Роберт Хайнлайн «Дороги должны катиться» (44 стр)

– Кто заставляет дороги катиться?

Оратор застыл на трибуне, ожидая ответа. Послышались редкие выкрики, рассекающие глухой, настороженный гул собравшихся в зале людей:

– Мы!

– Мы!

– Мы, кто же еще!

– А кто там, в «преисподней», делает всю грязную работу, чтобы добропорядочные чистюли могли спокойно разъезжать наверху?

На этот раз люди откликнулись дружным ревом:

– Мы-ы!..

Не теряя времени зря, оратор подпускал пару. Слова уже не падали одно за другим, а неслись с металлическим скрежетом – бойко, без остановок, словно полотно транспортера. Говоривший навис над толпой, стараясь задержаться взглядом на каждом и одновременно обращаясь ко всем:

– На чем держится бизнес? На дорогах! Что подвозит людям жратву? Дороги! Как они едут на работу? Нас везут дороги! А как добираются домой к своим женам? Опять же – по дорогам!

Он выждал эффекта ради и, понизив голос, продолжил:

– Где они все окажутся, если вы, парни, перестанете двигать дороги? В заднице, вот где, и они это прекрасно знают! Знают, но что это в них меняет? Да ничего! Неужели мы просим у них слишком много? Или наши просьбы необоснованны? «Право увольняться по собственному желанию». У каждого работника в любом другом месте оно есть. «Равная зарплата с инженерами». А почему бы и нет? Кто здесь настоящие профессионалы – мы или они? Неужели обязательно надо отбарабанить свое в курсантах, нарядившись в их дурацкие шапочки, чтобы выучиться протирать подшипники или опускать барабаны? Кто по-настоящему отрабатывает свой хлеб – джентльмен в конторе или парень в «преисподней»? Какие еще у нас требования? «Право самим выбирать инженеров». Да, мы хотим этого! Кто сумеет лучше подобрать инженеров: техники или тупая экзаменационная комиссия, которая даже носа в «преисподнюю» не совала и не может отличить подшипника от катушки электромагнита?

Он, словно прирожденный актер, сменил темп и еще больше понизил голос.

– Я говорю вам, братья, пора кончать с бессмысленными петициями в Транспортную комиссию и начинать бороться по-настоящему. Пусть слабаки болтают о демократии – в наших руках сила, и мы как раз те самые люди, с которыми им придется считаться!

Пока он так разглагольствовал, в конце зала поднялся человек.

– Брат Председатель, – он дождался очередной паузы и произнес, растягивая слова: – Можно мне пару слов?

– Конечно, брат Харви. Говори.

– Я вот что хочу спросить: для чего вы затеяли весь этот балаган? У нас самая большая почасовая оплата во всей гильдии механиков, у нас полная страховка и пенсия, безопасные условия труда, если не считать шума, из-за которого мы все можем оглохнуть, – Харви демонстративно сдвинул на затылок звукозащитный шлем. Одет Харви был в робу, видно, пришел сюда прямо с дежурства. – Конечно, – продолжал он, – нам приходится предупреждать об уходе за девяносто дней, но какого, спрашивается, хрена, мы же знали об этом, когда поступали на работу. Дороги должны катиться, они не могут тормозить всякий раз, когда какому-нибудь бездельнику надоела его работа. А теперь Соупи…

Стук молотка резко его оборвал.

– Простите, – поправился Харви, – я хотел сказать – брат Соупи расписывает, какие мы сильные, и каким способом нам следует брать за глотку остальной мир. Крысы! Разумеется, мы можем остановить дороги и превратить страну в сумасшедший дом, но на это способен любой псих с банкой нитроглицерина, и ему при этом вовсе не обязательно быть техником. Думаете, мы с вами одни квакаем в этом болоте? Да, наша работа важна, но где бы мы оказались без фермеров и сталеваров, без дюжин других профессий и ремесел? Да в той же самой заднице, вот где.

Его прервал невысокий, болезненного вида человек с выпирающими, словно у крысы, верхними зубами.

– Минуточку, брат Председатель, – сказал он. – Я хотел бы задать вопрос брату Харви.

Он повернулся и ехидно спросил:

– Ты говоришь от имени гильдии или как? Может быть, ты и вовсе не веришь в гильдию? Ты, случаем, не… – он приостановился, скользнув взглядом по долговязой фигуре Харви, – не шпион, а?..

Харви глянул на него так, как смотрят на таракана, плавающего в тарелке с супом.

– Сайкс, – произнес он, – не будь ты таким коротышкой, я вбил бы твои вставные зубы тебе же в глотку. Я помогал создавать нашу гильдию, я бастовал в шестьдесят шестом. А ты где тогда был? Со штрейкбрехерами?

Ударил молоток Председателя.

– Прекратите, – потребовал он. – Никто из знающих историю гильдии не сомневается в лояльности брата Харви. Продолжаем в обычном порядке, – он прокашлялся. – Обычно мы не даем слова посторонним. Большинство из вас терпеть не может инженеров, которые с вами работают, но есть среди них один, которого всем нам приятно видеть, когда ему случается бывать у нас по делам. Думаю, это оттого, что он не боится испачкать руки в машинном масле, у него та же грязь под ногтями, что и у нас. Во всяком случае, имею честь представить вам мистера Шорти Ван Клика!..

Выкрик из зада прервал его:

– Брата Ван Клика!

– Отлично, брата Ван Клика, заместителя Главного инженера нашего родтауна.

– Благодарю, брат Председатель, – представленный оратор проворно взобрался но трибуну, раздаривая собранию улыбки. Его прямо-таки распирало от внимания к своей персоне.

– Спасибо, братья. Разумеется, наш Председатель прав: здесь, в зале гильдии сектора Сакраменто, или в любом другом помещении гильдии я чувствую себя куда уютнее, чем в клубе инженеров. Во всяком случае, здесь нет сопливых курсантов, воображающих себя инженерами. Кто знает, если бы я окончил один из престижных технических институтов, возможно, я считал бы иначе, но свою точку зрения я вынашивал там, внизу, в «преисподней». А теперь я хочу сказать о ваших требованиях, которые Транспортная комиссия вам же и швырнула в лицо. Вы позволите мне быть откровенным?

– Говори, Шорти!

– Можешь нам доверять!

– Возможно, мне не стоило бы об этом и говорить, но ваши интересы – это мои интересы, и молчать я не могу. Дороги сейчас – самое главное, а вы – те люди, которые их заставляют катиться. И разве не справедливо бы было, если бы ваше мнение выслушали, а просьбы удовлетворили. Думается, политики достаточно умный народ, чтобы понимать это. Иногда, просыпаясь ночью, я ловлю себя на мысли, а почему бы нам, техникам, не взять это дело полностью в свои руки и…

– Мистер Гейнс, звонит ваша жена.

– Хорошо, – он взял трубку и повернулся к видеоэкрану. – Да, дорогая, я помню, что обещал, но… Ты абсолютно права, дорогая, но из Вашингтона просили показать мистеру Блекинсопу все, что он пожелает. А я никак не думал, что он прибывает сегодня… Нет, я не могу поручить заместителю. Это было бы невежливо. Он министр транспорта Австралии, и принимать его должен я сам. Я говорил тебе… Да, дорогая, я знаю, что вежливость начинается дома, но ты же понимаешь – дороги должны катиться. Это моя работа, и ты знала, за кого выходила замуж… Да, это тоже часть моей работы… Вот, славная девочка. Мы обязательно поедем куда-нибудь завтра с утра. Давай сделаем так: ты закажи лошадей, завтраки, и мы устроим пикник. Я встречу тебя в Бейкерсфилде, как обычно… До свидания, дорогая. Поцелуй за меня малыша перед сном.

Он положил трубку на пульт, и хорошенькое, хоть и недовольное разговором лицо жены исчезло с экрана.

В кабинет вошла молодая дама. На внешней стороне двери, пока женщина ее открывала, на табличке мелькнула надпись:

РОДТАУН ДИЕГО-РЕНО главный инженер

Усталым взглядом Гейнс посмотрел на вошедшую.

– А, это вы. Хотите добрый совет, Долорес? Никогда не выходите замуж за инженера. Выходите за художников, они чаще бывают дома.

– Хорошо, мистер Гейнс. Мистер Блекинсоп уже здесь, мистер Гейнс.

– Уже? Я не ждал его так скоро. Видимо, корабль из Австралии приземлился раньше времени.

– Да, мистер Гейнс.

– Долорес, вы когда-нибудь испытывали эмоции?

– Да, мистер Гейнс.

– Хм-м… по вам не скажешь. Ну ладно, придется поверить, вы же никогда не ошибаетесь. Пригласите мистера Блекинсопа.

– Хорошо, мистер Гейнс.

Ларри Гейнс поднялся, приветствуя гостя. «Не больно представительный малый», – подумал он, протягивая вошедшему руку и обмениваясь принятыми в таких случаях любезностями. Сложенный зонтик и котелок настолько не соответствовали невзрачной внешности посетителя, что выглядели слишком уж нарочито. Впрочем, отлично поставленное оксфордское произношение маскировало его гнусавый говорок австралийца, который нет-нет да и прорывался порой наружу.

– Рад видеть вас, мистер Блекинсоп. Надеюсь, ваше пребывание у нас будет приятным.

Блекинсоп улыбнулся.

– Уверен, что так и будет. Это мой первый визит в вашу замечательную страну. И знаете, я чувствую себя здесь как дома: эвкалипты, коричневые сопки…

– Но наверно, цель вашей поездки не только в этом?

– О, разумеется! Моя основная задача – изучить дорожные города – родтауны и доложить моему правительству, имеет ли смысл применять ваш опыт для решения наших социальных проблем. Поэтому меня к вам и направили.

– Понятно… Не знаю только, что именно вы бы хотели посмотреть. Полагаю, вы уже наслышаны о родтаунах, как они начинались, как действуют и так далее?

– Да, конечно, кое-что я читал, но я же не инженер, мистер Гейнс. Я политолог. Мне было бы интереснее посмотреть, как все это сказывается на людях. Давайте так – вы будете мне рассказывать о дорогах, как будто я вообще о них ничего не слышал. А я буду задавать вопросы.

– Согласен, предложение дельное. Кстати, вы здесь один или с вами кто-нибудь еще?

– Нет, я один. Секретаря я отослал в Вашингтон.

– Понятно, – Гейнс взглянул на часы. – Скоро ужин. Я предлагаю пройти на Стоктонскую полосу. Там скоро будет проезжать неплохой китайский ресторанчик – очень даже рекомендую. Перекусим – это займет час, не больше, – а заодно вы посмотрите, как действуют наши дороги.

– Отлично.

Гейнс нажал клавишу, и на большом экране у противоположной стены появился плечистый молодой человек, сидящий за полукруглым пультом. Вверху светилась контрольная панель. Во рту у него застряла дымящаяся сигарета.

Он поднял глаза, улыбнулся и помахал рукой.

– Мое почтение, шеф. Чем могу служить?

– Привет, Дейв. Значит, ты сегодня дежуришь? Слушай, я убегаю ужинать в сектор Стоктона. Где Ван Клик?

