Запахом тления тянет по всему штату, и в этом сладковатом запахе — горе земли
РЕЦЕНЗИЯ НА РОМАН ДЖОНА СТЕЙНБЕКА «ГРОЗДЬЯ ГНЕВА»
Я везде буду — куда ни глянешь. Поднимутся голодные на борьбу за кусок хлеба, я буду с ними. Где полисмен замахнется дубинкой, там буду и я. Если Кэйси правильно говорил, значит, я тоже буду с теми, кто не стерпит и закричит. Ребятишки проголодаются, прибегут домой, и я буду смеяться вместе с ними — радоваться, что ужин готов. И когда наш народ будет есть хлеб, который сам же посеял, будет жить в домах, которые сам выстроил, — там буду и я.
© Том Джоуд, глава 28
Есть такие книги, на которые сложно писать рецензии. Не потому что нечего сказать и не потому, что тяжело замахнуться на величие автора. Просто эмоции и чувства настолько сильны, что сформулировать свои мысли просто-напросто не выходит. Сейчас, когда прошло полгода с момента прочтения романа, меня всё ещё «бомбит». Думаю, что это и хорошо, потому что есть вещи, о которых просто необходимо помнить. Роман Стейнбека оставил неизгладимое впечатление и вошёл в мой личный топ книг.
Полгода назад я знал, что есть такой роман «Гроздья гнева», и он рассказывает про Америку 20-30-х годов. Так он и висел в ридлисте со статусом «когда-нибудь всё же стоит прочитать«. А потом я услышал песню Константина Сёмина „Призрак Тома Джоуда» — кавер на одноимённую американскую фолк-рок-композицию Брюса Спрингстина. Текст зацепил, а поисковая строка браузера помогла узнать, что Томом Джоудом оказался главный герой романа «Гроздья гнева».
***
Сильнее всего в романе цепляет социальная тема. Слово «социальная» условное, потому что вбирает в себя не только общественное, но и экономическое, и политическое бытие. Стейнбек описывает экономический кризис, вызванный противоречиями рыночной экономики.
- Фермеры Оклахомы десятилетиями возделывают свою землю, но постоянные неурожаи вынуждают брать кредиты под залог этой самой земли.
- В погоне за прибылью монополии совершенствуют средства производства. Ручной труд заменяется механическим трактором. Землю у людей отбирают за долги по кредитам.
- Из листовок, распространяемых корпорациями, люди узнают, что на западе страны есть острая потребность в рабочих руках. Бывшие фермеры снимаются с мест и отправляются в Калифорнию.
- Возникает жёсткая конкуренция за рабочее место. Поскольку число желающих устроиться на работу многократно превышает количество рабочих мест, возникает безработица. Собственники снижают плату за труд.
- Понимая выгоду экономии на заработной плате, собственники печатают ещё больше объявлений о вакансиях, тем самым увеличивая поток мигрантов.
- Местные рабочие опасаются «понаехавших» мигрантов — они теперь могут лишиться рабочих мест, потому что приезжие готовы работать за меньшую плату. Растёт ненависть — местные навешивают на приезжих ярлыки, создаётся ореол врага. Для чужих придумывается собирательное название — «оки».
- Крупные собственники Калифорнии накапливают капитал, достаточный для строительства консервного завода. Когда урожай фруктов созревает, собственник сбивает закупочные цены до себестоимости или ниже, а цены на консервы не меняет.
- В таких условиях сначала мелкие, а, в скором будущем, и средние фермеры истощают кредиты, теряют собственность и присоединяются к потоку «оки».
- Крупные собственники формируют аппарат насилия, чтобы сдерживать недовольство голодных рабочих. Выступления, недовольства, забастовки жестоко подавляются.
Кризис развивается по экономическим законам. Он неотвратим, и вот почему.
Могут ли предприятия не расти? Не могут, так как в этом случае их поглотят другие, более крупные собственники.
