Рецензии
June 26, 2022

Дядя! вы добрый? скажите, вы добрый?

Рецензия на книгу М. Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлёвы»

Лицемеры — это люди, которые устами приближаются к Богу, но сердцем далеко отстоят от Него; носят они личину благочестия, но душа у них — в силу тайного пристрастия ко греху — диаволо-подобная. © Прп. Иустин (Попович) "Толкование на Евангелие от Матфея"

Зигмунд Фрейд называл лучшим психологом, я бы сказал, прото-психотерапевтом, Фёдора нашего Михалыча, анатомировавшего души своих героев. Основатель психоанализа, судя по всему, просто не читал Салтыкова-Щедрина. Если бы отцу теории бессознательного удалось познакомиться с творчеством Михаила Евграфовича тогда мнение его, я думаю, могло бы сильно измениться. В «Господах Головлёвых» Салтыков-Щедрин проникает в зловещие тайны человеческого бессознательного — в то, что впоследствии стало мейнстримом, предметом широкой популярности психодинамической теории бессознательного. В конечном счёте, психоанализ совершил революцию в психологии и медицине. Фрейд открыл человеку мир иррационального в психике. Но до того вершился «золотой век» русской литературы, и творили её великие деятели — наблюдатели за тайнами человеческой души. Салтыков-Щедрин, пожалуй, был одним из наиболее противоречивых художников. В персоне этого литературного гения уживались доброта и цинизм, сарказм и искренность, эгоцентричность и любовь к ближним.

М. Е. Салтыков-Щедрин в основу «Господ Головлёвых» закладывает историю одного барского имения в трёх поколениях, от его расцвета до полного упадка. Сюжет романа проходит через 1861 год, когда было «отменено» крепостное право. Следуя за развитием событий в имении помещиков, мы как будто проходим по фамильной картинной галерее, вглядываясь в портреты когда-то живших людей. Салтыков-Щедрин — именно что портретист, образы его картин живописуются тщательно — настолько, чтобы можно было разглядеть глубину характера персонажей, осмыслить их, проникнуть в их бытие. Потому я хочу, прежде всего, сосредоточиться на главных действующих лицах произведения.

Властная помещица и угнетённые дети

Арина Петровна Головлёва — мать семейства и бесспорный лидер четы, главный диктатор имения и т. п. По описанию она очень сильно напоминает мать Михаила Евграфовича, которая, вероятно, и послужила прототипом для образа. Хозяйственная и строгая, очень требовательная к себе.

Так и вспоминается:
На приёме психоаналитик говорит матери пациента:
— Вы знаете, у вашего сына — «Эдипов комплекс»…
— Комплекс-шмоплекс… Лишь бы маму любил!

Разлюбезный друг-маменька, как её ласково называет сын Порфирий, прозванный Иудушкой, — женщина властная. Не знаю, стоит ли говорить об адлеровском комплексе власти или нет, ясно одно — накопление капитала и блестяще поставленное управление имением, в конце концов, служит для барыни доказательством её господства. Ощущение собственного превосходства, таким образом, — цель, ради которой складывается характер матери семейства. Отец и полноправный владелец имения, Владимир Михайлович Головлёв, находится в оппозиции действующей власти, называет Арину Петровну не иначе как «чёртом» или «ведьмой». Такое ощущение складывается, что подобные оскорбления помещице даже приятны — мол, собака лает, а караван идёт.

Арина Петровна Головлёва, Виктор Бритвин

Какие уж тут детско-родительские отношения? Так детки и росли бобылями, а, повзрослев, сделали всё, чтобы вырваться из-под власти своей родительницы. Старший, Стёпка, находясь в коалиции с отцом, в конце концов, приобрёл славу гуляки и игрока. Не зря его мамаша окрестила «балбесом». Так и сегодня бегут из-под власти в бунтарский загул, лихую жизнь сегодняшним днём. Блудный сын, бунтующий против отчего дома и, в конце концов, возвращающийся в лоно родового гнезда, получает вовсе не христианский приём. Мать не может его простить, а он, не получив отпущения, не в силах измениться. А раз бунтовать не выходит и приходится с покаянной головой сдаваться на милость победителю, так всегда есть выход в безумие или в смерть.