– Ушел на какое-то собрание. Куда, не сказал.

– Происшествия были?

– Нет, сэр. Дороги катятся, население топает к домашнему очагу.

– О'кей. Так держать.

– Есть так держать, шеф.

Гейнс отключил связь и повернулся к Блекинсопу.

– Ван Клик – мой первый заместитель. Последнее время он слишком увлекся политикой, вместо того, чтобы почаще бывать на дорогах. Впрочем, Дэвидсон и без него справится. Идемте?

Они спустились по эскалатору и вышли на пешеходную дорожку, которая ограничивала полосу, бегущую на север со скоростью пять миль в час. Обогнув вход в туннель с указателем «ПРОХОД НА ЮЖНУЮ ДОРОГУ», они остановились у края первой полосы.

– Вам приходилось кататься на транспортере? – поинтересовался Гейнс. – Это очень просто. Шагайте на полосу лицом навстречу движению.

Переходя с ленты на ленту, они начали пробираться сквозь толчею спешащих людей. Посреди двадцатимильной полосы им попалась прозрачная перегородка, почти достигающая крыши. Блекинсоп вопросительно вскинул брови.

– Это ветроломы, – ответил на молчаливый вопрос Гейнс и откатил в сторону дверь, приглашая своего спутника пройти дальше. – Если бы у нас не было способа разделения воздушных потоков у полос с различными скоростями, то на стомильной полосе ветер изорвал бы вам всю одежду.

Во время разговора Гейнсу постоянно приходилось наклоняться к Блекинсопу, чтобы перекричать свист ветра, шум толпы и приглушенный рокот машин, скрытых под полосой внизу. По мере приближения к середине дороги сочетание этих шумов делало разговор невозможным.

Они миновали еще три ветролома, расположенных на сорока-, шестидесяти- и восьмидесятимильных полосах, и наконец добрались до самой быстрой, стомильной полосы, которая пробегала от Сан-Диего до Рено и обратно за двенадцать часов.

Блекинсоп увидел, что оказался на пешеходной дорожке шириной в двадцать футов. С другой стороны дороги высилось ограждение, вдоль которого, словно лавки на средневековом мосту, стояли легкие домики, Как раз напротив в окне одного из них призывно загорелась реклама:

«БИФШТЕКСЫ ДЖЕЙКА» филиал N 4

Самая быстрая еда на самой быстрой дороге!

Обед в полете, а мили – в пролете!

– Потрясающе, – сказал Блекинсоп. – Это, должно быть, напоминает обед в трамвае. Там что, действительно хороший ресторан?

– Один из лучших. Конечно, не экстракласс, но знатоки его уважают.

– В таком случае, может быть…

Гейнс улыбнулся.

– Насколько я понимаю, сэр, вы хотели бы туда заглянуть?

– Право, я не хотел мешать вашим планам.

– Не беспокойтесь. Я голоден как волк, а до Стоктона еще час езды.

Гейнс приветствовал хозяйку, словно знал ее много лет:

– О, миссис Маккой, привет, как мы поживаем?

– Неужто сам шеф пожаловал? Давненько же мы вас у себя не видали.

Она проводила их в небольшой кабинет, отделенный перегородкой от прочих перекусывающих пассажиров.

– Вы и ваш друг желают поужинать?

– Конечно, миссис Маккой. И во всем полагаемся на ваш вкус, но непременно хотим попробовать ваши замечательные бифштексы.

– Двухдюймовые, из молодого бычка, который умер счастливым, – она ушла выполнять заказ, с удивительной легкостью неся свое грузное тело.

Маккой часто принимала в своем заведении Главного инженера и поэтому первым делом принесла и поставила перед ним на столик переносной телефон, Гейнс подключил телефон к розетке на стене кабинета и сразу же набрал номер.

– Алло! Дэвидсон? Дейв, это я, шеф, Я ужинаю в четвертой столовке Джейка. Звони мне по 10-Л-66.

Когда он положил трубку, Блекинсоп вежливо поинтересовался:

– Вы всегда должны сообщать диспетчеру, где находитесь?

– Нет, что вы, – ответил Гейнс, – но знаете, как-то спокойней, когда бываешь в курсе всех дел. Мне или Ван Клику всегда желательно находиться неподалеку от телефона, чтобы старший сменный инженер – сейчас это Дэвидсон – в случае необходимости знал, где нас нейти. Сами понимаете, если возникнет чрезвычайная ситуация, я обязан знать об этом в первую очередь.

– А что может вызвать чрезвычайную ситуацию?

– Главная опасность – обесточивание роторных барабанов, это остановит дорогу, оставит миллионы людей в сотнях миль от дома. Если такое произойдет в час пик, нам придется эвакуировать всех этих людей с дороги, что не так просто сделать.

– Вы сказали – миллионы людей. Неужели их здесь так много?

– Конечно. От дороги, на которой мы сейчас едем, зависят двенадцать миллионов человек, живущих или работающих в пятимильной полосе вдоль всего ее протяжения.

С появлением дешевой энергии человечество вступило в новую эпоху, которую можно было назвать не только эпохой энергии, но и эрой транспорта. Два события особо выделяются в этот период – получение дешевой солнечной энергии и пуск первой механической дороги.

Несмотря на вспыхивавшие от случая к случаю кампании за экономию энергетических ресурсов, уголь и нефть в США были позорным образом сожжены, еще в первой половине двадцатого века. Главная заслуга в этом деле бесспорно принадлежала автомобилю. Меньше чем за полстолетия скромная, одноцилиндровая безлошадная карета превратилась в стального монстра мощностью в сотню лошадиных сил и скоростью, превышающей сто миль в час. Даже в провинции автомобили кишели, словно дрожжи в закваске. Только по данным 1955 года один автомобиль приходился на каждых двух человек.

Собственно говоря, такое засилье автомобилей и стало причиной их гибели. Восемьдесят миллионов стальных колесниц, несущихся на огромной скорости и управляемых далекими от совершенства людьми, принесли разрушений и жертв больше, нежели война. В том же 1955 году суммы, выплаченные владельцами автомобилей в качестве компенсации за нанесенный ущерб, превысили суммы, затраченные на покупку автомобилей. Кампании за безопасность движения стали хроническим явлением, но при этом они явно напоминали благочестивые попытки королевской рати собрать Шалтая-Болтая. В сутолоке городов автомобиль делается особенно опасен. В ходу были мрачные шуточки вроде: пешеходы делятся на два класса – мертвые и быстроногие. А еще пешехода определяли как водителя, которому посчастливилось отыскать стоянку для своей машины.

Таким образом, автомобили обусловили быстрый рост городов, а затем сами же их и задушили своим громадным количеством. Еще в 1900 году Герберт Уэллс заметил, что предельные размеры города находятся в прямой зависимости от скорости и пропускной способности транспортных магистралей. Казалось бы, скорость автомобилей позволяет городам вырастать до двухсот миль в диаметре, но постоянные транспортные пробки и растущая опасность, исходящая от мощных, плохо управляемых машин, перечеркнули эту возможность.

В 1955 году «главная улица Америки» – шоссе № 66, Лос-Анджелес-Чикаго, было переоборудовано в суперхайвей с нижним пределом скорости шестьдесят миль в час. Строительство дороги планировалось как госзаказ, она должна была поддержать развитие тяжелой промышленности, однако ее появление имело неожиданные последствия. Большие города, Чикаго и Сент-Луис, выпустили навстречу друг другу что-то наподобие псевдоподий и слились, встретившись возле Блумингтона, штат Иллинойс. Вдоль магистрали выросла застроенная полоса, а население городов-родителей стало меньше.

В этом же году произошла замена устаревших фуникулеров на эскалаторы, действующие от солнечных экранов Дугласа-Мартин.

Хотя за 1955 год американцы приобрели рекордное число автомобилей, закат автомобильной эры был уже не за горами. Первым и грозным предупреждением об этом стал Закон о государственной обороне, принятый в 1957 году.

Этот закон, с таким трудом прошедший через Конгресс, объявил нефть стратегическим сырьем. Вооруженные силы получили приоритетное право на все наземные и подземные запасы нефти, а восемьдесят миллионов автомобилей оказались на голодном пайке.

Возьмем скоростные автострады того времени, урбанизированные вдоль всей своей длины. Добавим к ним механизированные улицы сан-францисских холмов. Нагреем до кипения грозящей нехваткой бензина и приправим полученную смесь изобретательностью янки. В результате получим первую механическую дорогу, которая была открыта в 1960 году между Цинциннати и Кливлендом.

Как и следовало ожидать, она была довольно примитивна. Ее основой послужили рудные транспортеры, самая быстрая полоса имела скорость тридцать миль в час и была довольно узкой, так что никто и не помышлял заниматься на ней мелкой торговлей. Тем не менее эта лента оказалась прототипом сложнейшей социальной структуры, которой предстояло доминировать на американском континенте в последующие десятилетия. Сельская и городская культуры слились, объединенные быстрым, дешевым и удобным транспортом.

Фабрики – широкие, низкие здания, с крышами, покрытыми солнечными экранами того же типа, что двигали полосы, – тянулись по обеим сторонам дороги. Тут же находились отели, магазины, театры, жилые дома. А если пройти еще несколько шагов, то окажешься за городом, где и проживала основная часть населения. Небольшие коттеджи расположились среди холмов, по берегам рек, тут и там виднелись между сельскими фермами. Люди работали в городе, а жить предпочитали в деревнях, которые находились друг от друга в десяти минутах ходьбы.

Миссис Маккой сама обслуживала шефа и его гостя. Появление знаменитых бифштексов вмиг оборвало разговор.

Ресторан «Бифштексы Джейка» плавно катился вперед. Вдоль всей протянувшейся на шестьсот миль линии дежурные инженеры секторов каждый час выслушивали доклады техников, следящих за своими подсекторами.

«Подсектор 1 – проверен», «подсектор… проверен». Тензометрические данные напряжения, нагрузки, температуры подшипников… показаний синхротахометров… «Подсектор 7 – проверен». Все техники, как один, выносливые толковые люди в робах, проводящие большую честь жизни в «преисподней» среди вечного шума стомильной полосы, резкого визга вращающихся роторных барабанов и жалоб передаточных роликов.

Дежурный инженер Дэвидсон рассматривал схему дороги, светящуюся на стене центрального поста управления сектора Фресно. Миниатюрная стомильная полоса на схеме едва заметно двигалась, и Дэвидсон машинально отметил место, где располагался четвертый ресторан Джейка. Шеф скоро доберется до Стоктона, надо будет позвонить ему после проверки. На трассе все спокойно, транспортная нагрузка нормальная для часа пик. Когда все вот так идет своим чередом, дежурный в центральной диспетчерской может спокойно вздремнуть и никто этого не заметит.

Дэвидсон повернулся к курсант-инженеру:

– Мистер Барнс.

– Да, сэр?

– Как насчет чашки кофе?

– Неплохая идея, сэр. Я закажу, как только поступят все рапорты.

Минутная стрелка хронометра на панели управления подошла к двенадцати. Курсант щелкнул тумблером.

– Всем секторам доложить о ходе работ! – произнес он ломающимся от волнения голосом.