Банк — чудовище — должен получать прибыль всё время. Чудовище не может ждать. Оно умрёт. Нет, уплату налогов задерживать нельзя. Если чудовище хоть на минуту остановится в своем росте, оно умрёт. Оно не может не расти.
Людям, каждому порознь, не по душе то, что делает банк, и всё-таки банк делает своё дело. Поверьте мне, банк — это нечто большее, чем люди. Банк — чудовище. Сотворили его люди, но управлять им они не могут.
© Агент банка, глава 5
Могут ли консервные заводы раздать фрукты голодным? Нет, потому что тогда они не смогут удерживать низкую цену, получат меньше прибыли и проиграют в конкурентной борьбе.
Могут ли предприятия не заменять ручной труд техникой? Не могут, потому что они потеряют преимущество в конкуренции.
Могут ли фермеры сами получить средства производства? Могут, но тогда они будут вынуждены продавать результаты своего труда ниже себестоимости. Расходы возрастут, а доходы нет. Капитала у фермеров также нет.
Могут ли фермеры не продавать продукты своего труда консервным заводам? Могут, но тогда им нужно будет обеспечить себе сбыт — то есть найти технику, отладить логистику, вложившись в это дело. Но на это нужен капитал, которого у них нет и рабочие руки, которых у них нет. Остаётся или брать кредит и разоряться, или пытаться накопить, что в условиях сбыта продукции ниже себестоимости невозможно.
Есть ли другой способ? Есть, и он предполагает выход за рамки, изменение правил игры.
«Мы» и «Они»
Стейнбек предлагает рецепт — солидарность, объединение людей, взаимная помощь и решение взять средства производства в свои руки.
Ибо в формулу «я лишился своей земли» вносится поправка; клетка делится, и из этого деления возникает то, что вам ненавистно: «Мы лишились нашей земли». Вот где таится опасность, ибо двое уже не так одиноки, как один. И из этого первого «мы» возникает нечто еще более опасное: «У меня есть немного хлеба» плюс «у меня его совсем нет». И если в сумме получается «у нас есть немного хлеба», значит, все стало на своё место и движение получило направленность. Теперь остается сделать несложное умножение, и эта земля, этот трактор — наши.
© Глава 14
Против этого «мы» и создаётся аппарат насилия, потому что «мы» опасно, так как именно эта сущность лежит в основе борьбы. Объединяясь, люди могут отстоять своё место под солнцем. Оставаясь в одиночестве, они обречены на гибель.
Следом за «мы» появляются «они» — крупные собственники, угнетатели, те, кто пытается за счет эксплуатируемых оставаться на вершине горы. Но «они» приводит общество к сегментации — появляются «свои» и «чужие», «наши» и «не наши», «друзья» и «враги». Нам говорят, что в обществе нетолерантно искать врага и некрасиво наклеивать ярлыки. Но «они» всё же есть, и именно «они» создают ценности крайнего индивидуализма и ничем не сдерживаемой толерантности. В индивидуализированном обществе классовое сознание становится невозможным, но не в силу своего отсутствия, а в силу табуированности подобных мыслей. Нам говорят, что классы — это пережиток прошлого, выдумка левых философов, эфемерная величина, не имеющая под собой реальной основы. Против чего бороться? Ведь глупо тратить силы на сражения с несуществующим противником. Донкихотство всегда высмеивалось.
Однако классы существуют, и их можно описать. «Они» имеют определённый взгляд на жизнь, ценностные ориентации, политические амбиции, отношение к другим людям. До того, как появилось «мы», «они» уже было, только «они» говорили про «нас». «Эти нищие оки», «Грязные рабочие», «Безработные отребья», «Нищеброды» и т. п. названия уже были созданы, чтобы отделить привилегированность своего класса от остальной серой массы.