Дочь Арины Петровны, Анна, при первой возможности бежит с корнетом, но, как это обычно бывает, вскоре оказывается брошенной. Так ещё и с двумя дочерьми-близняшками. Анна Владимировна Головлёва, единственная дочь, видимо, несла на себе бремя материнского ожидания, для того и училась она в институте. Скандал, а потом позор, уничтожили ожидания матери. Всё же дочь получила свой «кусок» — захудалое поместье Погорелку. В нём она прожила всего четверть года и умерла. Так ещё один бунт завершился выходом в смерть. Бабушка хоть и взяла сироток себе на воспитание, держала лишние рты в чёрном теле. И даже из этого акта «благотворительности» суровая помещица изыскала возможность себя возвеличить.

— У Бога милостей много, — говорила она при этом, — сиротки хлеба не Бог знает что съедят, а мне на старости лет — утешение! Одну дочку Бог взял — двух дал!
© Арина Петровна Головлёва, глава «Семейный суд»

Ещё один сын, нашедший выход в смерти, — младший Павел Владимирович. Сначала он старался отстраняться от матери эмоционально, держась в общении с ней холодно и молчаливо. Утешение Павлуша находил в мире фантазий. Оно и понятно — Арина Петровна в воспитании младшего ведёт себя как типичная шизофреногенная мать, действующая по принципу «закрой рот и ешь».

Не утерпит, прикрикнет она на него,
— Нет того, чтобы к матери подойти: маменька, мол, приласкайте меня, душенька!
Павлуша покидал свои угол и медленными шагами, словно его в спину толкали, приближался к матери.
— Маменька, мол, — повторял он каким-то неестественным для ребенка басом, — приласкайте меня, душенька!
— Пошел с моих глаз… тихоня! ты думаешь, что забьешься в угол, так я и не понимаю? Насквозь тебя понимаю, голубчик! все твои планы-проспекты как на ладони вижу!
И Павел тем же медленным шагом отправлялся назад и забивался опять в свой угол.
© Глава «Семейный суд»

Вот и вырос Павел Головлёв тихим и замкнутым и, в общем-то, человек он вроде неплохой был, а таковым никто его не называл. Потому что не был он яркой личностью, не имел своих собственных взглядов, а жил тихо и угрюмо. Против матери он тоже пытался бунтовать, огрызался, но при этом боялся её как огня. Понятно, что на столь тусклую фигуру не приходилось рассчитывать как на основного наследника, способного приумножить богатства рода Головлёвых, накопленные за годы трудов.

Потому, когда мать стала стара, она разделила имущество между Порфирием и Павлом, отдав старшему сыну сердце имения — Головлёво. Павел получил небольшое поместье, за что затаил обиду на родительницу. Помещица, конечно, надеялась, как и прежде, управлять имением единовластно, но только ласковый Порфиша оказался старой барыне не по зубам. Забыла помещица пророчество старца, сделанное накануне родов:

— Петушок, петушок! востёр ноготок! Петух кричит, наседке грозит; наседка — кудах-тах-тах, да поздно будет!
© Старец Порфиша-блаженненький, глава «Семейный суд»

Быстро смекнув, что дело пахнет керосином, Арина Петровна перебиралась жить к младшему своему сыну, чему тот явно был не рад. И Павел Владимирович достаточно быстро сводит себя в могилу водкой.

Таким образом, налицо семейный сценарий. Три ребёнка, каждый по-своему, затевают бунт против властного авторитарного родителя. Все они, так или иначе, становятся предметом разочарования матери, но всё же наследуют свой «кусок» — своеобразный откуп от родительского долга. Все трое, получив свою часть «наследства», понимают, что мать таким образом как бы отказывается от них, и чувствуют себя осиротевшими. Властная родительница одновременно притягивает их к себе и в то же время отталкивает как недостойных. В этом акте также распознаётся желание собственного превосходства. Но в то же время расплата оказывается велика — лишенные всякой опоры, дети Арины Петровны вступают на прямую дорогу к погибели и, в конце концов, разрешают семейный сценарий собственной смертью.