Не экране появились лица двух дежурных по сектору. Тот что помладше, тоже изо всех сил стараясь скрыть смущение, отрапортовал:

– Диего-Кольцевая – катится!

Почти мгновенно их сменили двое других:

– Сектор Анджелес – катится!

Еще через секунду:

– Сектор Бейкерсфилд – катится!

И:

– Сектор Фресно – катится!

Последней отчиталась Рено-Кольцевая. Курсант повернулся к Дэвидсону и доложил:

– Дороги катятся!

– Очень хорошо – так держать!

Неожиданно видеоэкран осветился вновь.

– Сектор Сакраменто – дополнительный рапорт.

– Слушаю.

– Курсант Понтер – дежурный курсант-инженер сектора во время инспекционной проверки обнаружил, что курсант Алек Джинс и техник второго класса Р. Дж. Росс играли на посту в карты. Как долго они отлынивали от патрулирования – в точности неизвестно.

– Повреждения есть?

– Один барабан перегрелся, но остался синхронизирован. Его немедленно опустили и заменили другим.

– Очень хорошо. Прикажите бухгалтерии рассчитать Росса и передайте его дело гражданским властям. Курсанта Джинса – под арест и доставить ко мне.

– Слушаю, сэр.

– Так держать!

Дэвидсон повернулся к пульту управления и набрал номер «Бифштексов Джейка».

– Мистер Гейнс, вы говорили, что обесточивание большого участка дороги главная причина, которая может вызвать чрезвычайную ситуацию. Значит, есть еще и другие причины?

Гейнс собрал с тарелки остатки салата и только тогда ответил:

– На самом деле никаких других причин нет и быть не может, но мы стараемся предусмотреть любые, даже самые невероятные события. Вот например: мы сейчас едем со скоростью сто миль в час. Можете представить, что будет, если полоса под нами неожиданно разорвется?

Мистер Блекинсоп беспокойно заерзал на стуле.

– М-да, наверно, это было бы неприятно. Я хочу сказать, что, сидя в этом уютном кабинете, я как-то совсем забыл, с какой скоростью мы несемся. Ну, так что бы тогда произошло?

– Не волнуйтесь. Лента разорваться не может. Она собрана из перекрывающихся секций и имеет двенадцатикратный запас прочности. Чтобы она порвалась, должны заглохнуть сразу несколько миль роторов и разом отказать все предохранители на оставшейся части дороги. Не исключено, что тогда возникнет достаточное для разрыва напряжение. В свое время нечто подобное было на дороге Филадельфия-Джерси-Сити. Вряд ли мы когда-нибудь забудем об этом. Авария произошла на одной из первых скоростных дорог. По ней перевозилось огромное количество пассажиров и грузов – она обслуживала большой индустриальный район. Лента дороги была довольно примитивной, немногим сложнее, чем обычный конвейерный транспортер. Когда ее строили, никто не предполагал, какие нагрузки ей придется выдерживать. Катастрофа случилась при максимуме нагрузки, когда лента была переполнена людьми. Часть ленты, оказавшаяся позади разрыва, вспучилась на несколько миль. Она двигалась со скоростью восемьдесят миль в час, размазывая пассажиров о крышу. Часть ленты в месте перед разрывом рванулась вперед и щелкнула, словно кнут, сбросив людей на соседние полосы, швырнув их вниз на вращающиеся барабаны или ударив о крышу. Погибших было больше трех тысяч, и по всей стране вспыхнуло движение за запрещение дорог. По приказу президента их даже остановили на неделю, но потом пустили опять. Просто не было выбора.

– Но почему?

– Страна стала экономически зависимой от дорог. К тому времени они превратились в основное средство сообщения между индустриальными районами, во всяком случае – единственное средство, которое можно было принимать всерьез. Фабрики встали, продовольствие не подвозилось, людям начал грозить голод, – президент был просто вынужден пустить дороги опять. Другого выхода не было, социальная модель вылилась в определенную форму, которую стало уже невозможно изменить никаким распоряжением сверху. Крупное индустриальное общество должно иметь и соответствующий транспорт, и даже не столько для людей, сколько для нужд торговли.

Мистер Блекинсоп зачем-то скомкал салфетку и неуверенно произнес:

– Мистер Гейнс, я не собираюсь умалять изобретательность и достижения вашего великого народа, но вспомните поговорку – нельзя укладывать слишком много яиц в одну корзину. По-моему, это слишком рискованно – ставить экономику всей страны в зависимость от механизмов какого-то одного типа.

– Я вас понимаю, – спокойно ответил Гейнс. – Правда в ваших словах есть, но далеко не вся правда. Любая цивилизация, поднявшаяся выше натурального крестьянского хозяйства, зависит от одного, ключевого типа машин. Старый Юг держался на хлопкоочистительных машинах. Британская империя возникла благодаря паровым двигателям. Большие народы, если они хотят выжить, должны иметь развитое производство, источники энергии и транспорт. Если бы не техника, наша цивилизация никогда бы не встала на ноги. Это не вина техники – это ее сила.

Разумеется, когда техника достигает высокого уровня, люди от нее начинают зависеть. Техника обеспечивает высокий уровень жизни, а нам приходится поддерживать ее работоспособность или страдать от последствий, ежели она вдруг откажет. Как видите, подлинный риск не в технике, а в людях, которые управляют машинами. Дороги, если рассматривать их только как механизмы, в полном порядке. Они мощны и безопасны, легко выдерживают любую нагрузку. Нет, угроза таится не в машинах, а в людях. Когда цивилизация начинает зависеть от техники, она становится заложницей тех людей, что обслуживают механизмы. Если у них сильно развито чувство ответственности, а мораль их высока…

За стеной кто-то на полную мощность включил радио. Взрыв музыки заглушил голос Гейнса. Когда звук немного убавили, Гейнс сказал:

– Кстати. Вот прекрасная иллюстрация к тому, что я говорил.

Блекинсоп прислушался. По радио передавали марш с навязчивым, затягивающим ритмом и в современной аранжировке. Оркестр подражал шуму моторов, ритмичному стуку работающих машин. На лице австралийца появилась улыбка: он узнал мотив.

– Это же гимн полевой артиллерии «Сбор канониров», правильно? Но я не вижу связи с тем, что вы рассказывали.

– Сейчас увидите. Это действительно музыка артиллерийского марша, но мы дали ей другие слова. Теперь это называется «Гимн курсантов-дорожников». Вот, послушайте.

Навязчивый ритм марша, казалось, слился в одно целое с шумом дороги. Затем вступил мужской хор:

Слушай дороги гуд,Смотри, как они бегут!Наш бесконечен труд, вечен пот,Ибо наши дороги идут вперед!Покуда вы мчите,Покуда скользите,Мы снизу следим за главным событием:Как наши дороги идут вперед!Ну-ка быстро, быстро, быстро!Мы недаром мотористы.Живо сектора проверьте:Первый, и второй, и третий!И куда б вы ни попали,Вы забудете едва ли,Что ваши дороги идут вперед!ТАК ПУСТЬ ОНИ КАТЯТСЯ!Это ваши дороги идут вперед!

– Вы слышите? – оживленно воскликнул Гейнс. – Слышите?.. Вот в чем подлинное назначение Академии транспорта США. Вот почему транспортники – полувоенная специальность со строгой армейской дисциплиной. Мы – узкое место, sine qua non, непременное условие существования индустрии и всей экономической жизни. В любых других отраслях возможны забастовки, но они вызовут лишь временные и локальные трудности. Время от времени могут случаться неурожаи – страна переживет их довольно легко. Но если замрут дороги – остановится все. Результат будет такой же, как при всеобщей забастовке, но с одним важнейшим отличием: всеобщую забастовку должно поддерживать большинство работников, которых надо как следует поприжать, чтобы они решились на такой шаг. А вот людей, двигающих дороги, – хоть и немного, но они способны вызвать полный паралич всей страны. Пока у нас была всего одна дорожная забастовка – в шестьдесят шестом. Причины ее были действительно серьезные, она выявила множество злоупотреблений. Но повториться она не должна!

– А что, по-вашему, мистер Гейнс, может служить порукой, чтобы такое больше не повторилось?

– Гордость работников – esprit de corps. Техникам дорожной службы постоянно внушается мысль, что они не просто трудятся, в выполняют священный долг. Кроме того, мы делаем все возможное, чтобы улучшить их социальное положение. Еще больше внимания мы уделяем Академии. Мы хотели бы выпускать не просто инженеров, а преданных делу людей, людей с железной самодисциплиной и желанием выполнять свой долг всегда, при любых обстоятельствах и несмотря ни на что. У нас есть прекрасные образцы для подражания: Аннаполис, Вестпойнт, Годдард.

– Годдард? Ах да, Ракетная Академия. Ну, и каковы же ваши успехи?

– Возможно, они могли быть и лучше, но мы стараемся. Не так это просто – создать традицию, для этого требуется время. Вот когда выпускник Академии, поступивший в нее мальчишкой, превратится в самого старого дорожного инженера, тогда можно будет немного расслабиться и считать, что главная задача выполнена.

– Вы сами, конечно, тоже кончали Академию?

Гейнс улыбнулся.

– Вы мне льстите. Неужели я кажусь таким молодым? Меня перевели сюда из армии. Видите ли, во время забастовки шестьдесят шестого министерство обороны целых три месяца обслуживало дороги. Я был в составе согласительной комиссии, она регулировала условия труда, решала вопрос о повышении зарплаты и все остальное. Ну а после меня приписали…

Сигнальная лампочка на переносном телефоне замигала красным.

– Извините, – сказал Гейнс и поднял трубку. – Да?

Блекинсоп мог слышать голос на другой конце провода:

– Шеф, это Дэвидсон. Дороги катятся!

– Отлично. Так держать!

– Поступил еще один тревожный рапорт из Сакраменто.

– Опять? Что там на этот раз?

Но прежде чем Дейв успел ответить, связь оборвалась. Гейнс начал набирать номер, и в этот момент чашка с недопитым кофе опрокинулась ему на колени. В ровное жужжание дороги вплелась незнакомая тревожная нота, Блекинсопа качнуло на край стола.

– Что случилось, мистер Гейнс?

– Непонятно. Аварийная остановка. Не знаю почему.

Несколько раз он нервно избирал номер, потом бросил трубку, не заботясь, чтобы она попала на место.

– Телефоны не работают. Пойдемте! Хотя нет, вам лучше обождать здесь, так безопасней.

– Можно, я пойду с вами. Если не возражаете.

– Ладно, но не отходите от меня далеко.

Он выбежал из ресторана, не заботясь о том, поспевает ли за ним австралийский министр.

Полоса медленно останавливала свой бег. Гигантские роторные барабаны и мириады роликов все еще двигались по инерции, предотвращая резкую остановку; она оказалась бы гибельной для всех, кто находился на полосе. У выхода из ресторана уже начинала собираться толпа пассажиров, которые оставили ужин, чтобы узнать, что же произошло.

– Тихо!

В голосе человека, привыкшего к повиновению окружающих, есть что-то, заставляющее ему уступать. Возможно, это особая интонация или та гипнотическая сила, которой, как говорят, отличаются укротители диких зверей. В критическую минуту таинственное «нечто» проявляется и подчиняет даже тех, кто не привык уступать ни в чем.