С точки зрения морали и этики, психологии и антропологии все люди равны. А с точки зрения политики, экономики и социологии есть группы людей, которые, как писал Оруэлл, равнее. Конкурентоспособным оказывается тот, кто получает особенные, исключительные условия, а, значит, становится неравным по отношению к остальным. Вот только почему одни могут стать на ступеньку выше по сравнению с остальными, а другие — нет? Они быстрее, хватче, талантливее или, может быть, им сильнее повезло? Стейнбек даёт поистине прудоновский ответ:
А знаете, как Ферфилды зацапали себе такую ферму? Сейчас расскажу. Тогда земля была государственная и её можно было брать. Старик Ферфилд отправился в Сан-Франциско, походил там по кабакам и набрал сотни три всякого сброда. Они нарезали себе участков. Ферфилд их кормил и спаивал; потом, когда бумаги были оформлены, он всё перевел на своё имя. После рассказывал, что ему каждый акр обошёлся в пинту сивухи. А как это назвать — тоже воровство?
Хорошего, конечно, тут мало, но ведь в тюрьму его не посадили.
© Беседы мужчин в Гувервиле, глава 19
Ощущение романа возникает из противостояния. Оппозиций в книге несколько. Не претендую ни коим образом на экспертность, напишу, как я чувствую.
1. Разобщённость и солидарность
Наверное то, что сразу бросается в глаза, так это противопоставление типов отношений. Первый тип — разобщённость — когда каждый сам за себя, когда пытаешься выплыть, утопив других, когда игра идёт по навязанным тебе правилам. Второй — солидарность — когда каждый друг за друга, когда сообща обустраиваешься там, где одному выжить не под силу, когда принимаешь решение не играть по навязанным правилам, а объединиться вопреки им.
Стейнбек последовательно доказывает преимущество единения нескольких людей и проигрышность индивидуализма. Защититься, закуклиться, обрести ощущение собственной безопасности, пусть временное и иллюзорное — реакция естественная и понятная. Но предчувствие неизбежности краха всё же прорывается. Оно приходит в чувстве растерянности, пережёвывании одной и той же мысли «Куда же это мир катится?» — «мир», не «я», не «моя жизнь».
Владелец старой бензоколонки жалуется, что к нему не заезжают богатые машины. Его публика — лишь нищие кочевники, готовые обменять последние ботинки на галлон бензина — лишь бы доехать до места, где есть работа.
А думаешь, большие новые машины здесь останавливаются? Держи карман шире! Они идут дальше, в город, к жёлтым заправочным станциям, которые все принадлежат одной компании. Хорошим машинам у таких лачуг, как моя, делать нечего.
© Хозяин бензоколонки, глава 13
Бедолага хочет выжить, создав наивную иллюзию, что он сможет избежать разорения, что жизнь его не изменится. Он красит свои старую ржавую бензиновую колонку в жёлтую краску. Теперь и его заправка похожа на те, что в городе. И пусть это всего лишь спасительные грёзы. Однако Том Джоуд произносит суровое, жестокое, но правдивое пророчество:
У вас тоже хозяйство не богатое. Скоро и вы очутитесь на дороге. Только выгонят вас не тракторы, а те нарядные жёлтые станции в городе.
© Том Джоуд, глава 13
Некоторые, пользуясь тем, что люди голодают, готовы выкупать имущество сограждан за бесценок. Они рассчитывают, что это позволит им выжить во враждебном мире. Скупщики не обманывают, они просто используют обстоятельства с целью собственного обогащения. Чем дешевле купил, чем дороже продал, тем выше прибыль. Чем выше прибыль, тем более ты успешен. Но в то же время создаётся ситуация, знакомая тому, кто хоть раз в жизни пытался купить или снять квартиру. Невозможно напрямую продать свои вещи, потому что рынок запружен такими вот дельцами, играющими на разнице цен. Непременно напорешься на спекулянта.
