Арсен Диклич, «Синий кит»

Арсен Диклич (Арсен Диклић, 1922 — 1995) — ещё ребёнком полюбил реку Гацку, на которой прятал свою лодку. А когда вырос, то провёл лучшие дни на Дунае и Саве. Из той любви и речных фантазий проистекли многие его истории и стихи, и среди лучших — поэма «Синий кит».
• Подробнее → в Википедии.

Добросав «Боб» Живкович (Добросав «Боб» Живковић, 1962) — любимый детский иллюстратор. В детстве обожал поэму «Синий кит» и мечтал, чтобы у него тоже был припрятан плот. А ещё хотел быть таким же храбрым, как моряк из поэмы.
• Подробнее → в Википедии.

Справка и иллюстрации взяты из книги, изданной белградским издательством «Креативни центар». Оригинальный сербский текст найдёте ниже. Моя версия перевода ниже «черновая» и с попыткой в некоторых местах сохранить рифму (что я умею плохо) и ритм исходного стихотворения. Предложения и замечания можете присылать в тг-канал.

Арсен Диклич, «Синий кит»

Арсен Диклић (Arsen Diklić), «Плави кит» (Plavi kit) перевёл Сергей Корнеев

Там, где мелкая вода,
где ивняк растёт густой,
там вода тиха, хладна,
ходит аист там порой,
ходит цапля величаво,
и камыш густой как щётка,
в нём змеюки ползут ловко,
там сокрыто много тайн,
там, где голубой Дунай —
ждёт меня мой плот сокрытый.

Одной ночью как-нибудь,
Я отправлюсь на нём в путь.

Слышал я, что возле Крита
оскорбили синего кита...

Он спокойно плыл вдоль пирса,
мимо спящих кораблей,
и смотрел он на людей,
на удивлённых им детей.
А на пирсе, на таком,
обязательно всегда,
стоит унылая корчма.
Перед дверью той корчмы,
страшно пьяный морячок.
Он небритый морячок.
Громкий-громкий морячок.
И плюётся, и ругается,
обзывается:
«Прыг-скок, кит — глуп!
Глуп-туп! И всё тут!»

От той шутки безыскусной,
дельфин хвостом плюснул.

От речей тех невоспитанных,
осёл копытами лягнулся.

На те речи неучтивые,
Все на пирсе подивились.
Удивился целый Крит,
Удивился и сам кит.

Пасть раззинул как врата,
и от пирса, и с причала,
вся толпа в тот миг пропала.
Ужас охватил людей,
каждого пробила дрожь,
не кошмар то, а всерьёз —
пропадёт сейчас матрос!

И со здания фасада,
И со струи от фонтана,
С водосточной со трубы,
С дымоходной высоты,
И со старой лодки мачты
(Спрятаться где может каждый)
Широко глаза глядят,
Напряжённые носы дрожат,
Отовсюду льются слёзы,
Отовсюду слышан плач:
«Моряк бедный без ружья,
Моряк бедный без меча!
Если б он не выпил рома,
Если б рядом была роща,
Если бы ноги были крепче,
чтоб сбежал он словно ветер,
мог бы он тогда спастить!
Ах, поплачьте во весь голос!»

А на пирсе, под фонарём,
(где сухой рожковый куст)
где зевает кит, как змей
(и трясёт хвостом всё злей)
опасности моряк не слышит,
опасности моряк не видит,
по карманам шарит.

Люди на него глядят,
он же тащит всё подряд:
ниток чёрных всю катушку,
от кастрюли старой крышку,
и стеклянный новый шарик,
меленку, что мелет перец,
конфетти с чужой пирушки,
пачку сигарет «Драва» из Ниша,
бритву тупую, как лопата,
перьевую ручку и пресс-бювар,
чёрную пуговицу от пальто,
и, конечно, крепкий ром,
мячик, чтоб играть в пинг-понг
и китайский жёлтый гонг.

Под фонарём, где свет дрожал,
Ежа морского отыскал.
В кармане брюк нашёл сюрприз —
Острый перчик, вот так, приз!

И промолвил: «Барин-кит,
думаю, ты будешь сыт»,
И добавил: «Морской слон,
Скушай перчик, вот закон!»
«Эй, пустоголовый брат,
„Дравой“ быстро затянись:
Голову вскружит легко»,
«Эй, родимый, погляди,
Колит ёж как изнутри!
Подожди, о, князь морей,
С ромом станет веселей!»
«Ну, любезный, я молю!»
И в кита всё запихнул!