Пассажиры замерли. Гейнс продолжал:

– Всем оставаться на местах, пока мы не подготовим эвакуацию. Я – Главный инженер. Здесь вам ничто не угрожает. Вот вы, – он указал на здоровенного парня, стоящего в дверях, – назначаетесь старшим. Проследите, чтобы больше никто не выходил из ресторана. Миссис Маккой, продолжайте обслуживание.

Гейнс вышел наружу, Блекинсоп тащился за ним.

На самой полосе ситуация выглядела далеко не так просто. Стомильная полоса стояла, в то время как рядом с ней бешено мчалась другая, делавшая девяносто пять миль в час. Скорость не позволяла рассмотреть людей, стоявших на движущейся полосе, и их мелькающие фигуры казались вырезанными из картона.

Когда произошла остановка, пешеходная дорожка стомильной полосы была переполнена. Вдобавок на нее высыпала куча народу из магазинов, закусочных и прочих доходных мест, это не считая посетителей комнат отдыха и видеозалов. Все они сгрудились на дорожке, желая узнать, что же произошло. Вот тут-то и случилась беда.

Толпа, напирая, вытолкнула на край дорожки какую-то женщину. Пытаясь удержать равновесие, та ступила на летящую мимо девяностопятимильную полосу. Еще не опустив ногу полностью, она поняла, что сделала, и в отчаянии закричала. Спустя мгновение движущаяся полоса рванула ее, закружила волчком, придав упавшему телу скорость сто тридцать девять футов в секунду. Падая, женщина повалила несколько картонных фигурок, скосив их, как серп траву, и через секунду пропала с глаз, унесенная потоком дороги. Кто была эта женщина, жива ли, сильно ли пострадали сбитые ею люди – можно было только гадать.

Но этим дело не кончилось. Одну из картонных фигурок, тех, что она скосила, выбросило на стомильную полосу, она врезалась в шарахнувшуюся толпу, и люди увидели человека живого, но искалеченного, всего в крови, лежащего среди тех, которые своими телами задержали его дикий полет.

Но это было еще только начало. Несчастье распространялось лавиной, каждая сбитая кегля в этой безумной игре неминуемо сбивала другие, те касались опасной границы, и их снова швыряло в толпу людей, пока еще сохраняющих равновесие.

Центр бедствия давно скрылся из глаз, Блекинсоп не видел всего, но его ум, привыкший вести дела в пересчете на миллионы людей, умножил кровавую лавину, что зародилась здесь, на двенадцать тысяч миль забитой людьми дороги – и у него похолодело внутри.

К удивлению Блекинсопа, Гейнс не стал помогать упавшим и успокаивать охваченную страхом толпу, он решительно повернул к ресторану. Блекинсоп сначала не понял, но, когда до него дошло, что они и вправду возвращаются в ресторан, он схватил Гейнса за руку.

– Вы что, не останетесь им помочь?

Гейнс на ходу оглянулся. Это уже не был прежний радушный хозяин, принимающий высокого гостя. Лицо застыло, исчезла мальчишеская моложавость, весь он был сплошная энергия, управляемая холодной волей.

– Нет. Им помогут соседи. Мне надо заниматься дорогой. Всей. Целиком. Не мешайте.

Возмущенный политик стих. Он смирился. Разумом Блекинсоп понимал, что Главный инженер прав – человек, отвечающий за жизнь миллионов, не может все бросить ради нескольких пострадавших, но такой неприкрытый прагматизм был ему отвратителен.

Гейнс вернулся в ресторан.

– Миссис Маккой, где тут у вас запасной выход?

– На кухне, сэр.

Гейнс прошел туда, Блекинсоп за ним. Мальчик-филиппинец, который резал салат, увидев бегущих людей, быстро отскочил в сторону. Не долго думая, Гейнс взобрался на кухонный стол, смахнув с него разложенную мальчиком зелень. Он дотянулся до круглого люка в потолке и открыл его с помощью ручного штурвала. Тут же был откидной металлический трап, закрепленный крючком на потолке.

Пытаясь поспеть за Гейнсом. Блекинсоп потерял шляпу. Оказавшись на крыше здания, Гейнс зажег карманный фонарик и принялся изучать верхнее перекрытие дороги. Согнувшись чуть ли не вдвое, он возился в тесном четырехфутовом промежутке между крышей ресторана и перекрытием.

Вскоре он нашел, что искал. В пятидесяти футах в стороне оказался другой лаз, похожий на тот, через который они только что пролезли. Гейнс крутанул колесо замка, выпрямился, положил руки на край отверстая, и одним ловким движением запрыгнул на крышу. Его компаньон полез следом за ним, хотя у него это получилось не сразу.

Они оказались в темноте, мелкий холодный дождь падал сверху на лица. Под ногами, от горизонта до горизонта, тянулись, слабо фосфоресцируя, солнечные энергетические экраны. Та часть падающей на них лучистой энергии, которую не удавалось преобразовать в электричество, рассеивалась в воздухе. Она-то и создавала это призрачное свечение. Свет этот был так слаб, что по-настоящему ничего осветить не мог, он больше напоминал ровное сияние снега, искрящегося на равнине под звездами.

Ступая в этом призрачном свете, они отыскали проход, по которому им предстояло добраться до невидимой из-за дождя стены, отделяющей дорогу от расположенных по соседству зданий. Узкая лента мостков таяла в темноте за плавным изгибом крыш. Они побежали по мосткам, стараясь двигаться как можно быстрее, насколько дозволяла темнота. Блекинсоп все никак не мог успокоиться, возмущенный бездушием Гейнса. Несмотря на аналитический ум, по натуре он был человек чувствительный, он чувствовал свою сопричастность простому люду, а без этого никакой политик со всеми его достоинствами и недостатками не может рассчитывать на успех. Вот потому-то Блекинсоп инстинктивно не доверял тем, чьими поступками управляет исключительно логика. Сам он отлично понимал, что если держаться одной лишь логики, то можно запросто зачеркнуть сам смысл существования рода человеческого, не говоря уже о каких-то там человеческих ценностях.

Побудь он в шкуре того, кто был рядом с ним, вот тогда он наверное бы успокоился. Глядя со стороны, и вправду можно было подумать, что в голове у Гейнса работает электронное устройство, которое мгновенно анализирует информацию, вырабатывает варианты действий, но, совершенно лишенное чувств, откладывает оценку ситуации до тех пор, пока не будут получены все необходимые данные.

На самом деле, в душе он сильно переживал, и лишь привычка сдерживать свои чувства не давала им выходить наружу. Душа его мучалась от тех бесконечных упреков, которыми он сам себя осыпал. Видя страдания людей, он места себе не находил, представляя, что творится сейчас вдоль всей полосы дороги. Гейнс не знал, чем вызвана катастрофа и где искать виноватых, зато очень хорошо понимал, что прежде всего виноват сам, – он начальник, а начальник отвечает за действия своих подчиненных.

Он слишком долго был лидером, слишком долго взваливал на себя ответственность, от которой любой нормальный человек на его месте давно бы уже свихнулся. И, казалось, теперь он приблизился к той роковой черте, перейдя которую капитану ничего другого не остается, как идти на дно вместе со своим кораблем. И только необходимость немедленных и конкретных действий поддерживала его в эти минуты.

Но на его лице не было и следа бушевавшей в глубине бури.

На стене здания зеленым пунктиром светились стрелки, указывающие влево. Над ними возле узкой двери горел указатель: «ПРОХОД ВНИЗ». Гейнс, и следом за ним задыхающийся Блекинсоп, поспешили туда. Они спустились по узкой лестнице, освещенной одинокой люминесцентной лампой, и оказались на переполненной шумной толпой неподвижной пешеходной дорожке, примыкающей к северной магистрали.

Рядом с лестницей, чуть правее, стояла телефонная будка. Сквозь стеклянную дверь был виден солидный, прилично одетый господин, увлеченно говоривший что-то своей не менее представительной собеседнице, чье изображение виднелось на экране. Еще три человека дожидались своей очереди. Гейнс протолкался к будке, рывком распахнул дверь, ухватил за плечи изумленного и возмущенного человека и выпихнул его вон. Одним движением он убрал с экрана матрону – та даже слова не успела сказать – и нажал аварийную кнопку.

Он набрал свой личный код, и на экране возникла осунувшаяся физиономия дежурного инженера Дэвидсона.

– Докладывайте.

– Это вы, шеф! Слава Богу! Где вы? – воскликнул Дэвидсон с облегчением.

– Докладывайте!

Старший дежурный офицер овладел собой и принялся излагать суть дела:

– В девятнадцать ноль девять натяжение двадцатой полосы сектора Сакраменто неожиданно начало расти. Прежде чем мы успели что-либо предпринять, оно вышло за критический уровень. Сработала блокировка. Подача энергии на полосу прекратилась. Причина аварии неизвестна. Связи с постом управления Сакраменто – нет. Они не отвечают ни по запасному, ни по коммерческому каналу. Попытки наладить связь продолжаются. Послан курьер из подсектора десять сектора Стоктон. По нашим данным – жертв на линии нет. Пассажирам по трансляционной сети рекомендовано держаться подальше от девятнадцатой полосы. Принимаются меры по эвакуации людей.

– Жертвы есть, – вставил Гейнс. – Срочно вызывайте полицию и скорую помощь.

– Слушаюсь, сэр! – Дэвидсон повернулся, чтобы отдать распоряжение, но дежурный курсант уже принялся его выполнять. – Надо ли останавливать действующую часть дороги, сэр?

– Не надо. Думаю, что жертв больше не будет. Продолжайте предупреждать людей об опасности. Если мы остановим движение остальных полос, то получим такую пробку, что сам черт ее не пробьет.

Принимая такое решение, Гейнс исходил из того, что остановить полосу легко, а вот разогнать ее снова можно только предварительно разгрузив. Роторы не такие мощные, чтобы сдвинуть с места ленту, переполненную людьми и грузами. После остановки дороги пришлось бы сначала эвакуировать со всех полос пассажиров, затем, исправив положение на Двадцатой, опять запустить дорогу и лишь после этого решать проблему с образовавшейся пробкой.

А тем временем пять с лишним миллионов людей, застрявших вдали от дома, задали бы серьезную задачу полиции. Гораздо проще и безопаснее было эвакуировать людей с двадцатой полосы по крыше, чтобы они могли добраться до дома с помощью оставшихся полос.

– Сообщите мэру и губернатору, что я принимаю чрезвычайные полномочия, распорядился Гейнс. – Поставьте в известность начальника полиции, пусть выполняет ваши распоряжения. Прикажите коменданту вооружить всех имеющихся под рукой курсантов – чтобы в случае необходимости они были готовы, Выполняйте!

– Есть, сэр! Надо ли вызвать свободных от дежурства техников?

– Нет. Это не авария. Посмотрите на ваши данные – целый сектор остановился одновременно. Не иначе как кто-то вручную отключил роторы. Впрочем, нет, техников соберите тоже, но не вооружайте и в «преисподнюю» посылать не надо. Весь наличный состав курсантов-старшекурсников направьте в десятый подсектор Стоктона в мое распоряжение. Вооружите их пистолетами и усыпляющими гранатами.