Разобщённости противопоставляется солидарность. Совместное противостояние наводнению, единение Джоудов с семьями гувервилей и даже финальная сцена романа — яркие тому примеры. Люди готовы делиться последними пожитками, всем, что у них есть, чтобы помочь другим, незнакомым им людям, оказавшимся в беде. Стейнбек прямо говорит, что основой разобщения или, наоборот, сплочения является собственность.
Если б вам, владельцам жизненных благ, удалось понять это, вы смогли бы удержаться на поверхности. Если б вам удалось отделить причины от следствий, если бы нам удалось понять, что Пэйн, Маркс, Джефферсон, Ленин были следствием, а не причиной, вы смогли бы уцелеть. Но вы не понимаете этого. Ибо собственничество сковывает ваше «я» и навсегда отгораживает его от «мы».
© Глава 14
2. Обман и честность
Ещё одна категория людей, которым противопоставляется семья Джоудов, — торговцы, пытающиеся обмануть доверчивых собратьев. Два ярких примера — торговец подержанными автомобилями и продавец покрышек. Первый пытается скрыть дефекты машины, которые обнаружат себя лишь спустя какое-то время.
Прежде чем отдашь машину, вынь аккумулятор. Поставь пустой бачок. Пошли они к черту! Что им еще нужно за их гроши? Поворачивайся — живее, живее! <…> Эй, Джим, у этого «шевроле» такой шум в заднем мосту, будто там битое стекло. Всыпь-ка туда кварты две опилок. И в коробку скоростей тоже. Этот огурчик должен пройти за 35$.
© Продавец подержанных авто, глава 7
Покупая автомобиль за бесценок, барыга продаёт его втридорога. Он жалуется, что его обманывают «поставщики», и негодует, когда покупатели торгуются. Продавцы подержанных машин наблюдают, ищут больные места, манипулируют, обвиняют — лишь бы получить свои денежки. Вы, как покупатель, должны испытать вину за то, что отвлекаете делового человека. Он бы троих обслужил за время, пока вы «привередничаете»! Время — деньги, как известно! Как только вы заплатили, интерес к вам пропал. Если вы требуете гарантий, вас в лучшем случае гонят взашей. А то и полицию могут натравить.
Продавец покрышек прямо пытается втюхать Джоудам за 4$ (неплохие деньги) убитую шину, но, благо, его ловят за руку. Он пытается оправдаться, что де не видел ничего, только вот заметил. Когда он понимает, что обман не удался, как последний аргумент он использует скидку (50 центов). Вот уж воистину деньги — мерило всего! 50 центов — та сумма, за которую можно купить себе прощение. Цена честности — грош.
Том Джоуд и здесь выносит свой приговор:
У торгашей одна забота: обставить да надуть, а называется это у них по-другому. В том-то все и дело. Укради покрышку — и ты вор, а он хотел украсть твои четыре доллара — и это ничего. Это коммерция.
© Том Джоуд, глава 12
С точки зрения Тома, коммерция и воровство — это одно и то же. Согласитесь, что-то в этом есть. В мире, где успех измеряется размером банковского счёта, победителем будет тот, у кого цифра будет больше. А победителей, как известно, не судят.
Семья Джоудов и другие бедняки, попавшие в тиски экономики собственной страны, наоборот, люди честные. Да, они могут обманывать, как те работяги, что подкладывают камни в мешки с хлопком, но при этом антипатии не вызывают. Как-то не сомневаешься в том, что они остаются людьми правдивыми. Не святыми, но честными. И потом, у них есть причина увеличивать вес собранного хлопка — весы-то жульнические. Обманут — значит, унижен. Камни в мешке — своего рода способ отстоять свои права и почувствовать себя человеком, право имеющим.
Конечно, никакого доверия между работодателем и работником быть не может. Потому сборщики хлопка ведут свою собственную бухгалтерию. Иначе надуют. Доверие может быть только в кругу таких же бедолаг, как они сами, в других обстоятельствах. Когда тебя не пытаются обвести вокруг пальца, и тебе юлить не нужно.
