и сутра. До открытия «тараканника» — университетского буфета оставалось сорок минут, и я решил что нет смысла хранить вторую до обеда, как собирался вначале. Во-первых, я не был уверен в обеде. Его могло и не случиться. То есть денег на него у меня не было. Я надеялся получить деньги за коробку сигарет, которую неделю тому поставил на продажу в ларьке на филфаке, но ни каких гарантий. Мои попытки барыжить сигаретами мелким оптом, в свободное от учебы время, никак нельзя было назвать дорогой на Уолл Стрит. Во-вторых, что внутреннее намекало мне, что в середине дня мне будет не до того. Что-то такое неотчетливое, даже не предчувствие, скорее ощущение какого-то сдвига пластов реальности.
Я прошел сквозь двор и уселся на трубах, сваленных у кафедры ботаники. Черная битумная теплоизоляция уже согрелась и попахивала чем-то своим углеводородным. Весенние студентки сновали по дорожке в оранжерею, и я открыл вторую бутылку.