Проекция властного родителя

Порфирий Владимирович, таким образом, оказался единственным «достойным» наследником своей матушки. Причём кое-где он превзошёл свою учительницу — а именно в алчном желании власти и богатства, в гордыне и самолюбовании. Но в остальном, поскольку барыня, во-первых, не учила его, и, во-вторых, не доверяла ядовитому лицемерию «любящего» сына, Иудушка не преуспел. Все его дела становились лишь пародией на хозяйское мастерство матери, формой без содержания. Не знал Кровопивушка и не умел вести никаких дел, зато знал свои права и зорко следил за тем, чтобы никто лишнюю копейку у него не утянул. Словом, Порфирий был скрягой и сутяжником, но в отличие от диккенсовского Скруджа, всё же потворствовал своим эгоистичным желаниям.

Иудушка Головлёв, Виктор Бритвин
С младенческих лет любил он приласкаться к милому другу маменьке, украдкой поцеловать ее в плечико, а иногда и слегка понаушничать. Неслышно отворит, бывало, дверь маменькиной комнаты, неслышно прокрадется в уголок, сядет и, словно очарованный, не сводит глаз с маменьки, покуда она пишет или возится со счетами. Но Арина Петровна уже и тогда с какою-то подозрительностью относилась к этим сыновним заискиваньям. И тогда этот пристально устремленный на нее взгляд казался ей загадочным, и тогда она не могла определить себе, что именно он источает из себя: яд или сыновнюю почтительность.
© Глава «Семейный суд»

Арина Петровна, наблюдая за деяниями своего повзрослевшего сына, немало ужасалась, потому что в нём, как в зеркале, она видела свою собственную жизнь. Зеркало-иудушка было непростым — все поступки помещицы отражались в нём гротескно-большими, утрированными. Но всё же это были её поступки, её деяния. Арина Петровна недолюбливала Иудушку, и в нём она ненавидела отвергнутую часть самой себя.

Порфирий Головлёв не любил своих сыновей так же, как помещица не любила своих. Оба его отпрыска закончили жизнь свою трагично — первый застрелился, второй погиб по дороге на сибирскую каторгу. В обоих смертях Иудушка сыграл далеко не последнюю роль, что, косвенно, позволяет окрестить его ещё и «детоубийцей». Конечно, он ни в коем случае своей вины не признаёт, потому что формально он вроде как поступал правильно — по закону да по совести.

— Ну, постой! Погоди! Хоть мне, как отцу, можно было бы и не входить с тобой в объяснения, — ну, да уж пусть будет так! Стало быть, по-твоему, я убил Володеньку?
— Да, вы!
— А по-моему, это не так. По-моему, он сам себя застрелил. Я в то время был здесь, в Головлеве, а он — в Петербурге. <…>
— А кто Володю без копейки оставил? Кто ему жалованье прекратил? Кто?
— Те-те-те! Так зачем он женился против желания отца?
— Да ведь вы же позволили?
— Кто? Я? Христос с тобой! Никогда я не позволял! Ннникогда! <…> Он мне в то время написал: Хочу, папа, жениться на Лидочке. Понимаешь: «хочу», а не «прошу позволения». Ну, и я ему ответил: коли хочешь жениться, так женись, я препятствовать не могу. Только всего и было. <…> Захотел жениться — женись! Ну, а насчет последствий — не прогневайся! Сам должен был предусматривать — на то и ум тебе от Бога дан.
© Глава «Семейные итоги»

Второму сыну богобоязненный отец не дал денег, даже в долг. Петру Порфирьевичу нужна была сумма, чтобы вернуть в казну потраченные им казённые деньги и тем самым остаться на свободе.

Насколько «нравственными» на самом деле были поступки Иудушки, понимаем по плодам. Своего внебрачного третьего сына, перед тем как сдать его по-тихому в приют, Порфирий нарекает так же, как и старшего — Володей. И вот тут-то просматривается ещё одна отсылка к маминому воспитанию. Горделивый в своём «смирении», Иудушка, так же как и Арина Петровна, произносит:

— Вот одного Володьку Бог взял — другого Володьку дал!
© Порфирий Головлёв, глава «Недозволенные семейные радости»

Иудушка свершал свой жизненный путь, мягко ступая след в след Арине Петровны. Но всё же, в отличие от своей родительницы, Порфирий был лишь пустой формой. Наполнять себя оставалось разве что лицемерием, да пустословием. Иудушка был высокого мнения о своей персоне, он считал, что этого вполне достаточно для того, чтобы быть правильным и даже праведным. Здесь мы и подходим к психологичности Салтыкова-Щедрина. Автор говорит нам, что человек не является простым биологическим организмом, всё куда сложнее.