Честность у Стейнбека — это не наивность, не святость и не жертвенность. Честность — это качество личности, его природное и социальное свойство.
3. Монополизм и самоорганизация
О последствиях возникновения монополии, описанных Стейнбеком, я писал выше. Среди них безработица, продовольственный кризис, тотальное обнищание фермеров и разорение представителей малого бизнеса. Прибыль становится ключевой ценностью общества, а потому продукты, которыми, казалось бы, можно было бы накормить голодных, пропадают просто так.
То, над чем трудились корни виноградных лоз и деревьев, надо уничтожать, чтобы цены не падали, — и это грустнее и горше всего. Апельсины целыми вагонами ссыпают на землю. Люди едут за несколько миль, чтобы подобрать выброшенные фрукты, но это совершенно недопустимо! Кто же будет платить за апельсины по двадцать центов дюжина, если можно съездить за город и получить их даром? И апельсинные горы заливают керосином из шланга, а те, кто это делает, ненавидят самих себя за такое преступление, ненавидят людей, которые приезжают подбирать фрукты. Миллионы голодных нуждаются во фруктах, а золотистые горы поливают керосином.
© Глава 25
В кризисе проявлена болезнь системы, её противоречие здравому смыслу. Могущественные монополисты вынуждены играть по правилам «свободной конкуренции». Если не делать этого, то разоришься сам и окажешься среди ненавистных «оки». Привилегия оплачивается за счет низших слоёв общества, которых сильные мира сего уже и людьми-то вряд ли считают. Так работает рационализация — механизм защиты, позволяющий оправдать преступление, которому нет названия.
Монополия — это уже не свободная торговля между людьми, не мечта Адама Смита. Монополия — это раковая опухоль общества. Её метастазы убивают здоровье, жизнь, благосостояние простых людей. Разрешение кризиса всегда болезненно. Как и в лечении, есть два пути. Первый — традиционная терапия, устраняющая симптомы, со всеми вытекающими последствиями. Таким способом, например, становится вывоз капитала, когда в стране создаётся видимость внешнего благополучия, тогда как колониальные страны угнетаются всё больше и больше. Или другой вариант — создание социального государства, в котором правительство выступает регулятором доходов населения через систему прогрессивных налогов и социального компромисса (в виде пособий, пенсий, МРОТов, охраны труда и т. п.).
Что делают бедняки, кочующие по дорогам Америки? Они могут тоже организоваться, самостоятельно, без какого-то конкретного вождя. Объединение людей друг с другом естественно. Джон Донн писал в своём «17-м посвящении»: «No Man Is an Island (ни один человек не является островом)». Естественная природа общества — объединение и взаимная помощь. Противоестественная — разобщение и зацикливание на самом себе. Человеку нужен человек. Не зря вторая известная фраза «посвящения» Джона Донна — «по ком звонит колокол, он звонит по тебе». Монополиям человек противопоставляет свою социальную природу — самоорганизующееся сообщество людей. В своём романе Стейнбек очень точно описывает, как создаётся такая ячейка.
Вечером происходили странные вещи: двадцать семей становились одной семьёй, дети — общими детьми. Потеря родного угла становилась общей потерей, счастливая жизнь там, на Западе, — общей мечтой. И бывало так, что из-за болезни одного ребёнка отчаяние охватывало двадцать семей или сто человек. И сто человек соблюдали тишину всю ночь и благоговели, зная, что вон в той палатке рожает женщина, а утром сто человек радовались появлению новой человеческой жизни. <…> По ночам вдоль шоссе возводились миры. Люди сворачивали с дороги и отдавали строительству то, что у них было…
© Глава 17
В таких стихийных общинах развивались социальные процессы, создавалась культура и законы. Но не те, придуманные сильными мира сего законы, а естественные и, вместе с тем, строгие правила взаимоотношений. Сообщества людей возникали стихийно, на одну ночь, на время привала. И, в то же время, вдоль дороги, тут и там, повсеместно, люди съезжались, чтобы вместе выживать в большом и грозном мире монополий. Тысячи лагерных костров вдоль дороги сливались в созвездие, и в этом сиянии рождалась культура самоорганизации.