– Слушаюсь, сэр!

К плечу Дэвидсона склонился клерк и что-то прошептал ему на ухо.

– Сэр, – сказал Дэвидсон, – с вами хочет переговорить губернатор.

– У меня нет времени. У вас, кстати, тоже. Кто ваш заместитель? Вы за ним посылали?

– Хаббард. Он уже здесь.

– Вот пусть он и разбирается с губернатором, мэром, газетчиками, с кем угодно, хоть с Белым Домом. А вы занимайтесь дежурством. Все, я отключаюсь. Выйду на связь, когда разыщу патрульную машину.

Экран не успел погаснуть, когда Гейнс был уже на улице.

Блекинсоп, не решаясь заговорить, поспешил за ним на северную двадцатимильную полосу. Там Гейнс остановился у ветролома, повернулся и начал присматриваться к стене, мимо которой они двигались. Заметив какой-то неведомый его спутнику знак, он словно фигуристка, исполняющая на льду пробежку, метнулся обратно на неподвижный тротуар. Все произошло так быстро, что Блекинсоп отстал от него на несколько сот футов и уже подумал, что не догонит, когда Гейнс нырнул в какую-то дверь и побежал по лестнице вниз. Они оказались в «преисподней». Впереди открывался неширокий проход между работающими машинами. Грохот со страшной силой надавил на барабанные перепонки и отозвался в каждой клеточке тела. Блекинсоп, ошалев от шума, смутно воспринимал окружающее. Прямо перед ним находился один из роторов, приводящих в движение пятимильную полосу: его огромный барабан медленно вращался вокруг статора, на который он был надет, словно на ось. Верхняя часть барабана прижималась к ползущей над головами ленте дороги, передавая ей свое движение. Справа и слева, на сколько хватало глаз, крутились другие роторы. Промежутки между работающими роторами тесно, словно сигары в коробке, заполняли ряды роликов… Ролики служили постоянной опорой движущейся ленте. Сами они опирались на арки, собранные из стальных балок; сквозь их переплетение Блекинсоп с каким-то внутренним трепетом рассматривал ряды роторов – каждый следующий ряд вращался быстрее предыдущего.

Неподалеку от узкого тротуара, на котором они стояли, за металлическими колоннами проходила мощеная насыпная дорога, с тротуаром дорога соединялась пандусом. Гейнс, не скрывая своего раздражения, всматривался в обе стороны образованного дорогой туннеля. Блекинсоп спросил было, что он там ищет, но обнаружил, что не слышит и собственного голоса. Невозможно было перекричать лязг тысячи роторов и визг сотен тысяч роликов.

Гейнс по движению губ понял вопрос Блекинсопа. Соорудив из ладоней рупор, он прокричал Блекинсопу на ухо:

– Нет машины! Здесь должна быть машина!

Австралиец, желая помочь и не зная, как это сделать, схватил Гейнса за руку и показал куда-то назад, в джунгли механизмов. Гейнс взглянул в том направлении и увидел группу людей, которых не замечал раньше.

В нескольких полосах от них шестеро человек суетились у одного из барабанов. Опустив барабан так, чтобы он больше не соприкасался с дорогой, они собирались полностью его заменить. Замена лежала рядом на низкой массивной тележке.

Главный инженер отблагодарил Блекинсопа улыбкой и направил фонарь на группу работающих людей, сфокусировав луч в тонкую яркую иглу света. Один из техников поднял голову, Гейнс ему просигналил. Человек отделился от остальных и бегом направился к ним.

Подбежавший механик оказался худощавым молодым человеком, одетым в робу. На голове у него были наушники и нелепая шапочка с золотой кокардой и знаками отличия. Курсант узнал главного инженера и козырнул. За внимательным выражением его лица чувствовалось с трудом скрываемое напряжение.

Гейнс сунул фонарь в карман и принялся быстро жестикулировать, объясняясь с помощью языка, похожего на язык глухонемых. Блекинсоп покопался в своих дилетантских знаниях и решил, что больше всего это напоминает язык жестов американских индейцев, сдобренный элементами мимического языка гавайских аборигенов. Разумеется, так только казалось, поскольку язык был приспособлен для технических нужд и состоял почти целиком из специальных терминов.

Курсант ответил на том же языке, подошел к краю тротуара и направил луч своего фонаря на юг. Световое пятно выхватило из темноты машину; она была еще далеко, но приближалась с огромной скоростью. Затормозив, машина остановилась около них. Это был небольшой экипаж, внешне напоминающий яйцо, поставленное на два колеса. Передняя часть откинулась вверх, и показался водитель – тоже курсант. Гейнс несколькими жестами объяснился с ним, затем протолкнул Блекинсопа в тесный пассажирский отсек и сам втиснулся следом.

Прозрачный колпак еще не успел стать на место, когда их ударил шквал ветра от пронесшихся мимо машин. Из трех австралиец успел разглядеть лишь последнюю. Они мчались на север со скоростью не меньше двухсот миль в час. Блекинсопу показалось, что за стеклом последней машины мелькнули маленькие кадетские шапочки, впрочем, полной уверенности у него не было.

Спросить Блекинсоп так и не успел – водитель дал старт. Гейнс, не обращая внимания на перегрузки, вызывал по встроенному телефону Дэвидсона. В закрытой машине стало достаточно тихо, чтобы можно было говорить. На экране появилось лицо телефонистки релейной станции.

– Соедините меня со старшим дежурным офицером!

– О, мистер Гейнс! С вами хочет говорить мэр, мистер Гейнс!

– Пошлите его к черту и дайте Дэвидсона! Скорее!

– Хорошо, сэр.

– И еще: держите этот канал соединенным с пультом Дэвидсона, пока я не прикажу отключить.

– Хорошо, – телефонистка исчезла с экрана, уступив место дежурному офицеру.

– Это вы, шеф? У нас пока никаких новостей.

– Ладно. Ты можешь связываться со мной по этому каналу или через центр управления десятым подсектором. У меня – все.

Лицо Дэвидсона вновь сменилось лицом телефонистки.

– Звонит ваша жена, мистер Гейнс. Будете говорить?

Гейнс пробормотал что-то не слишком вежливое, потом ответил:

– Да.

На экране появилась миссис Гейнс. Не дожидаясь, когда она начнет говорить, он выпалил на одном дыхании:

– Дорогая, со мной все в порядке, буду дома, когда сумею добраться, я сейчас очень занят.

И быстренько отключил телефон. Экран погас. Машина резко затормозила и остановилась у лестницы, ведущей на пост управления десятым подсектором. Они вышли наружу. Три больших грузовика стояли на пандусе, а три взвода курсантов, выстроившись в шеренги, нетерпеливо переминались рядом.

Подбежавший к Гейнсу курсант отдал честь.

– Дежурный курсант-инженер Линдсей, сэр. Дежурный инженер просил вас немедленно пройти на пост.

Они вошли в комнату, и дежурный офицер обратился к Гейнсу:

– Шеф, вас вызывает Ван Клик.

– Давайте.

Ван Клик появился на большом экране.

– Привет, Ван, – произнес Гейнс. – Ты где?

– На посту Сакраменто. Теперь слушай…

– В Сакраменто? Отлично! Докладывай.

Ван Клик состроил презрительную гримасу.

– Черта с два я буду тебе докладывать. Никакой тебе я больше не заместитель. Ты теперь мне будешь докладывать.

– Послушай, что ты там мелешь?

– Это ты слушай и не перебивай, тогда поймешь. Тебе конец, Гейнс. Я избран председателем временного комитета управления Новым порядком.

– Ван, у тебя все дома? О каком Новом порядке ты говоришь?

– Узнаешь. Сегодня произошла технократическая революция. Вы ушли, а мы пришли вместо вас. Это мы остановили Двадцатую, чтобы показать вам, чтобы показать вам, что мы многое можем и больше шутить не намерены.

Трактат «Социальные функции: естественное устройство общества» впервые увидел свет в 1930 году. Это сочинение претендовало на создание научной теории социальных отношений. Его автор – Пол Декер – отвергал «устаревшие и пустые» идеи демократии и равенства людей, предлагая взамен систему, в которой люди оценивались функционально, то есть по той роли, которую играли в экономике. Основное положение этой теории гласит, что каждый человек должен обладать той степенью власти над окружающими, какая внутренне присуща социальным функциям, им исполняемым. Любая другая форма социальной организации глупа, нереальна и противна «естественному» порядку.

То, что все отрасли современной экономики полностью зависимы друг от друга, совершенно ускользнуло от внимания создателя этой «замечательной» теории. Зато его идеи подкреплялись выводами поверхностной механистической псевдофизиологии, основанной на наблюдениях за иерархией среди домашних птиц, а также на известных павловских опытах по изучению условного рефлекса собак. При этом автора совершенно не интересовало, что люди – не собаки и не цыплята. Старый лектор Павлов полностью отвергал эту теорию, как отвергал все потуги тех, кто слепо и ненаучно пытался обратить в догму его важные, но строго ограниченные эксперименты.

Функционализм получил признание не сразу: во время Великой депрессии все от водителя грузовика до девицы из гардероба – имели собственные планы «правильного» устройства мира, причем за самый короткий срок, и самое удивительное, что большинство этих деятелей умудрялись печатать свои «труды». И все-таки функционализм распространился. Особенно популярен он был среди людей маленьких, которых полно в любом уголке и которым ничего не стоило себя убедить, что именно их труд совершенно необходим миру, а поэтому при «естественном порядке вещей» они стали бы хозяевами положения. А поскольку в мире всегда в избытке действительно необходимых профессий, то очень многие легко поверили в полезность и необходимость функционализма.

Прежде чем дать ответ, Гейнс какое-то время внимательно смотрел на Ван Клика.

– Ван, – медленно сказал он, – неужели ты действительно собираешься начать такую аферу и думаешь, что это сойдет тебе с рук?

Коротышка выпятил грудь.

– Мы ничего не собираемся начинать. Мы уж начали. Ты не сможешь запустить Двадцатую, пока я не дам разрешения, и между прочим, если понадобится, я могу остановить всю дорогу.

Только теперь Гейнс с тревогой понял, что его заместитель оказался маниакально тщеславным человеком. Значит, надо держать себя в руках и не раздражаться понапрасну.

– Конечно, Ван, ты можешь это сделать. Но как быть со всей остальной страной? Ты полагаешь, что армия США будет спокойно смотреть, как ты управляешь Калифорнией, словно собственным королевством?

Ван Клик усмехнулся.

– Я это учел. Только что по радио было передано обращение ко всем дорожным техникам страны. Я рассказал, какие шаги мы предприняли, и призвал их к восстанию, чтобы добиться наконец справедливости. Если остановятся все дороги страны и люди начнут голодать, то, полагаю, президент сначала крепко подумает, прежде чем посылать армию против нас. Да, он, конечно, может послать спецгруппу, чтобы захватить или убить меня. Но я не боюсь смерти, а он не посмеет начать уничтожение техников как класса. Страна не может существовать без нас, значит, ему придется смириться с нами и принять наши условия!

