Как Дюма в Россию съездил

Александр Дюма-отец обратился к теме русской революционной истории не случайно.

Французская революция 1789 года сильно повлияла на его мировоззрение, он интересовался политикой и историей страны. Его отец был генералом французской армии, который в период войн после революции дослужился до генеральского чина в республиканской армии. Дюма воспринял республиканские взгляды отца.

В будущем писатель часто будет выстраивать параллели между французскими событиями и другими странами. Его интерес к России подогрели рассказы близкого знакомого и наставника в фехтовании – Огюстена Гризье.

Этот французский мастер в начале XIX века несколько лет жил в Санкт-Петербурге, преподавал в аристократических семьях и был лично знаком с участниками восстания 14 декабря 1825 года. Среди его учеников оказался граф Иван Анненков — будущий декабрист. После возвращения во Францию он рассказал Дюма о судьбе этого человека, сосланного в Сибирь, и о его возлюбленной — француженке Полине Гебль, которая отказалась от обеспеченной жизни и отправилась за ним в ссылку.

Считается, что Дюма для основы будущего романа использовал не только устные рассказы своего учителя. Искал он также различные печатные источники такие как «Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II» (1785–1789), «Очерк о смерти Павла I» (1825) Шатогирина, «История Александра I, Императора всея Руси, и главные события его царствования» Альфонса Рабба (1826) и доклад следственной комиссии по делу декабристов (1826). Точного подтверждения тому, что он действительно их читал нет. Сам автор несколько раз повторял, что опирался только на устные рассказы Гризье, может быть, лукавил.

В 1840 году вышел небольшой роман «Учитель фехтования» (фр. Mémoires d’un maître d’armes, ou dix huits mois à Saint-Pétersbourg; буквальный перевод — «Записки учителя фехтования, или Восемнадцать месяцев в Санкт-Петербурге»). Действие разворачивается в России 1820-х годов и ведётся от лица французского мастера фехтования Гризье. Он приезжает в Санкт-Петербург по приглашению влиятельных учеников, чтобы преподавать дворянской молодёжи искусство владения шпагой.

В это время судьба сталкивает Гризье с Луизой — независимой француженкой, приехавшей в Россию в поисках лучшей жизни. Она встречает Анненкова, и между ними вспыхивает чувство, быстро переросшее в нечто большее.

14 декабря 1825 года восстание декабристов на Сенатской площади заканчивается поражением. Анненков арестован и приговорён к ссылке в Сибирь. Луиза, несмотря на уговоры остаться, решает разделить его судьбу и добивается разрешения ехать вместе с ним. Гризье помогает ей подготовиться к дороге, понимая, что впереди их ждут испытания. Роман завершается отъездом в Сибирь и горьким осознанием того, что чистая любовь поможет сдюжить даже такие ужасные повороты судьбы.

В самой книге есть несколько любопытных моментов из описания России глазами Дюма, который в ней пока ни разу не бывал.

Здесь появляются типичные представления о резком контрасте между между крепостными крестьянами и аристократией без промежуточного слоя:

При беглом знакомстве население Петербурга отличается одной характерной особенностью: здесь живут либо рабы, либо вельможи - середины нет.

Внешний вид крестьян подчеркивает их простоту и то, как они умело адоптируются к суровому климату:

Надо сказать, что сначала мужик не вызывает интереса: зимой он носит овчинный тулуп, летом - рубашку поверх штанов. На ногах у него род сандалий, которые держатся при помощи длинных ремешков, обвивающих ногу до самых колен. Волосы его коротко острижены, а борода - такая, какая ему дана природой. Женщины носят длинные полушубки, юбки и огромные сапоги, в которых нога совершенно теряет форму.

Русские крестьяне часто описывались иностранцами как фаталисты, привыкшие к лишениям из-за постоянного холода, войн и социального гнета. Дюма часто будет рассуждать о том, что французская революция пусть и привела к большим классовым изменениям, но все-таки она же принесла и экономическую нестабильность стране, от чего французы так много канючат . Он ругает французов за их "нервность", которая контрастирует с русской "спокойностью":

Зато ни в какой другой стране не встретишь среди народа таких спокойных лиц, как здесь. В Париже из десяти человек, принадлежащих к простому люду, лица пяти или шести говорят о страдании, нищете или страхе. В Петербурге я ничего подобного не видел.