А что будет, когда эти самоорганизующиеся объединения людей начнут размышлять и додумаются о причинах своего бедственного положения? Что произойдёт, когда за масками привилегированного класса они, наконец, распознают морду ненасытной саранчи?
В момент когда два нищих, голодных человека присаживаются на корточки и говорят «мы», рождается классовое сознание — необходимое условие, чтобы призрак угнетателя обрёл физическую форму. За осознанием следует требование своих прав. Рождается борьба, чреватая в лучшем случае для прибыли сильных мира всего. Если работники бастуют, дельцы вынуждены повышать плату за труд, иначе зарабатывать прибыль будет просто некому. Монополии чувствуют угрозу. Потому и возникает известная тактика вбивания клиньев, чтобы разъединить, разобщить грозную силу. Возникают компромиссы — особые рабочие, зажиточные крестьяне. Сколачиваются отряды наёмных штрейкбрехеров, подкупается полиция, организуются марионеточные профсоюзы. Всё, что угодно, лишь бы не допустить самоорганизации.
4. Свобода и рабство
Благословенные Соединённые штаты, как известно, — самая свободная в мире страна. Так говорят.
Но, оказывается, «свобода» может быть разной. То содержание, что включает в себя это понятие, может означать совершенно отличные вещи. Значение может меняться в зависимости от положения в социальной иерархии и количества зелёных банкнот в кармане брюк.
Пойди поищи её, свободу. Мне один говорил: сколько у тебя есть в кармане, на столько у тебя и свободы.
© Торговец покрышками, глава 12
В свободной Америке 30-х человек оказывается в полной неволе на деле, хоть и убеждён в обратном. Ты можешь заниматься любым делом, возделывать землю, но до тех пор, пока тебя сначала не вгонят тебя в долги, а потом не выживут с насиженного места. Твоя свобода передвижения ничем не ограничена, но, в то же время, на границе штата Калифорния тебя остановит полиция и развернёт назад.
Сравнивая свободу с тюрьмой, Том Джоуд говорит, что за решёткой даже лучше. По крайней мере, точно накормят, и у есть место, где спать. И, если условия на воле не лучше, чем в тюрьме, то вся страна превращается в большой трудовой лагерь, где права и свободы — только оболочка, скрывающая жестокую действительность. Как вам такое, Вачовски? Юридически сидят по тюрьмам лишь 4% населения, фактически на каторжных работах оказываются свыше 90% трудяг. Александр Исаич ведь знал об этом. Чего ж не написал?
Спустя более полувека с момента принятия Тринадцатой поправки к Конституции США, реставрируется рабство. Так же как и свобода, рабство прикрыто ширмой вольного выбора труда, где регулятором равенства выступает закон спроса и предложения. Если ты будешь мало платить, то ведь никто к тебе не пойдёт работать. А что если собственники сговорятся о максимально возможной оплате труда? Что если эти несчастные 35 центов скоро станут 30-ю, 25-ю и так далее? И в это время продукты будут всё больше дорожать, а рабочие не смогут позволить себе ничего, кроме воды и чёрствого хлеба.
Теперь земледелие стало промышленностью, и собственники пошли по пути древнего Рима, хотя сами они не подозревали этого. Они ввозили рабов, хотя и не называли этих людей рабами: китайцев, японцев, мексиканцев, филиппинцев. Эти люди могут прожить на одном рисе и бобах, говорили крупные дельцы. Много ли таким надо? Платить им как следует? Да они не будут знать, на что тратить деньги. Вы посмотрите, как они живут. Вы посмотрите, что они едят. А если начнут привередничать — высылайте их отсюда немедленно.