Праведный Иудушка

Понимаете, каков был Порфирий Владимирыч? Его пустой характер по мере взросления укреплялся на ещё и службой в одном из департаментов царской России. Насколько понятно из романа, чиновник Головлёв был вполне успешен на государственном посту. Ага! Вот она знаменитая сатира Салтыкова-Щедрина! Оказывается, аппарату нужны такие ничего из себя не представляющие пустохарактерные служащие, как кровопивушка. Иудушка на царской службе — это ли не смешно! Что хорошо умел делать чиновник Головлёв? да то же самое! Переливать из пустого в порожнее, крючкотворствовать и лицемерить — идеальный портрет имперского чиновника.

Н.В. Неврев «Торг. Сцена из крепостного быта. Из недавнего прошлого», 1866 год

Тема лицемерного пустословия — едва ли не центральная в романе. О специфике сего явления Салтыков-Щедрин говорит, примерно, следующее. В традиции европейской лицемерие — это часть социального церемониала, кроме того, оно является привилегией господствующей элиты, а значит, что феномен этот культурный, вплетенный в ткань социальных отношений. Соответственно в современной автору России лицемерие имело свои особенности, ярко выраженные в характере Иудушки Головлёва.

Нет, ежели он и был лицемер, то лицемер чисто русского пошиба, то есть просто человек, лишенный всякого нравственного мерила и не знающий иной истины, кроме той, которая значится в азбучных прописях. Он был невежествен без границ, сутяга, лгун, пустослов и, в довершение всего, боялся черта. Все это такие отрицательные качества, которые отнюдь не могут дать прочного материала для действительного лицемерия.
© Глава «Семейные итоги»

Говорить Кровопивушка мог долго, избегая проблемных тем, и перебивать его было ни в коем случае нельзя. Любитель тянуть время, мучить тем самым своего собеседника, Иудушка в то же время точно знал, чего хотел. В любой ситуации он готов был сослаться на общепринятые ценности или норму права. То по закону так положено, а кто я такой, чтобы спорить с законом, и не значит ли это восставать против самого государя? То традиции у нас такие, и жить надо правильно, по-христиански. Очень удобная позиция — в любой ситуации оставаться чистеньким и не брать на себя ни грамма ответственности.

Цена не такая уж и высокая — надо всего лишь соблюдать правила. Но, будучи человеком пустым, Иудушка в эти самые правила не верит, как не верит он ни во что. Нет никаких убеждений, никаких принципов. Снова всё — лишь сплошная плоская форма без всякого содержания.

В действительности же форма эта — непроницаемый купол, с помощью которого легко защититься от опасной реальности внешнего мира, где нет родительской любви, нет поддержки и опоры в других людях. Иудушка — человек глубоко несчастный, потому что вынужден прятать себя настоящего под личиной «праведника». Праведник-формалист и есть Иудушка.

…он молился не потому, что любил Бога и надеялся посредством молитвы войти в общение с ним, а потому, что боялся черта и надеялся, что бог избавит его от лукавого. Он знал множество молитв, и в особенности отлично изучил технику молитвенного стояния. То есть знал, когда нужно шевелить губами и закатывать глаза, когда следует складывать руки ладонями внутрь и когда держать их воздетыми, когда надлежит умиляться и когда стоять чинно, творя умеренные крестные знамения. И глаза и нос его краснели и увлажнялись в определенные минуты, на которые указывала ему молитвенная практика. Но молитва не обновляла его, не просветляла его чувства, не вносила никакого луча в его тусклое существование. Он мог молиться и проделывать все нужные телодвижения — и в то же время смотреть в окно и замечать, не идет ли кто без спросу в погреб и т. д.
© Глава «Семейные итоги»

Первая часть формы Иудушки — маска, которую Порфирий Головлёв предъявляет обществу («Персона» по К. Юнгу). В ней окружающие Иудушку люди должны были видеть примерного христианина, законопослушного подданного, почтительного сына и эффективного барина. Вторая часть формы — деятельность, такая же формальная, как и сам Иудушка. То, в чём автор видит прилипчивую дотошность, скряжничество и склоку, на самом деле — попытка изобразить управление поместьем. Однако Иудушка только утопает в ничего не значащих деталях, пропуская действительно важные вещи. Деятельность его нельзя не назвать «кипучей» — со стороны он и правда выглядит как эффективный и полновластный феодал, выстраивающий как часы работающее помещичье производство.