... Много помнит остров Крит,
Славных дней минувших вид:
Как солёными морями,
Финикийцы шли ладьями,
Путь ища под звёздным оком,
Продавали янтарь жёлтый.

Как порядком боевым,
Трою греки одолели.
Как из лёгкой моря пены,
Пели нимфы и сирены,
Да, на арфе из коралла,
Да, под рёв морского вала
Ночью тёмной и заветной,
Песнь печальную вели.

Много помнит остров Крит.
Одиссея-моряка —
Жизнь тому овца спасла.
И сбежал он от Циклопа,
И до дома добежал,
где седины уж считая,
ткала саван Пенелопа.

Много помнит остров Крит.
Легионы древнего Рима,
Торговлю рабами,
Стройных сарацинских коней,
Османские сабли острые;
Помнит, как крестоносцы хотели
Завоевать весь Восток.
Знает, как битва пылает,
Как корабль из пушки
в другого стреляет.
И знает, как море ревёт.

...
Много помнит остров Крит.
Но такого грома он
Не слыхал во век времён!
Бухту мирной тишину
Взбаламутил синий кит!

Сначала он слегка чихнул,
Затем втянул всю воду,
(Корабль вмиг перевернул),
И, вот, всего в два скока,
Он силу целого потока
На брег пустой обрушил:
Залил корчму до крыши,
И скинул лампу с фонаря.
Сломал инжира ветви.
Он восемь коз перепугал,
И на матроса бедного,
воды солёной десять тонн
кит вылил сверху.

И с тех пор суровый кит,
Караулит остров Крит.

И покуда ветер море рябит,
Покуда смеётся Луна,
Покуда идут корабли через мрак,
Матросам страшно всегда.
Как бы ночью, среди волн,
Обиженный кит их не перевернул.

Капитаны, волки морские,
Мрачны и угрюмо молчат.
Привычные к бурям рулевые
Затаились и дрожат.
Повара-то тучные,
Плачут словно тучи.
А радисты по антеннам
Вызывают меня! Вызывают меня!
С факелом рыбацким,
И с багром дунайским,
Я китов без затей,
Наловлю как карасей.

...Там, где тихо и чуть сонно,
Где лягушек аист ловит,
Цапля важно там гуляет.
Где, камыш густой как щётка,
там змеюки ползут ловко,
там сокрыто много тайн,
там шепчет голубой Дунай —
ждёт меня мой плот сокрытый.

Ночью тихой я сам сплавлюсь,
на плоту на Крит отправлюсь.

Arsen Diklić, Plavi kit

U plićaku, u vrbaku,
gde je tiha, troma voda,
gde dežurna roda hoda,
gde se čaplja važno šetka,
gde je ševar gust ko četka,
gde se vuku barske zmije,
gde se mnoga tajna krije,
gde šumori Dunav plav
— mene čeka skriven splav.
Jedne tihe, tople noći
ja ću splavom na put poći.

Čujem da su pored Krita
uvredili plavog kita. . .

. . . On je mirno pored rive,
pored jedne trome lađe,
gled'o kako ljudi žive,
kako mu se deca dive,
i, kako se uvek nađe,
pored jedne takve rive,
pred vratima krčme sive,
mornar neki strašno pijan,
mornar neki neobrijan,
mornar koji pljuje, psuje,
mornar koji uzvikuje:
„Hopa cup! Kit je glup!
Glup je kit! Glup, pa kvit!“

Na tu šalu neukusnu
jedan delfin repom pljusnu.
Na te reči nevaspitne
magarac se jedan ritne.
Na te reči neučtive
zgranuo se svet sa rive,
zgranuo se čitav Krit,
zgranuo se i sam kit.

Zinuo je kao vrata,
pa u času svet se rasu
i sa rive i sa gata.
Jer uhvati ljude strava,
jer uhvati ljude groza,
jer je bila strašna java
— progutaće kit matroza.