© Глава 19
Закон спроса и предложения оказывается регулируемым, и в Оклахому летят листовки с приглашением на работу. Разорившиеся фермеры обманом заманиваются в Калифорнию, где за одно место конкурируют между собой 10-15 человек. Берут тех, кто готов работать за самую низкую плату, а то и за еду. А не согласен — так никто тебя не держит, ибо на твоё место десятки желающих. Лучше быть живым невольником, чем мёртвым и свободным. Это ли не рабство?
5. Богатые и бедные
Красная линия романа прочерчена между двумя классами — богатыми и бедными. Очевидно, кто из них — «хороший», а кто — «плохой». Интересы у них разные, и столкновение неминуемо. У Стейнбека чётко выделены полярности, хотя и оттенки, безусловно, имеются. Конечно, в большей степени богатство и бедность — даже не показатели достатка. Скорее, это некие социальные типы, имеющие устойчивую характеристику.
- Бедные честны, богатые лукавы.
- Бедные — смелые, богатые — трусливые.
- Бедные — щедрые, богатые — жадные.
- Бедные — коллективисты, богатые — индивидуалисты.
Одно я заучила крепко. Все время этому учусь, изо дня в день. Если у тебя беда, если ты в нужде, если тебя обидели — иди к беднякам. Только они и помогут, больше никто.
© Ма Джоуд, глава 26
Но, наверное, наиболее ярким паттерном выступает отношение к земле и труду. Для бедных земля — кормилица. Она даёт пищу и кров, позволяет защититься от голода и болезни, растить детей, получать счастье свободного труда. Бедные любят землю, чтут её как святыню. Для них невозделанная почва — одновременно и горе, и преступление.
Они стараются — тайно захватывают небольшой участок земли и засевают его семенами. Под покровом ночи они пробираются туда и пропалывают сорняки, ухаживают за всходами. Никому не нужный участок хоть как-то послужит одной-двум семьям, даст хоть небольшую надежду. Однако счастье длится недолго. Эти новые диггеры выслеживаются, отлавливаются, наказываются. Тяжёлые сапоги вытаптывают молодые всходы, а неухоженная плодоносная земля огораживается новыми феодалами. На дорогах выставляются вооруженные посты, досматривающие въезжающих в штат — не найдётся ли у них что-то противозаконного? Подумать только — ведь запрещается ввозить… семена! Их-то и ищут люди в форме.
Богатые попирают святыню коваными сапогами своих прислужников. Для них земля — это селитра и фосфаты, всего лишь химический состав почвы. Земля стала собственностью, средством, приносящим доход — не более того.
Деньги измельчили их любовь к земле, и их страсть каплю за каплей высушили проценты, и они стали теперь не фермерами, а мелкими лавочниками, торгующими урожаем, мелкими фабрикантами, которые продают прежде, чем производят.
© Глава 19
Заполучив в собственность землю, дельцы не захотели ни с кем её делить. У богатых бог — собственность. В своей алчности богатые готовы любой ценой охранять своё от посягательств. Они скорее уничтожат своё, нежели поделятся им. Пусть они не могут переварить того, что приобрели, но ведь это всё равно их.
Потребности богатых в собственности ненасытны, их аппетиты бездонны. Они пытаются деньгами и роскошью засыпать зияющую экзистенциальную дыру, образовавшуюся в их душе. Вот только никогда Маммона не бывает сыт, сколько не корми. Он только обещает, но не даёт. Не купишь ты счастья за деньги. Только вот богач ничего про то не знает и продолжает увеличивать барыши.
Если миллион акров нужен ему, чтобы почувствовать своё богатство, значит, душа у него нищая, а с такой душой никакие миллионы не помогут. <…> Вы не думайте, я не проповедь вам читаю, но если человек только и делает, что тащит себе всякое добро в нору, точно суслик, так в конце концов он во всём разуверится.