Когда Иудушка переживает закат своего бытия, он, наконец, срывает маску, которую так долго и бережно носил. Эту маску «общественной праведности» срывает глубокий личностный кризис. Под личиной добропорядочного и законопослушного человека он скрывал свою злобу, ненависть и обиду. Казавшийся до этого момента пустым, кровопивушка предстал наполненным под завязку желанием мстить, тиранить, властвовать. Думая, что человек по природе своей рационален, увидеть такие неприемлемые черты личности — задача сложная даже для самой личности. Вот оно — открытие Салтыковым-Щедриным мира иррационального бессознательного, о котором позже расскажет миру Фрейд.

Разрешение

Кризис случился, когда появилась племянница Анненька, перетряхнувшая внутренний мир уже пожилого Порфирия Владимировича. Именно она заставила его по-настоящему посмотреть вглубь своей души, столкнула со своими вытесненными желаниями. Анненька, к которой вдруг так прикипел дядюшка — не просто желанная племянница. В ней Иудушка, видимо, нашёл отражение своих собственных стремлений — хотел бы он так же сопротивляться авторитарному родителю, быть собой, жить естественно. Племянница повела престарелого сутягу в чертоги его бессознательного, так же как архетип Анимы приводит Эго к архетипу Тени.

Прежде чем [мужчина] сможет интериоризировать и признать свои истинные чувства, — [ему необходим] целый год лишь для достижения того уровня самоощущения, которое, как правило, у женщины существует изначально.
© Дж. Холлис «Перевал в середине пути»

Анненька и задаёт дяде такие вопросы, после которых тот уже не в силах перестать видеть свою душу.

— Дядя! вы добрый? скажите, вы добрый? <…>
— Слышала ты, что за всенощной сегодня читали? — спросил он, когда она, наконец, затихла, — ах, какие это были страдания! Ведь только этакими страданиями и можно… И простил! всех навсегда простил!
Он опять начал большими шагами ходить по комнате, убиваясь, страдая и не чувствуя, как лицо его покрывается каплями пота.
— Всех простил! — вслух говорил он сам с собою, — не только тех, которые тогда напоили его оцтом с желчью, но и тех, которые и после, вот теперь, и впредь, во веки веков будут подносить к его губам оцет, смешанный с желчью… Ужасно! ах, это ужасно!
И вдруг, остановившись перед ней, спросил:
— А ты… простила?
Вместо ответа она бросилась к нему и крепко его обняла.
— Надо меня простить! — продолжал он, — за всех… И за себя… и за тех, которых уж нет… Что такое! что такое сделалось?! — почти растерянно восклицал он, озираясь кругом, — где… все?..
© Глава «Расчёт»

Иудушка, наконец, преображается и с новой высоты смотрит на свою личную историю. Открывшаяся ему истина о себе буквально выталкивает его в отправную точку, коей была Арина Петровна. Во что бы то ни стало, он должен попасть на могилу матери. Зачем, история умалчивает, однако решение это созревает в голове Порфирия, когда он всматривается в образ Христа-Искупителя в терновом венце.

«Спаситель в терновом венце (Изображение Терноносного Христа)». XIX век. Икона в храме св. Праотцев Троицкого мужского монастыря на подворье Русской духовной миссии в Хевроне

А в беспокойной голове звучит тревожная мысль: «Надо на могилку к покойнице маменьке проститься сходить…». Сейчас. Безотлагательно, и невозможно терпеть. Проститься, видимо — от слова «простить». Порфирий Владимирыч в открывшейся ему истине смог обрести самость, уподобившись Спасителю. Искупить и простить — две части формулы, что обозначили путь к самому себе. Дорога эта лежала на кладбище сквозь слякоть и метель.

Случайно ли, что на смерти Порфирия Владимировича обрывается и род Головлёвых? Я думаю, что нет. Вспомним, что Арина Петровна не могла найти в себе силы для прощения своих постылых отпрысков. Не в силах и они были искупить свои проступки. Иудушка, несмотря на своё пустое прошлое, преобразившись, видимо, понял это, и семейный сценарий, символически представленный историей рода Головлёвых, на сим завершился, как завершился и сам род.