Гремела посуда.

С верхних полок сыпались тазики, жестяные банки из-под чая, стеклянные вазочки и старые целлофановые пакеты. Все шкафы открыты, на столе выстроились парами и одиночками чашки с блюдцами, соусники, пиалы.

В зале тоже погром. Трехстворчатый полированный шифоньер распахнут, вещи вывалены из него лавиной, застилают поставленную рядом раскладушку и табурет. Разноцветные платья, плащи, вязаные кофты, старенькое постельное бельё – все вперемешку.

Стеклянные створки серванта открыты, он пуст. В его зеркалах отражается книжный стеллаж. Сервизы, которые в детстве я использовала как домики для крошечных пупсиков – сейчас стоят на разложенном столе, аккуратно упакованные в бумагу. Их тщательно подготовили к перевозке. А вот книги остались нетронутыми. Собрание Желязны не интересовало прошедший по дому ураган.

Антресоли тоже подверглись обыску. На них хранились сувениры из многочисленных поездок, фотографии, памятные безделицы. Теперь из пухлых альбомов выдернуты карточки, все перепутано: года, места, люди, давно умершие и еще доживающие свой век. Большое групповое фото небрежно торчит между листов. С него смотрят 35 одинаковых, на первый взгляд, гимназисток. Только по подписи на обороте понимаешь, что девочка, пятая справа в третьем ряду, лопоухая и кудрявая – Гарнульт Евгения, хозяйка всех этих вещей. Умершая три дня назад.

В крохотной прихожей две женщины громко переговариваясь и похохатывая, распихивают по сумкам добытые вещи.

– Так, Люба, тебе вот зачем картофеледавилка? У тебя есть дома! Давай сюда!

– А лишняя не будет. Ты и так себе стаканы забрала!

Пакетов много. В них свалено все, что хоть как-то пригодится в быту. Даже чашки со сколами и гнутые половники.
В полной прострации я наблюдаю за этим торжеством мародёрства. Два дня назад мы вместе стояли на краю могилы, под серым нескончаемым дождем, по щиколотку в глине и плакали, наблюдая как мокрая земля падает на крышку гроба. А сегодня, будто саранча, они налетели на квартиру, начали шнырять и лазить по ящикам.

Нашли сундучок с сувенирами и приговаривая: «Ну что за хлам!» небрежно оттолкнули его в сторону. Для меня это коробка с солнечной Ялтой, сосновым лесом и теплыми рассказами о путешествиях. В ней у каждой безделицы – своя история. Но, без хранителя воспоминаний, любая из них превращается в ненужный мусор, тут они правы.

– Вы что, всё вынести собрались?, – Крёстный стоял в дверном проеме и прислушивался.

– Да нет, Саш. Шкафы разобрали, знаешь сколько тут мусора? Три пакета огромных, выкинем сейчас, пойдём.
Он не поверил. Конечно.

– Блять, поимейте совесть! Я же слепой, а не глухой!
– Тебе зачем двадцать граненых стаканов, а? Ты один живешь! А три кастрюли тридцати литровые тебе зачем?, – напала на мужчину та, что полнее и старше. Это его двоюродная сестра.

Через полчаса они ушли из квартиры, гремя пакетами. Я долго сидела посреди хаоса. Потом начала медленно возвращать одежду на вешалки и убирать в шкаф, закрывать дверцы, ставить обратно тарелки и банки. Нужно приготовить что-то. Дяде, после укола инсулина в 18:00, обязательно надо поужинать.