Страшно впасть в руки Бога Живаго! (Евр, 10-31)

РЕЦЕНЗИЯ НА КНИГУ МИХАИЛА ЕЛИЗАРОВА «PASTERNAK»

«Pasternak» — третья книга Елизарова, которую я прочитал. До этого были «Земля» и «Библиотекарь», от которых я был в полном восторге. Роман «Pasternak» был написан в 2003 году, когда автору было каких-то 30 лет. Когда я осознаю такие моменты, я начинаю сильно расстраиваться: а что же я? почему я до сих пор ничего такого не создал? Ну да ладно, депрессивная минутка кончилась, дань травме отдана, теперь можно и порассуждать.

Елизаров мало кого оставляет равнодушным — его произведения вызывают или восторг, или сильное отторжение. Причём, по моим наблюдениям, эмоция не зависит ни от того, к какому классу относится человек, ни от уровня его дохода или интеллекта. Мнение, что романы Елизарова антиинтеллектуальны, весьма далеко от правды. Однако во многом произведения автора направлены против право-либеральных и неолиберальных ценностных ориентиров — безответственной свободы (негативной свободы по Э. Фромму), успешной успешности, диктатуры рынка. Противостояние Елизарова скорее социокультурное и философско-политическое.

В романе «Pasternak» Елизаров объявляет войну свободе совести, в крайней форме доведённой до квази-духовной вседозволенности. Автор обеспокоен буйным ростом количества тоталитарных религиозных сект. В попытках понять, откуда же берёт своё начало огромная армия адептов-анабаптистов, мормонов, пятидесятников, кришнаитов, ивановцев, рериховцев и т. п., Елизаров приходит к заключению — корни проблемы прорастают в плодородную почву радикальной толерантности, в которой нет никаких границ. Символическим воплощением корня зла является монстр Pasternak — некое подобие птеродактиля с конским черепом и исписанными дактилями крыльями. Он выражает в своей фигуре псевдо-духовность поэта с одной стороны, а с другой представляет сакральный антисимвол неолиберальной интеллигенции эпохи конца 90-х — начала 2000-х.

Елизаров прибегает к старому-доброму сарказму, высмеивая духовную всеядность общества потребления. В романе есть и гротеск, и абсурд. Так же как в «Библиотекаре» сцены жестокости больше бутафорские, нежели реалистичные. Ереси умерщвляют личность и духовность людей, а герои «Pasternaka» умерщвляют физически лидеров ересей. Очень сложно понять мне критиков романа, которые с серьёзными щами критикуют творчество писателя. Это примерно то же самое, что критиковать выходки шута. В этой «серьёзной критике» они сами себя же и дискредитируют, потому что переходят на эмоции, злятся, являя миру всю нетерпимость к ценностям толерантности. «А нетерпимых я бы сразу к стенке…» — как бы говорят они.

Не зря сектанты, будучи русскими, проповедуют с выраженным американским акцентом. Как выясняется, чтобы нести миссионерскую миссию и прикидываться американцами, требуется определённый статус регионального управленца.

То есть заморская духовность куда лучше продаётся и потребляется толерантным обществом, нежели чем традиционная. Мода на всё западное не обходит стороной и религию. Однако то, что сектантское начало тяжеловато совмещается с культурой, говорят образы проповедников. Читать их проповеди смешно до колик.

Такая духовность опошляет культуру, делает духовное предметом потребления. Против такой вот всеядности и восстают герои Елизарова.

Кстати о героях. Герои, в отличие от персонажей «Библиотекаря» здесь куда более выпуклые. И во многом благодаря флэшбекам, в которых рассказывается об их детстве и взрослении. Причём в главе «Красная плёнка» повествование вдруг переходит от третьего лица к первому. Зачем Елизаров это сделал, я так и не понял. Видимо, есть какая-то пасхалка. Не о своём ли детстве решил рассказать нам автор?

Перед нами две команды воинствующих то ли неоинквизиторов, то ли неоэкзорцистов.

Василий Льнов — в детстве рос в деревне, где слушал поучения деда Мокара о мертвецах, чудищах, яви и нави. Он видел похороны в избах. Когда он вырос, он стал мастером и холодного, и огнестрельного оружия, которое он ловко пускал в ход против всякой нечисти — в каком бы обличии она не была.