Автор восхищен красотой города, а также он с симпатией описывает динамику уличной жизни Петербурга. Подчеркивает быстроту транспорту и ловкость кучеров. Дюма сравнивает это с Францией, где на улицах часто творится хаос:

Другая особенность, поразившая меня в Петербурге, - это свободное передвижение по улицам. Этим преимуществом город обязан трем большим каналам, по которым вывозят отбросы и доставляют продукты и дрова. Быстро несутся дрожки, кибитки, брички, рыдваны; только и слышишь на каждом шагу: "Погоняй!" Кучера чрезвычайно ловки и правят лошадьми отлично. На тротуарах никакой толчеи.

Дюма сравнивает Петербург с "парадизом", но с оговоркой, намекая на скрытые недостатки. Во Франции для него не хватает гармонии с природой:

Я вернулся в гостиницу, когда уже было светло, в восторге от белой ночи, от превосходной музыки и широкой, как море, реки, отражавшей, подобно зеркалу, все звезды и все фонари. Петербург в действительности превзошел мои ожидания, и если он не был парадизом, то, во всяком случае, чем-то сродни ему

Писатель идеализирует русский народ как "добрый по природе", отмечая низкий уровень грабежей в Петербурге, но признавая склонность крестьян к мелкому воровству без насилия. Исторически в 1820-х годах Петербург действительно имел относительно низкий уровень уличной преступности среди элиты благодаря полиции, но крестьяне иногда прибегали к хитростям. Дюма сравнивает это с Францией, где грабежи были обычным делом:

Русский народ по природе своей добр, и нет, пожалуй, другой столицы, где грабежи были бы так редки, как в Петербурге. Более того, хотя русский мужик и склонен к воровству, он боится совершить кражу со взломом. Вы можете смело доверить ему запечатанный конверт с деньгами. Даже зная о них, он в целости доставит это письмо по назначению.

Казалось бы, за что вообще Николай мог запретить книгу. Все же так хорошо и прекрасно, но нет. По правителям он прошелся со всей "любовью". Под руку попал чуть ли ни каждый, этот жестокий, тот жестокий, третий забавляется как может.

Вспомнил даже Потемкина, и как он, начиная с низов (унтер-офицер в гвардии), стал князем Таврическим и фактическим со-правителем благодаря интимным отношениям с Екатериной.

Потемкин являл собой живой пример князя-выскочки, которых много было в царствование Екатерины II. Но и сама императрица также была выскочкой. Потемкин был унтер-офицером одного из гвардейских полков, Екатерина - мелкой немецкой принцессой, и оба они стали знамениты. Случай свел их.

Позднее, уже во время своей реальной поездки в Россию в 1858–1859 годах Дюма в "Impressions de voyage: En Russie" восхищался наследием Екатерины как просветительницы, объединившей Восток и Запад, но отмечал, что ее эпоха создала контрасты между элитой и народом, которые привели к революционным настроениям.

Не прошел автор мимо и великого князя Константина Павловича (1779–1831) известного своей эксцентричностью и вспыльчивостью. Исторически Константин был жестоким командиром: как генерал-инспектор кавалерии, он сурово наказывал подчиненных, включая разжалования и телесные наказания; его биографии отмечают случаи жестокости к животным.

Тогда он жестоко расправлялся с виновными: малейшие ошибки солдат наказывались карцером, а офицеров - разжалованием. Эта жестокость распространялась не только на людей, но и на животных. Однажды он велел повесить обезьяну, которая производила слишком много шума. В другой раз, когда лошадь под ним оступилась, она была наказана тысячей ударов плетью. В третий раз он приказал застрелить собаку, разбудившую его ночью своим воем.