Гейнс чувствовал, что в словах Ван Клика скрывалась горькая правда. Если забастовка дорожных техников станет всеобщей, правительство не сможет подавить ее силой. Такая попытка сродни попытке избавиться от головной боли с помощью гильотины. Хотя с чего он решил, что возмущение будет всеобщим?

– Почему ты думаешь, что техники всей страны пойдут за тобой?

– А почему нет? Ведь это естественно. Сейчас век машин, реальная власть в руках техников, но они обмануты и не пользуются своей властью, потому что им ловко заморочили головы кучей вчерашних истин. А из всех техников самое главное место занимают дорожные техники. Сегодня они выходят на сцену, и это в порядке вещей! – Он отвернулся, покопался в разложенных на столе бумагах и добавил: – Я сказал все, Гейнс. Теперь мне надо позвонить в Белый Дом и сообщить президенту о положении дел. И скажи вашим, чтобы продолжали работу и вели себя смирно, если не хотят нарваться на неприятности.

Экран погас, но Гейнс еще какое-то время сидел неподвижно, осмысливая услышанное. Вот оно что, оказывается. Интересно, чего добьется Ван Клик своим призывом к забастовке? Скорее всего, ничего! Трудно предположить, что техники окажутся способны на подобные действия. С другой стороны, может быть, зря он отказался обсуждать этот вопрос с кем-либо кроме своих сотрудников? Нет, все правильно, если бы он начал тогда говорить с губернатором или газетчиками, разговор бы, наверное, не закончился до сих пор. И все-таки…

Гейнс позвонил Дэвидсону.

– Дейв, в других секторах без происшествий?

– Да, сэр.

– А как на других дорогах?

– Пока сообщений нет.

– Слышал мой разговор с Ван Кликом?

– Да, слышал. Я был на связи.

– Ладно. Пусть Хаббард свяжется с президентом и губернатором и передаст им, что я категорически возражаю против применения военной силы, пока беспорядки ограничиваются одной дорогой. Передай, что я сниму с себя всю ответственность, если они вмешаются прежде, чем я попрошу.

Дэвидсон не мог скрыть сомнения.

– Вы считаете, что это будет правильно, сэр?

– Да! Если мы натравим на Вана и его бунтовщиков армию, мы и вправду рискуем вызвать восстание по всей стране. Кроме того, он успеет разрушить дорогу так, что сам Господь Бог и вся королевская конница не смогут ее собрать. Какова сейчас загрузка дороги?

– Пятьдесят три процента от пиковой.

– Что на Двадцатой?

– Почти всех эвакуировали.

– Хорошо. Надо очистить дорогу как можно скорее. Лучше, если полиция выставит на подходах к дороге посты, чтобы снизить пассажирский поток. Ван может в любой момент остановить полосы, или я сделаю это сам в случае необходимости. Теперь слушай план действий: я вместе с курсантами иду в «преисподнюю». Мы будем пробиваться на север. Если встретим сопротивление, придется подавлять. Ты подготовь команды обслуживания из дежурных техников. Они должны следовать за нами. Каждый барабан, до которого они доберутся, должен быть переключен на контрольный, щит сектора Стоктон. Делать все это придется быстро, отключив блокировку, поэтому пошли сюда побольше мотористов, чтобы они могли вовремя заметить все неисправности. Если наш план сработает, мы выкрадем управление сектором Сакраменто из-под носа у Вана, а после этого… а после этого пусть он хоть сколько сидит на посту управления Сакраменто, пока не проголодается и не надумает образумиться.

Гейнс выключил связь и повернулся к дежурному инженеру подсектора.

– Эдмундс, дайте мне шлем и пистолет.

– Есть, сэр.

Он выдвинул ящик и протянул шефу пистолет. Пистолет был небольшой, но выглядел достаточно внушительно. Гейнс сунул его за ремень, затем втиснул голову в шлем, но наушники пока оставил открытыми.

Блекинсоп кашлянул, напоминая о себе, и спросил:

– Можно… э-э-э… мне тоже взять шлем?

– Что? – Гейнс не сразу понял, о чем его спрашивают. – Нет, он вам не понадобится. Вы пока оставайтесь здесь, если что, я вас позову.

– Но… – австралийский министр хотел было ему возразить, потом передумал и сдался.

Стоящий у двери дежурный курсант обратился к Гейнсу:

– Мистер Гейнс, здесь техник, он хочет с вами поговорить. Его зовут Харви.

– Мне некогда.

– Он из Сакраменто, сэр.

– Из Сакраменто? Давайте его сюда!

Харви коротко рассказал Гейнсу, что видел и слышал на митинге в гильдии.

– Мне стало противно, и я ушел, а они еще продолжали трепаться. Я даже вспоминать о них не хотел, пока не остановилась Двадцатая. А когда я узнал, что в секторе Сакраменто беспорядки, то сразу решил встретиться с вами.

– И давно у них готовилось выступление?

– Думаю, что порядочно. Вы же знаете, как это бывает: маньяки, они везде, хоть несколько, да найдутся, и, уж конечно, некоторые из них окажутся функционалистами. Но не будешь же отказываться работать с человеком только из-за того, что у него не такие политические взгляды? У нас свободная страна, и я просто не обращал внимания на болтовню функционалистов.

– Пораньше бы вам ко мне прийти, Харви!

Харви угрюмо молчал. Гейнс внимательно посмотрел ему в лицо.

– Не расстраивайтесь, вы правы. Следить – это моя обязанность, а не ваша. И насчет свободной страны вы верно сказали. Ко мне у вас больше ничего?

– Я… раз все так повернулось, я готов вам помочь… ну хотя бы выявить зачинщиков.

– Спасибо. Тогда пойдемте со мной. Мы собираемся в «преисподнюю», попробуем разгрести весь этот бардак.

– В этот момент дверь неожиданно распахнулась, и в помещение поста вошли двое – техник и курсант, которые несли на руках тело третьего. Они осторожно положили его на пол.

Убитый оказался совсем молодым парнем. Грудь его была залита кровью. Гейнс вопросительно посмотрел на дежурного офицера.

– Кто это?

Эдмундс наклонился над телом и ответил:

– Курсант Хьюджес, связист, я его отправил в Сакраменто, когда оборвалась связь. Мы не знали, что с ним, и следом я послал Мартсона и курсанта Дженкинса.

Гейнс что-то буркнул себе под нос и пошел к выходу.

– Идем, Харви.

Настроение ожидавших внизу курсантов было уже другим. Гейнс видел, что вместо юношеского азарта появилась злая готовность драться. Многие переговаривались на языке жестов, кто-то сосредоточенно проверял оружие.

Гейнс кинул взгляд на курсантов, потом подозвал старшего. Между ними произошел быстрый обмен жестами. Курсант козырнул, повернулся к остальным и, подав короткий сигнал, резко махнул рукой. Курсанты один за другим направились в комнату сменного персонала. Гейнс двинулся следом.

Оказавшись в помещении, где не было шума, Гейнс сказал:

– Вы все видели Хьюджеса. Кто из вас хочет свести счеты с той сволочью, которая это сделала?

Трое курсантов отозвались немедленно. Сломав строй, они шагнули вперед.

Гейнс холодно посмотрел на них.

– Хорошо. Вы трое, сдайте оружие и возвращайтесь в казарму. Если кто-то еще думает, что нам предстоит месть или охота, – он может присоединиться к ним. – Гейнс выдержал паузу, потом продолжил: – Сектор Сакраменто захвачен самозванцами. Мы пойдем его отбивать, но надо стараться, чтобы все обошлось без жертв и чтобы не останавливалась дорога. План такой: двигаемся в «преисподней», отбивая один барабан за другим, и переключаем их на Стоктон. Всех, кто вам встретится на пути, захватывайте и обезоруживайте. Но помните, что большинство из них невиновны. Поэтому старайтесь использовать гранаты с усыпляющим газом, стрелять только в крайнем случае. Капитан, разбейте людей на десятки и каждому отделению назначьте командира. Отделение распределяется по «преисподней» цепью, садится на «жуков» и движется на север. Скорость держать пятнадцать миль в час, интервал между цепями – сто ярдов. Передняя цепь окружает замеченных людей, задерживает их и доставляет в транспортную машину, затем, став за последней цепью, вновь продолжает движение. Фургоны, которые доставили вас сюда, используйте для размещения пленных. Водители фургонов должны держаться поблизости от второй цепи. Выделите группу захвата центров управления подсекторами, но ни одного поста не атаковать, пока его подсектор не будет переключен на Стоктон. Особое внимание обратите на обеспечение связи. У меня – все. Вопросы есть?

Гейнс пробежал взглядом по лицам. Не услышав вопросов, он снова повернулся к старшему:

– Отлично, сэр. Выполняйте приказ!

Пока Гейнс ставил задачу, прибыла труппа техников. Возглавлявший ее инженер тут же получил от Гейнса распоряжения. Курсанты уже стояли у «жуков» наготове, и курсант-капитан в ожидании смотрел на Гейнса. Тот кивнул, курсант сделал рукой отмашку, и первая партия, оседлав неслышно гудящих «жуков», двинулась вперед.

Гейнс и Харви, оба на «жуках», держались возле курсант-капитана ярдах в двадцати пяти позади первой линии. С тех пор, как Главный инженер последний раз ездил на «жуке» – маленькой, нелепого вида машине, – прошло немало времени, и сейчас Гейнс чувствовал себя не слишком уверенно. «Жук» не придает своему седоку внушительности, по размерам и форме он чем-то напоминает кухонную табуретку, гиростабилизированную на одном колесе. Но для патрулирования в тесном лабиринте под дорогой лучшего средства не придумаешь, он может пролезть в любой узкий проход, легко управляется и терпеливо сохраняет устойчивость, ожидая, пока наездник слезет.

Небольшая патрульная машина следовала за Гейнсом. Шныряя среди вращающихся барабанов, она старалась держаться поближе к Главному инженеру, с ее помощью обеспечивалось оперативное взаимодействие со всеми подразделениями.

Первые двести ярдов были пройдены без происшествий, затем им попался оставленный неподалеку от роторного барабана «жук». Техник, хозяин «жука», в это время снимал показания с индикаторов контрольно-измерительного пульта и приближения их не заметил. Техника тут же арестовали – он и не думал сопротивляться, хотя и был до крайности возмущен.

Отделение отстало, пропустив на смену вторую цепь.

Через три мили насчитывалось уже тридцать семь арестованных, но убитых, по счастью, не было. Двое курсантов получили небольшие ранения, и их отправили в тыл. Из всех пленников только четверо оказались вооружены, Харви узнал среди них одного из зачинщиков беспорядков. Самого себя Харви предложил в качестве парламентера, но пока такой нужды не было.

Гейнсу идея Харви понравилась. Он знал, что техник – признанный профсоюзный лидер, и его авторитетом пренебрегать не стоило. Ради успеха надо было идти на все, кроме жертв и пролитой крови.