Sa fasade stare zgrade,
sa fontane raspevane,
sa oluka krivoluka,
iz odžaka sa visine,
s vrha grane od masline,
sa katarke trošne lađe,
odsvud gde se zaklon nađe,
svud zbunjene vire oči,
svud zbunjene vire njuške,
svud se gorka suza toči,
svud romori tužan plač:
„Jadni mornar nema puške,
jadni mornar nema mač!
Da bar nije pio ruma,
da je negde blizu šuma,
da ga noge bolje drže,
da potrči, brzo-brže,
možda bi mu bilo spasa!
Oh, plačimo svi iz glasa!“

A na rivi, kraj ferala
(gde je kvrgav rogač suv),
gde kit zeva kao ala
(dok mu besno dršće rep),
za opasnost mornar gluv,
za opasnost mornar slep,
pretražuje svaki džep.

Dok u čudu svet ga gleda,
on izvlači sve od reda:
jedan kalem crnog konca,
poklopac od starog lonca,
jedan novi staklen kliker,
mlinčić kojim melje biber,
konfete sa neke slave,
jedno paklo niške „Drave“,
kao ašov tupi brijač,
nalivpero i upijač,
crno dugme od kaputa,
jednu bocu ruma ljuta,
dve loptice za ping-pong
i kineski žuti gong;
još pronađe kraj ferala
morskog ježa Stoigala,
a u džepu pantalona
venac ljutih feferona. . .

Pa uz reči: "Gospon kit,
mislim da ćeš biti sit",
pa uz reči: "Morski slone,
probaj malo feferone",
pa uz reči: "Praznoglavi,
uživaj u niškoj "Dravi",
smutiće ti sve u glavi",
pa uz reči: "Probaj, rode,
kako morski ježić bode",
pa uz reči: "Cekaj, kneže,
dok rum počne da te steže",
pa uz reči: "Molim fino!"
sve u ždrelo kitu rin'o!

... Krit, ostrvo, mnogo pamti.
Krit se seća drevnih dana
kad su, preko mora slanog,
vitke lađe Feničana
po zvezdama tražeći put,
prodavale jantar žut.

Kada su u bojnom stroju
osvajali Grci Troju,
kada su iz lake pene,
morske nimfe i sirene,
na harfama od korala,
a uz pratnju hučnog vala,
kroz noć celu, bogovetnu,
izvijale pesmu setnu.

Krit, ostrvo, mnogo pamti.
Odiseja, moreplovca,
kome život spase ovca,
te pobeže od Kiklopa,
kući, gde mu vunu prede,
kući, gde već broji sede,
verna žena Penelopa.

Krit, ostrvo, mnogo pamti.
Legione starog Rima,
trgovinu robovima,
saracenske konje vitke,
osmanlijske sablje britke;
zna krstaše kad su hteli
da osvoje Istok ceo.
Zna kako bitka plamti,
zna kako more huči,
kada jedna bojna lada
topom drugu opauči.

....................
Mnogo pamti otok Krit.
Ali ne ču takvu huku,
ali ne ču takvu buku,
kao kad je mirnu luku
uzburkao plavi kit!

S početka je samo kin'o.
A zatim je vodu zgrn'o,
a zatim je brod prevrn'o,
a zatim je u dva skoka
celu šumu vodoskoka
sručio na pustu rivu,
preplavio krčmu sivu,
sa ferala lampu skin'o,
pokidao smokvi grane,
poplašio osam koza
i sručio na matroza
deset tona vode slane.

Od tog dana oko Krita
kit, uvređen, ljutit skita.

I dok vetar more mreška,
dok se ozgo Mesec smeška,
dokle lađe kroz mrak voze,
strah priteže sve matroze
da ih, usred noći crne,
kit uvređen ne prevrne.

Kapetani — vuci ljuti
ćute mrki, zabrinuti.
Krmanoši — buri vični
strepe jadni, nepomični.
Svi kuvari — trbušani
plaču kao kišni dani.
A radisti kroz antene
zovu mene! Zovu mene!

Ja alaske nosim baklje,
ja dunavske nosim čaklje,
ja kitove ko od šale,
ko šarane hvatam male.

. . .Kraj sanjive, tihe ade,
gde se roda žabi krade,
gde se čaplja važno šetka,
gde je ševar gust ko četka,
gde se vuku barske zmije,
gde se mnoga tajna krije,
gde šapuće Dunav plav,
mene čeka skriven splav.
Jedne tihe, plave noći
na splavu ću na Krit poći.