Его веселость выражалась в такой же дикой форме, что и гнев: он буквально катался по полу от смеха, радостно потирал себе руки и топал ногами. В такие минуты он хватал первого попавшегося ребенка, вертел его во все стороны, щипал, дергал за нос, заставлял целовать себя, а затем дарил ему золотую монету. А порой он не гневался и не радовался, а пребывал в состоянии полнейшего равнодушия и глубокой меланхолии.

Во время поездки в 1858–1859 годах Дюма не встретил подобных фигур, но в путевых заметках отметил стойкость русских к авторитарным эксцессам. Некоторые описания могут быть преувеличены для драмы, так как точных исторических подтверждений нет, той же повешенной обезьяны и в помине не было.

Довольно много внимания было уделено Екатерининскому Дворцу в Царском Селе. Дворец, построенный при Елизавете Петровне архитектором Бартоломео Растрелли, действительно перестраивался из-за климата — позолота на фасадах и интерьерах страдала от влаги и морозов, и при Екатерине его частично заменили краской для экономии.

К сожалению, архитектор построил новый дворец для летнего времени, позабыв про зиму. И уже весной его пришлось переделывать, причем сильно пострадала позолота. Затем уже при Екатерине II дворец подвергся еще нескольким переделкам, и позолота была заменена краской. Что же касается крыши, то ее, по обычаю петербуржцев, выкрасили в нежный зеленый цвет.

Когда распространился слух о том, что во дворце снимают позолоту, кто-то из придворных предложил Екатерине скупить у нее все это золото.

- К сожалению, я не торгую старьем, - отвечала императрица.

Среди своих побед, любовных похождений и путешествий Екатерина не переставала заботиться о своей любимой резиденции.

Вспомнили также и всеми любимую страшную Сибирь. Исторически Сибирь была символом наказания, вот и получился такой вот диалог:

- Боже мой, вы меня пугаете! Так, значит, меня ссылают в Сибирь!

-Сибирь - превосходная страна, которую зря оклеветали. Впрочем, оттуда еще можно вернуться.

Дюма идеализирует русских аристократов за "аристократически-доброжелательное" отношение:

Первое, что меня особенно поразило у русских вельмож, - это их гостеприимство, добродетель, которая, как известно, редко уживается с цивилизацией. По примеру Людовика XIV, возведшего в потомственное дворянское достоинство шесть наиболее заслуженных парижских учителей фехтования, император Александр считал фехтование искусством, а не ремеслом. Недаром он пожаловал моим товарищам и мне довольно высокие офицерские чины. Ни в одной стране я не встречал такого аристократически-доброжелательного отношения к себе, как в Петербурге, отношения, которое не унижает того, кто оказывает его, но возвышает того, кому оно оказывается.

В России пожарные, часто солдаты или специальные команды, патрулировали улицы и будили жителей при пожаре. Это обосновывалось деревянной застройкой города и частыми возгораниями из-за печного отопления.

Это совсем не похоже на то, что бывает во Франции: у нас люди из загоревшегося дома сами бегут будить пожарных, а здесь, наоборот, пожарные будят тех, кто горит: вставайте, мол, ваш дом в огне. Что касается краж со взломом, в Петербурге их почти нечего бояться. Если грабитель или вор (это слово точнее характеризует подобного рода посягательства на чужую собственность) - человек русский, то он ни за что не взломает ни дверей, ни замка. Вы можете смело доверить любому мужику охрану целой квартиры, лишь бы она была заперта, или письмо, в которое вы при нем положите, скажем, десять тысяч рублей банковыми билетами, - и у вас ничего не пропадет, но не доверяйте ему нескольких копеек: он непременно их стянет.

Никак нельзя обойти такую диковинку, как русская баня. Гризье в шоке от посещения этого места. Исторически в 19 веке бани часто были раздельными по полу в городских заведениях, но в сельской местности смешанное купание иногда практиковалось, хотя православная церковь осуждала его как "бесстыдство".

Пока я раздевался, ко мне подошел мальчик и спросил, есть ли со мной слуга, и, получив отрицательный ответ, снова спросил, кого я хочу взять в банщики: мальчика, мужчину или женщину. Само собой разумеется, подобный вопрос меня крайне озадачил. Мальчик объяснил мне, что при бане имеются банщики мальчики и мужчины. Что же касается женщин, то они живут в соседнем доме, откуда их всегда можно вызвать.