Через какое-то время первая цепь обнаружила очередного техника. Его скрывал вращающийся барабан, и курсанты подошли почти вплотную, прежде чем на него наткнулись. Он не сопротивлялся, хотя и был вооружен, и происшествие не стоило бы внимания, если бы у техника не обнаружили потайной микрофон. Этот миниатюрный приборчик закреплялся во рту и, поскольку был нечувствителен к посторонним шумам, позволял говорить среди самого ужасного грохота.

Техника уже задержали, когда подоспел Гейнс. Он ухватил резиновый нагубник прибора и так сильно за него дернул, что послышался хруст зубов. Техник сплюнул обломок зуба, свирепо глянул на задержавших его людей, но все попытки заставить его говорить ничего не дали.

Гейнс хоть и действовал быстро, но пленник по переговорному устройству мог успеть предупредить противника об атаке. В этом случае внезапного удара не получалось. По цепи передали приказ продолжать движение, но с большой осторожностью.

Опасения Гейнса вскоре подтвердились – впереди показалась группа людей на «жуках». Не доезжая несколько сотен ярдов, они остановились. Людей в группу входило десятка два, точнее сказать было трудно – большинство из них укрывались за стальными барабанами.

Харви взглянул на Гейнса, тот кивнул и посигналил курсант-капитану остановиться.

Харви выехал вперед, высоко подняв над головой руки. Он вплотную приблизился к замершим на месте бунтовщикам и тоже затормозил. Один из заговорщиков, явно вожак, заговорил с Харви на языке жестов, Харви ему что-то ответил.

Они были чересчур далеко, а желтый свет слишком тускл, чтобы понять, о чем они говорили. Разговор продолжался недолго, затем наступила пауза. Вожак, казалось, был в нерешительности. Тогда из группы вперед выехал человек, и, сунув пистолет в кобуру, заговорил с предводителем. В ответ на резкие жесты подъехавшего тот отрицательно помотал головой.

Парень начал опять, но получил тот же ответ. Тогда он в последний раз сделал недовольный короткий жест, потом выхватил пистолет и выстрелил в Харви. Харви согнулся, схватившись за живот. Парень пальнул еще раз. Харви дернулся и съехал на пол.

Капитан выхватил оружие раньше Гейнса. Пуля попала в убийцу, тот подался назад, с удивлением вскинув голову. Казалось, он не может понять, что же такое произошло, хотя куда ему теперь понимать – парень был уже мертв.

Курсанты открыли огонь. Передняя шеренга вдвое уступала числом противнику, но тот был явно сбит с толку. Заговорщик ответили беспорядочными залпами, и сразу сделалось ясно, что кажущееся их преимущество ничего не стоит. После выстрела, сразившего Харви, не прошло и тридцати секунд, а повстанцы были кто перебит, кто ранен или взят в плен.

У Гейнса было двое убитых, считая Харви, и двое раненых.

Теперь Гейнсу пришлось резко сменить тактику. Враг знает о нападении и значит, главное теперь – это скорость и сила удара.

Вторая цепь двигалась по пятам за первой, почти вплотную. Третья отставала всего на двадцать пять ярдов. Это группа не обращала внимание на безоружных, оставляя их четвертой цепи, но должна была без предупреждения стрелять в каждого, у кого будет замечен пистолет.

Гейнс просил курсантов, чтобы когда стреляли, старались ранить, а не убивать, хотя понимал прекрасно, что выполнить это практически невозможно. Будут смерти. Он этого не хотел, но выбора уже нет. Он не мог посылать своих ребят под пули, запретив им стрелять первыми. Любой вооруженный повстанец был потенциальным убийцей, и приказ открывать огонь был более чем справедлив.

Перестроившись, цепи взяли с места с той максимальной скоростью, которую только могли дать «жуки» – около восемнадцати миль в час. Гейнс ехал вместе со всеми.

Объезжая мертвое тело Харви, он невольно посмотрел на него. Натриевая лампа окрашивала лицо в неприятный желтушный цвет, но и на этой неживой маске отпечаталась суровая красота; даже сейчас, в смерти, был виден его сильный характер. Посмотрев в лицо Харви, Гейнс уже не так сильно жалел о своем приказе стрелять. Но тем безжалостней продолжало его мучить другое сознание, что скажут теперь про него люди.

Некоторое время они двигались, не встречая сопротивления, и Гейнс с надеждой подумал, что кровь больше литься не будет. Но тут он заметил, что ритмичный грохот машин, проникавший даже через наушники шлема, сделался каким-то другим. Он сдвинул шлем. Грохот машин затихал, роторные барабаны и ролики останавливали свой бег.

Дорога встала.

– Остановите людей! – крикнул он курсант-капитану, и слова его гулким эхом отозвались в неестественной тишине.

Откинулась дверца патрульной машины, и Гейнс поспешил туда.

– Шеф! – позвал из машины связист, – вас к экрану.

Узнав Гейнса, девушка на экране сразу же уступила место Дэвидсону.

– Шеф, – сказал он, – с вами хочет говорить Ван Клик.

– Кто остановил дорогу?

– Он.

– Какие еще происшествия?

– Никаких. Когда произошла остановка, на дороге уже почти никого не было.

– Хорошо. Давай Ван Клика.

Лицо главаря заговорщиков было злее некуда.

– Ну что?! – с ходу закричал он. – Ты думал, я шутки с тобой шучу? Ну так получай, что хотел! Интересно, как ты теперь запоешь, мистер Главный инженер?

На Гейнса накатило желание выложить вслух все, что он думает о своем заме. Голос этого недоростка действовал на него подобно скрежету ножа по стеклу, но Гейнс не мог позволить себе роскоши говорить прямо. Он заставил себя говорить самым уважительным тоном, стараясь не выдавать чувств и успокоить болезненное тщеславие собеседника.

– С чего ты взял, Ван, будто я тебя плохо ценю? Я слишком давно тебя знаю, чтобы все принимать за шутку. Я знаю, что ты говорил совершенно серьезно и признаю, что в этом тайме победил ты. Дорога стоит, и с этим ничего не поделаешь.

Чувствовалось, что Ван Клик доволен покорным видом Гейнса, но пытается скрыть свою радость.

– Тогда какого дьявола ты там суетишься? – он уже не говорил – требовал. – Сдавайся! Ты же сам знаешь, что победы вам не видать.

– Возможно, это и так, Ван, но, видишь ли, я не могу сдаться без боя. Кстати, с чего ты взял, что мое дело проиграно? На моей стороне вся армия США.

На лице Ван Клика появилась гордая улыбка победителя.

– Видишь вот это? – он показал грушевидный блок управления и длинный шнур, который отходил от него. – Стоит мне нажать кнопку, и взрыв перерубит дорогу пополам. Слышишь? Все полетит к черту! А перед уходом я возьму топор и напоследок разнесу на этой станции все, что можно.

Единственное, о чем Гейнс сейчас сожалел – что плохо разбирается в психиатрии. Чтобы переиграть Ван Клика, оставалось надеяться только на собственный здравый смысл.

– На это трудно что-нибудь возразить, Ван, – согласился он, – и все-таки я не вижу причины, почему бы мне не попробовать поискать выход еще.

– Не видишь причины? Так раскрой глаза! Если ты начнешь пробовать, я взорву дорогу тебе назло, вот и подумай, что станет тогда с людьми, которые будут на ней?

Гейнс судорожно искал решение. Он ничуть не сомневался, что Ван Клик выполнит свою угрозу. Неестественное возбуждение, с которым тот говорил, какая-то детская обидчивость, даже мальчишеское словцо «назло» – выдавали опасный крен во всем его поведении. Разрыв дороги в густонаселенном секторе Сакраменто скорее всего разрушит несколько крупных домов, и при этом наверняка погибнут владельцы и служащие стоящих на полосе магазинов и просто случайные люди, которые окажутся рядом.

Ван прав, абсолютно прав. Он не может понапрасну рисковать жизнью людей, понятия не имеющих о происходящем; люди не хотят умирать, заработает дорога или не заработает. Если уж откровенно, проблема сейчас не в том, какой ущерб понесет дорога. Его выбила из колеи угроза, нависшая над ничего не подозревающими людьми.

В голове его звучала мелодия: «Слушай дороги гуд, смотри, как они бегут! Наш бесконечен труд…» Что делать? Что ему делать? «Покуда вы мчите, покуда скользите…» Выхода нет, нет никакого выхода…

Он повернулся к экрану.

– Слушай, Ван, ты ведь не станешь взрывать дорогу, если тебя не вынудят. Я уверен, ты не хочешь, чтобы дорога погибла. И я не хочу. Два джентльмена всегда найдут способ договориться.

– Что ты еще задумал? – подозрительно поинтересовался Ван Клик.

– Да ничего я не задумывал. Я приеду один, без оружия, буду скоро, как только позволит машина.

– А твои люди?

– Пока я не вернусь, они останутся здесь. Не веришь – можешь выслать наблюдателей.

Где-то с секунду Ван Клик мялся с ответом, с одной стороны раздираемый страхом угодить ненароком в капкан, с другой – желанием видеть, как бывший шеф приползет к нему на коленях умолять об условиях сдачи. Наконец с недовольным видом он согласился.

Гейнс дал инструкции Дэвидсону и рассказал ему, что он собирается делать.

– Дейв, если через час я не вернусь, действуй по своему усмотрению.

Гейнс отослал водителя патрульной машины, вывел ее на насыпную дорогу, развернулся на север и дал газ.

Несмотря на двести миль в час, с которыми мчалась машина, первый раз у него появилась возможность собраться с мыслями.

Положим, его план удастся, но и в этом случае после победы многое придется менять. В первую очередь надо сделать выводы из двух тяжелых уроков: мысли о них крепко сидели в мозгу, словно занозы. Первое, что придется сделать – это установить на полосах перекрестную блокировку, чтобы в случае резкого расхождения скоростей примыкающие ленты ускорялись бы или тормозили. То, что произошло на Двадцатой, не должно повториться.

Но с этим просто, это задача техническая. Главная проблема не в этом, главное – подбор кадров. Разумеется, отборочные тесты должны быть улучшены, они должны гарантировать, что на транспорте будут работать только сознательные, понимающие свою ответственность люди. Но черт побери, ведь считалось, что именно это и гарантируют нынешние тесты. Улучшенный метод Хамма-Уодсверта-Бертона еще ни разу не приводил к ошибкам. Во всяком случае, до сегодняшних событий в секторе Сакраменто. Непонятно, как Ван Клику удалось склонить к мятежу такое количество проверенных на тестах людей? Это просто немыслимо!

Без серьезной причины хорошо подобранный коллектив не выйдет из равновесия. Поведение одного человека еще может не поддаваться прогнозам, но когда их большое количество, они надежны, словно числа или машины. Они подчиняются законам статистики, их действия можно измерить, проверить, классифицировать.

Гейнс представил себе отдел кадров, шкафы с картотеками, клерков… Наконец-то! Он понял! Ван Клик как первый заместитель Главного инженера был офицером по кадрам целой дороги.

Вот он – ответ, который объяснял все. Кому как не офицеру по кадрам дана в руки замечательная возможность собрать весь мусор в одну корзину. Только он может это сделать, причем – один, без помощников. Теперь Гейнс был твердо убежден, что Ван Клик намеренно переводил подходящих ему людей в один сектор, подделывая их личные дела. Должно быть, надувательство с тестами квалификации темперамента тянулось не один год.