Его помощник Любченёв, униженный нелюдью во время школьного обучения. То есть он с детства был способен за человеком увидеть нечеловечью натуру. Чтобы быть уверенным в потусторонней сущности того или иного человека, он использует портрет Брежнева, у которого, по его словам, от страха шевелятся брови:

Скрываясь от мира после школьного позора, мальчик стал отшельником и научился из подручных средств мастерить бомбы.

Отец Сергий Цыбашев, который опытным путём пришёл к православию и был рукоположен катакомбным священником Григорием. Со временем научился делать копия из спрессованных страниц книг, которые идеально обескровливали его жертв.

Его помощник Лёха Нечаев, реальный пацан с большими кулачищами и кистенём. Матерщина — его порок, право на который он приобрёл в детстве вместо подарков на дни рождения и новые годы.

Перед нами две команды, которые объединяются друг с другом для борьбы против разного рода сектантов. Метафорически Елизаров солидаризирует две духовности Родины: основанную на народных языческих поверьях и на православной религии. Во многом, религия закладывает основу культуры страны, и эта самая самобытная культура противопоставляется нетрадиционным ценностям. Конечно, Елизаров выступает здесь как махровый реакционер, однако его борьбу нельзя свести к «за всё хорошее против всего плохого». Дело в том, что новый нью-эйдж также опирается на теософские воззрения, во многом уже традиционные. Здесь скорее противопоставляется конструктивная и деструктивная духовности.

Но первые главы начинаются, в общем-то, с критики православия. Когда автор рассказывает историю детства Василька Льнова, он явно отдаёт предпочтение воинствующему язычеству. Но потом мирит две духовные практики. Возникает вопрос, во имя чего? Именно не против чего, а во имя. У меня сложилось ощущение, что в этом Елизаров видит некое служение Родине, создаёт бастион защиты культурной самобытности. Не зря в самом конце книги Льнов отправляется уничтожать Шамбалу.

Может быть, для этого противопоставления двух духовных начал Елизаров и создаёт рваное повествование. Ведь действительно две первых части книги очень разные. Даже структура глав сильно отличается. А вот третья часть как бы объединяет, сглаживает, гармонизирует различия повествования. В финальной части конфликты «родноверие — православие», «родноверие — теософия», «православие — сектантство» переходят в плоскость «конструктивная духовность — деструктивная духовность».

Отдельно хочется отметить яркий стиль письма и очень интересный язык, которым написан роман. Елизаров использует очень свежие, необычные сравнения и метафоры, но при этом не выходит за границы русского языка (если не считать матерщины, которая, к слову, к месту). В отличие от поэзии Пастернака, по которой автор прокатывается катком.

Стилистически в романе как бы противопоставляются смелый и даже нахальный стиль Елизарова, остающийся в границах русского языка и насилие над языком великого поэта. Надо сказать, я никогда не любил поэзию Бориса Пастернака, а «Доктора Живаго» не читал вовсе. Конечно, мнение Елизарова о Пастернаке, как минимум, спорно, хоть и аргументировано, однако это всего лишь мнение. Эмоциональность критиков поэтому мне не очень понятна и играет скорее против них самих.

1. Мнение Елизарова о Пастернаке — это первый пункт критики романа.
Я хочу коснуться ещё двух тезисов относительно порицания автора.

2. Елизаров — антиинтеллектуальный писатель.

Данный тезис базируется на том, что герои Елизарова — простые мужики, реальные пацаны, всякого рода шпана. Короче, непривилегированная масса, не элита. Но в этом как раз и прелесть. Елизарову не интересно делать героями представителей новой аристократии, он выступает на стороне народа, вместе с народом. В этом автор близок к прозе Тургенева.

И всё же его героев никак нельзя назвать неумными. Уровню их эрудиции, как у Василия Льнова, или простой житейской мудрости, как у деда Мокара, позавидуют очень многие знатоки из «Что? Где? Когда?». А вот антигерои могут быть разными — и умными (вспомним Горн из «Библиотекаря» или демона Pasternaka, перехитрившего главных героев), и глупыми (как рериховец Николай Аристархович). Короче, корреляции точно нет.

3. Проза Елизарова инфантильна. Я тут немного недоумевал, когда слушал аргументы критика.

Что-то мне подсказывает, что сам критик хочет нечто подобное доказать всем нам, зрителям, и отрицает в себе эту свою потребность. Здесь как будто мы сталкиваемся с классической фрейдовской проекцией своих собственных неврозов или комплексов на автора. Я, честно говоря, прочитав уже три романа Елизарова никакого навязывания своей взрослости и тем более мачизма не увидел.