Когда банщик или банщица взяты, они тоже раздеваются догола и вместе с клиентом входят в соседнюю комнату, в которой поддерживается температура, равная температуре человеческого тела. Открыв дверь этой комнаты, я остолбенел: мне показалось, что какой-то новоявленный Мефистофель без моего ведома доставил меня на шабаш ведьм. Представьте себе человек триста мужчин, женщин и детей, совершенно голых, которые бьют друг друга вениками. Шум, гам, крики. Стыда у них ни малейшего: мужчины моют женщин, женщины - мужчин. В России на простой народ смотрят почти как на животных, и на такое совместное мытье полиция не обращает никакого внимания.

Минут через десять я пожаловался на жару и убежал, возмущенный этой безнравственностью, которая здесь, в Петербурге, считается настолько естественной, что о ней даже не говорят.

Одним, наверное, из моих любимых моментов в книге это история с носом. Хотя при обморожении и не рекомендуется растирать себя снегом, многие иностранцы писали именно про этот действенный способ сохранить части тела в целости и сохранности.

Увидев меня, он крикнул: "Нос!" Я не знал, что это означает по-русски, и думал, что не стоит задерживаться из-за односложного слова, а потому спокойно продолжал свой путь.

На углу Гороховой мне повстречался мчавшийся во весь дух извозчик, но и он крикнул мне: "Нос, нос!" Наконец, на Адмиралтейской площади какой то мужичок, увидев меня, ничего не сказал, но, схватив пригоршню снега, прежде нежели я успел опомниться, стал изо всех сил растирать мне лицо, в особенности нос. Я нашел эту шутку не слишком удачной, тем более по такому холоду, и дал ему такого тумака, что он отлетел шагов на десять.

К несчастью или, вернее, к счастью для меня, мимо проходило двое крестьян. Взглянув на меня, они схватили меня за руки, в то время как мой вошедший в раж мужичок по-прежнему стал тереть мне лицо снегом, пользуясь тем, что я уже не могу защищаться. Думая, что я стал жертвой недоразумения или попал в ловушку, я изо всех сил стал взывать о помощи. Прибежал какой-то офицер и по-французски спросил меня, в чем дело.

- Ради бога, - воскликнул я, делая попытку освободиться от трех мужичков, - разве вы не видите, что они со мной делают?!

- А что?

- Они трут мне лицо снегом! Не находите ли вы, что это плохая шутка по такому морозу?

- Простите, сударь, но ведь они вам оказывают огромную услугу, - сказал офицер, пристально всматриваясь мне в лицо.

- Какую услугу?

- Ведь у вас нос отморожен!

- Что вы говорите! - вскричал я, хватаясь за нос.

В это время какой-то прохожий обратился к моему собеседнику:

- Ваше благородие, вы отморозили себе нос.

- Благодарю вас, - ответил офицер, точно ему сообщили самую обыкновенную и притом приятную новость.

Нагнувшись, он взял горсть снега и стал оказывать себе ту самую услугу, которую оказал мне бедный мужик, а я еще так грубо отплатил за его любезность.

- Значит, сударь, - сказал я офицеру, - без этого мужичка...

- Вы остались бы без носа, - заметил офицер, продолжая растирать свой нос.»

В России XIX века печи топились ежедневно, и трубочисты регулярно чистили трубы ночью, чтобы избежать сажи и пожаров. В «Записках» Филиппа Филипповича Вигеля (1786–1856) есть подробные писания.

Во Франции даже зимой трубочисты - залетные птицы, поющие только раз в год с высоты дымовых труб. Между тем в Петербурге без них просто нельзя обойтись, и они появляются в каждом доме регулярно два раза в месяц. Но работа их проходит по ночам, так как днем идет топка печей. Работая по договоренности с домовладельцами, трубочисты чистят трубы по ночам, а затем спускаются в квартиры, чтобы выбрать ту сажу, которая накопилась внизу. Петербуржцы знают это и не беспокоятся при ночном посещении трубочиста. К несчастью, меня забыли предупредить об этом, и, явившись ко мне впервые, трубочист едва не стал жертвой моего стремительного нападения.