Вот он, самый главный урок: необходимы более жесткие тесты для офицеров. Классификацию и назначение персонала на должности нельзя доверять ни одному офицеру, если за ним не ведется самого тщательного контроля. Даже его, Гейнса, необходимо проверять в этом отношении. Вот только… Qui custodiet ipsos custodes? Кто будет сторожить самих сторожей? Латынь, конечно, вещь устаревшая, и все-таки, древние римляне отнюдь не были дураками.

Теперь он знал, в чем была ошибка, и это доставляло ему мрачное удовлетворение. Надзор и контроль, проверка и перепроверка – вот ответ на вопрос. Да, будет хлопотно, да, неэффективно, но с этим придется смириться – повышая безопасность, всегда что-нибудь да приносишь в жертву.

Не надо было ему давать столько власти Ван Клику, не изучив его досконально. Но еще не поздно разузнать о нем кое-что!

Он нажал аварийную кнопку и машина резко остановилась.

– Станция? Соедините меня с моим офисом!

Лицо Долорес смотрело на него с экрана.

– Вы на месте? – сказал он. – Отлично! Я думал, что вы уже дома.

– Я услышала об аварии и сразу вернулась, мистер Гейнс.

– Вы умница. Дайте мне личное дело Ван Клика. Я хочу посмотреть его квалификационную запись.

Она мгновенно вернулась с делом и принялась читать ему записи, большей частью состоящие из символов и процентов. Слушая, Гейнс машинально кивал головой – данные только подтверждали его подозрения: скрытый интроверт, комплекс неполноценности… Все сходится.

– Замечание комиссии, – прочитала она. – Несмотря на потенциальную нестабильность, выявленную максимумом А и Д на результирующей кривой, комиссия убеждена, что этот офицер, тем не менее, пригоден к работе. У него исключительно хороший послужной список, и он особенно подходит для руководства людьми. Поэтому его рекомендовано оставить на службе с возможностью дальнейшего продвижения.

– Достаточно, Долорес. Спасибо!

– Да, мистер Гейнс.

– Я иду ва-банк. Побольше меня ругайте, Долорес.

– Но, мистер Гейнс… – Там, во Фресно, на Долорес смотрел пустой экран.

– Проведите меня к Ван Клику!

Охранник нехотя убрал пистолет, упиравшийся Гейнсу в ребра, и кивком головы велел ему первым идти наверх. Гейнс вылез из машины и пошел, как ему велели.

Ван Клик обосновался не в административном корпусе, а на самом посту управления сектором. Его окружали с полдюжины вооруженных мятежников.

– Добрый вечер, директор Ван Клик.

Услышав, что Гейнс признал его новое звание, коротышка буквально разбух от гордости.

– Мы здесь не очень обращаем внимание на титулы, – сказал он с показным безразличием. – Можешь говорить просто – Ван. Ну что ж, Гейнс, присаживайся.

Гейнс так и сделал. Теперь надо было как-то удалить посторонних. Со скучающим видом он удивленно посмотрел на охрану.

– Ты что, боишься, что сам не справишься с одним безоружным человеком? Или функционалисты уже не доверяют друг другу?

На лице Ван Клика появилось раздраженное выражение, но он ничего не мог поделать против обезоруживающей улыбки Гейнса. Наконец, коротышка взял со стола пистолет и указал парням на дверь.

– Оставьте нас, ребята.

– Но, Ван…

– Пошли вон, я сказал!

Когда они остались одни, Ван Клик подвинул к себе пульт взрывного устройства, который Гейнс до этого видел на экране, и направил на своего бывшего шефа пистолет.

– Смотри у меня, – проговорил он, – попробуешь выкинуть какой-нибудь фортель – все полетит к чертям. Ну, так что ты хотел мне сказать?

Улыбка на лице Гейнса стала еще шире. Ван Клик нахмурился.

– Что здесь смешного?

– Прежде всего, ты сам, Ван, – ответил Гейнс. – Это надо же такое придумать: ты затеял функционалистскую революцию, а единственная функция, до которой ты смог додуматься, – взорвать дорогу, без которой ты вообще окажешься полный нуль. Признайся, чего это ты так боишься?

– Я не боюсь!

– Неужели? Ты сидишь здесь, готовый совершить харакири при помощи своей игрушечной кнопки, и еще говоришь мне, что не боишься? Если бы твои приятели знали, как близок ты к тому, чтобы уничтожить все, за что они столько боролись, – да они тебя тут же бы пристрелили! Ты ведь их тоже боишься, а?

Ван Клик оставил кнопку и встал.

– Я ничего не боюсь! – выкрикнул он и, подбираясь к Гейнсу, начал обходить пульт.

Гейнс сидел на месте и улыбался.

– Я же вижу, как ты боишься! Сейчас ты боишься меня. Боишься, что я вызову тебя на ковер и отчитаю за плохую работу. Ты боишься, что курсант при встрече не отдаст тебе честь. Ты боишься взять за обедом чужую вилку. Ты боишься, когда на тебя смотрят люди, думаешь, что они тебя не заметят.

– Нет! Ты врешь! – во все горло кричал Ван Клик. – Ты… ты грязный заносчивый сноб! Ты думаешь, будто лучше других только из-за того, что окончил престижную школу… – он задохнулся, голос его сорвался в попытке скрыть накатившие от бессильного гнева слезы. – Это все ты, ты и твои курсанты поганые…

Гейнс внимательно за ним наблюдал. Теперь он ясно видел, какой слабый у этого человека характер, и удивлялся, почему не замечал этого раньше, ведь признаки были явные. Он припомнил, как однажды недоволен был Ван, когда Гейнс предложил ему помочь разобраться в каких-то вычислениях.

Но сейчас надо было сыграть на его слабости, отвлечь внимание Вана от кнопки, полностью направив его на одного Гейнса.

Хотя слишком его провоцировать тоже не следует, иначе неожиданный выстрел может положить конец самому Гейнсу, а заодно и лишить всех последнего шанса избежать кровавой битвы за контроль над дорогой.

Гейнс презрительно хмыкнул.

– Ван, – сказал он, – ты ничтожество, ты жалкое насекомое. Сейчас ты себя показал в истинном свете. Я вижу тебя насквозь. Ты – третий сорт, Ван, и ты вечно боишься, что тебя разглядят как следует и пошлют туда, где место таким, как ты. Да какой из тебя директор! Плюнуть и растереть! Если ты лучший из функционалистов, то вас можно просто не замечать, вы сломаетесь сами, потому что прогнили насквозь.

Он повернулся в кресле, демонстративно подставив спину Ван Клику с его пистолетом.

Тот приблизился к своему мучителю, остановившись в нескольких футах, и заорал:

– Ты! Я тебе покажу! Я всажу в тебя пулю, понял, ты?

Гейнс медленно развернулся, встал, и пошел прямо на Вана.

– Убери эту хлопушку, а то еще поранишь себя.

Ван Клик отступил на шаг.

– Не подходи, – закричал он, – или я тебя пристрелю! Вот увидишь, я…

«Пора», – решил Гейнс и нырнул ему под руку.

Пистолет грохнул над самым ухом. Что ж, эта пуля была не его. Вцепившись друг в друга, они повалились на пол. Для своего малого роста Ван Клик был довольно крепок. Где же пистолет? Вот! Гейнс схватил выпавший пистолет и быстро вскочил, думая, что Ван Клик тут же бросится на него.

Но Ван Клик не поднялся. Он лежал на полу, слезы текли из закрытых глаз, он рыдал, словно наказанный ни за что ребенок.

Секунду Гейнс глядел на него, перебарывая в себе сострадание, потом размахнулся и ударял рукояткой пистолета по голове. Подошел к двери, прислушался и как следует ее запер.

Шнур от кнопки вел к щиту управления. Гейнс проверил соединение и осторожно его рассоединил. Закончив эту нехитрую работу, он повернулся к пульту и вызвал Фресно.

– Порядок, Дейв, – сказал он, – атакуйте прямо сейчас и, бога ради, побыстрее!

И тут же ушел со связи; он не хотел, чтобы подчиненный видел, как его трясет.

Новое утро Гейнс, уже совершенно спокойный, встречал в зале центрального поста управления во Фресно. Дороги катились – вскоре они должны разогнаться до нормы.

Это была долгая ночь. Гейнс потребовал провести тщательную проверку сектора Сакраменто, и туда для этой работы были посланы все свободные от службы инженеры и все курсанты, чтобы дюйм за дюймом проверить каждую из шестисот миль дороги. Посты управления двумя подсекторами, пульты которых были повреждены, пришлось переносить на другие, действующие. Но главное – дороги катились, подошвами, через пол, он ощущал их ритмичный бег.

Гейнс остановился рядом с усталым небритым Дэвидсоном.

– Почему ты не уходишь домой, Дейв? Макферсон уже принял дежурство. Шел бы, выспался, сегодня ты здорово поработал.

– А вы, шеф? Вы тоже не слишком тянете на роль жениха.

– Ничего. Я могу поспать у себя в кабинете. Чуть попозже. Между прочим, свою жену я уже предупредил. Она сама приедет ко мне сюда.

– И как она? Очень была недовольна?

– Да так, самую малость. Ты ведь знаешь, что женщины всегда чем-нибудь недовольны.

Он повернулся к приборному щиту и посмотрел, как работают контрольные комплексы, принимающие показания сразу шести секторов, Сан-Диего-Кольцевая, сектор Анджелес, сектор Бейкерсфилд, сектор Фресно, Стоктон… Стоктон? О Боже! Блекинсоп! Он же оставил министра Австралии в конторе Стоктона на всю ночь!

Гейнс бросился к двери, крикнув на ходу Дэвидсону:

– Дейв! Ради бога! Срочно закажи мне машину!

Смысл просьбы дошел до Дэвидсона лишь тогда, когда Гейнс пересек зал и был уже у себя в кабинете.

– Долорес! – с порога обратился Гейнс к секретарше.

– Слушаю, мистер Гейнс.

– Позвоните моей жене и передайте, что я еду в Стоктон. Если она уже выехала, пусть ждет меня здесь. И еще, Долорес…

– Да, мистер Гейнс.

– Попробуйте ее как-нибудь успокоить.

Губы ее плотно сжались, но лицо осталось непроницаемым.

– Хорошо, мистер Гейнс.

– Ну вот и умница.

Он вышел из офиса и сбежал по ступенькам вниз. На дороге он огляделся. От вида бегущих полос на душе у него потеплело – наверно, это и было то, что называется счастьем.

Большими шагами он двинулся в сторону указателя: «ПРОХОД ВНИЗ». Насвистывая себе под нос, Гейнс открыл дверь, и грохочущий, ревущий ритм «преисподней» словно бы подхватил мелодию, слившись с ней воедино:

Ну-ка быстро, быстро, быстро!Мы недаром мотористы.Живо сектора проверьте:Первый, и второй, и третий!И куда б вы ни попали,Вы забудете едва ли,Что ваши дороги идут вперед!