© Джим Кэйси, глава 18
6. Справедливость и власть
Закон может быть несправедлив, служить интересам одних и противоречить интересам других. Это ещё один посыл автора читателям. На протяжении всего романа Джоуды сталкиваются с полицией — представителями официальной власти Калифорнии. Носители шерифских звёзд становятся для мигрантов настоящими врагами, против которых, однако, они не имеют никакой силы. Любое возмущение приводит к эскалации конфликта и необратимым последствиям.
Власть отражает интересы правящего класса собственников. Именно они проводят законы, нужные им, лоббируют свои интересы и ставят угодное правительство. Когда и это не помогает, в ход идут незаконные приёмчики, такие как провокация. Вспомним, как полиция пыталась учинить драку в общине, чтобы получить предлог её распустить. Есть ещё более устрашающие методы — избиение и убийство, на которые силовые структуру просто-напросто предпочитают закрывать глаза.
Иной раз трудно соблюсти закон. Особенно если хочешь, чтобы все было по-честному. Мало ли таких случаев? Когда Флойд скрывался, прятался, как дикий зверь, нам велели выдать его, а никто не выдал. Иной раз приходится поступаться законом. Вот я и говорю: я имею право похоронить собственного отца. Кто хочет сказать что-нибудь?
© Па Джоуд, глава 13
Закон государственный и закон нравственный не равны друг с другом. Между собой они могут противоречить, часто так и бывает. Власть, включая монополию на насилие, сосредоточена в руках определённых сторон, заинтересованных в благополучии своего класса.
7. Отчаяние и надежда
По мере развития сюжета семья Джоудов всё больше беднеет. Путешествие омрачается утратой родных — умирают дед и бабка, уходят сыновья. Доход семьи не увеличивается, порции всё больше сокращаются. Нищета вступает в свои права, отвоёвывая себе территорию за территорией. Вместе с тем приходит отчаяние.
Однако надежда не умирает. Свидетельство тому — финальная сцена спасения умирающего от голода человека. Пока жива взаимопомощь среди людей, не умирает и надежда.
Итак, Джоуды сражаются за своё выживание. Они борются с:
- крупными собственниками и монополией
- мелкими собственниками
- торгашами и барыгами
- полицейскими
- сообществом местных жителей
- вооруженными отрядами штрейкбрехеров
- отчаянием и нищетой.
В романе как будто сосуществуют два мира.
Первый — жизнь общиной, созданной на принципах взаимной помощи, коллективности, естественного закона, где результат труда становится общим для всех членов сообщества.
Второй — жизнь на принципах конкуренции, выживании наиболее адаптивного, где каждый сам за себя, но при этом зависим от фигуры власти; результат труда отчуждается в пользу собственника.
Эти два мира воплощаются: один — в правительственном лагере, другой — в ферме Хупера. Интересно, что первое впечатление от правительственного лагеря — удивление, второе — недоверие. Мы читаем мысли в головах Джоудов: а что, так можно было? Нам кажется невозможным никакой способ организации общества помимо того, который у нас перед глазами. Всё прочее мы называем «утопией» — местом, которого нет. Пока нет. Мы перестали мечтать о будущем справедливом общественном устройстве и предпочитаем мыслить стандартно, в заданных условиях. Если мы решим плыть по течению, не думать, успокаивая себя тем, что ничего изменить нельзя, следует учесть, что время от времени и на реке случается смертельно опасный шторм. Кризис — это то, что неотвратимо и регулярно ждёт нас, пока экономика в руках монополий. А как насчёт того, чтобы выйти за пределы рамок и правил? Хотя бы допустить, что возможно что-то другое?
Стейнбек — один из таких людей. Он мечтатель, но в то же время он показывает, что мечта может стать реальностью. Потому надежда в романе не умирает, живёт вопреки сущему аду, в который угодили жители Оклахомы 30-х годов, времени Великой депрессии.