13 июля 1826 года, пятеро лидеров (Пестель, Рылеев, Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин, Каховский) были повешены на кронверке Петропавловской крепости после провала восстания 14 декабря 1825 года.

«Упавших подняли и положили на помост, так как они не могли держаться на ногах. Один из них сказал другому:

- Несчастная Россия: повесить и то не умеют!»

Во время исполнения приговора три веревки оборвались. То ли экзекуторы не учли, что вешают приговорённых с оковами, то ли верёвки изначально были плохого качества, но трое декабристов — Рылеев, Каховский и Муравьёв-Апостол — упали в яму, пробив доски тяжестью собственных тел. Мало того, оказалось, что повешенный Пестель носками ног доставал до досок, в результате чего его агония растянулась почти на полчаса.

Реальное путешествие в Россию

Дюма путешествовал с 15 июня 1858 года — 2 марта 1859 года (почти 20 лет после публикации романа). Дорожная карта выглядела следующим образом: Париж — Кёльн — Берлин — Штеттин — Санкт-Петербург — Финляндия — Валаам — Санкт-Петербург — Москва — Нижний Новгород — Казань — Саратов — Царицын — Астрахань — Кизляр — Дербент — Баку — Тифлис — Поти — Марсель.

15 июня 1858 года Дюма выехал из Парижа и уже 22-го числа сошёл по трапу парохода на Английскую набережную у Николаевского моста в Петербурге. Город с первого взгляда очаровал его:

Я не знаю, есть ли в мире какой-нибудь вид, который мог бы сравниться с развернувшейся перед моими глазами панорамой...

А как он отзывался о белых ночах Петербурга:

Ничто на свете... не поможет вам представить себе июньскую ночь в Санкт-Петербурге — ни перо, ни кисть. Это какое-то наваждение... Всё вокруг вас жемчужное, переливается опаловыми отсветами, но не так, как бывает на рассвете или в сумерках: свет бледный, и всё же в нём нет ничего болезненного, он озаряет предметы сразу со всех сторон. И ни один предмет не отбрасывает тени. Прозрачные сумерки, не ночь, а лишь отсутствие дня; сумерки, но все предметы вокруг легко различить, словно наступило затмение солнца, но в душе нет смятения и тревоги, как бывает во всей природе при затмении; лишь освежающее душу молчание, радующий сердце покой, тишина, к которой всё время прислушиваешься: не раздастся ли ангельское пение или глас Божий!

Путешествие казалось ему нескончаемой сказкой:

Я здесь путешествую, как принц. Русское гостеприимство такое же потрясающее, как и уральские золотые прииски.

Впечатления Дюма полны восхищения. Он описывал Россию как страну противоположностей — величественные дворцы соседствуют с крестьянскими общинами, древние обычаи с модернизацией. Он отмечал гостеприимство русских, их стойкость и духовность. Поездка позволила Дюма проверить описания из романа, и он признал, что многие детали были неточными.

Большая часть ошибок пала на географию, быт, да и на исторические детали. Например, он преувеличил роль иностранцев в декабристском заговоре и неверно описал топографию Санкт-Петербурга. В своих путевых заметках он упоминал, что реальный Петербург грандиознее, чем он представлял.

Но было поздно. Роман идеализировал революционеров, игнорируя их внутренние разногласия. Царь Николай I запретил книгу за "клевету на Россию", считая её пропагандой революции. Да и к приезду Дюма все дышали неравнодушно, к нему даже тайно приставили полицейского, чтобы тот следил, не выискивает ли чего этот иностранец.

Делитесь впечатлениями, как вам книга? Оправдались ли ожидания?

Все свои основные тексты будут выходить здесь, а если интересно почитать маленькие отрывки из книг, узнать больше обо мне, то можно перейти в мой ткг: https://t.me/englishteachersdays

Подписывайся на телеграм-канал Cat_Cat, чтобы не пропустить интересные посты

НА КОРМ КОТИКАМ ---> 💰