Об Испании - III: Маска

Эту часть своего испанского цикла я бы хотел посвятить разбору одной из самых таинственных ремарок из ЖЖ ДЕГа. В рецензии на «Факап» Константина Крылова следует загадочное:

«Способность нагнетать многозначительность конечно побочное качество писателя, но качество редкое, за которое многое можно простить. Хотя Стругацким прощать и нечего — их творчество вершина мировой НФ ХХ века.

Лем, конечно, в чём-то сильнее, у него кроме концептуального совершенства иногда получалась высокая проза. Одна «Маска» стоит вагона Кафок.

(Советую кстати, перечитать. Если символический объём «Улитки» равен фактографическому многотомнику о российской коллективизации, то «Маска» это лучшее произведение об испанской гегемонии в Европе.)».

Рассказ Станислава Лема «Маска» — это история одной любви и мести. Повествование ведётся от лица прекрасной девушки, которая, как сразу узнаёт читатель, является антропоморфным роботом, созданным по приказу Короля (действие происходит в феодальном обществе), для изощрённой казни мудреца по имени Арродес. В чём состоит его вина неясно, но сообщается, что он посягнул на королевскую власть. Девушка-андроид, будем называть её Маской, должна сначала соблазнить мудреца, и только потом исполнить смертный приговор.

Становится понятно причём здесь «Факап». Крылов поставил своей задачей увязать в один узел все произведения Стругацких, но центральную часть как повествования Харитонова, так и рецензии Галковского, занимает история Арканара. Как выразился ДЕГ: «Мидльквельный спин-офф», т. е. история, дополняющая уже написанное произведение и протекающая параллельно или перпендикулярно основному сюжету. Как мне кажется, ДЕГ здесь применил это определение не только к средневековой истории Арканара относительно галактического «Полдня» или к фанфику Крылова относительно вселенной Стругацких, но и к официальной истории самих Средних веков («Мидльвековья») относительно общей хронологической канвы.

Вернёмся к Лему. На поверхности перед нами достаточно обычный фантастический рассказ «про роботов» со стандартными темами: может ли у робота появиться самосознание, способны ли они на высокие чувства, и могут ли роботы обладать свободой воли.

Причём здесь век испанской гегемонии? Я надеюсь ответить на этот вопрос далее по тексту, а пока замечу, что роботы в феодальном обществе — это знакомый сеттинг постапокалипсиса, и это первая ниточка с эпохой «трубы».

Рассказ начинается с пробуждения Маски прямо на ленте конвейера. Первоначально она упоминает о себе в среднем роде, но на пороге бальной залы срабатывает триггер, и она обретает память сразу трёх женщин:

«У меня ведь не было никаких знаний, кроме тех, что ворвались в меня на пороге залы. Я спрашивала себя, можно ли быть сразу множеством? Происходить сразу из многих  покинутых  прошлых?  Моя собственная логика говорила мне, что нельзя,  что  прошлое  может  быть лишь одно, а если я одновременно графиня Тленикс, дуэнья Зореннэй, юная Виргиния.

Как  Ангелита  я  росла  среди  южного  зноя,  и, глядя назад в эту сторону, я видела белые дома, повернувшиеся к солнцу известковыми спинами, чахлые пальмы, диких собак, поливающих пенящейся мочой их чешуйчатые корни, и корзины, полные фиников, слипшихся в клейкую сладкую  массу.

А север моей дуэньи: башни в снеговых шапках, бурое  клубящееся небо и особенно зимы — снеговые фигуры на кручах, выдумки ветра, извилистые змеи позёмки, ползущей из рва по контрфорсам и бойницам, белыми озерами растекающейся на скале у подножия замка, и цепи подъёмного моста, плачущие ржавыми слезами сосулек.

Но было же и третье прошлое: большие, чопорные подстриженные сады, садовники с ножницами, своры борзых и черно-белый  дог, как арлекин на ступенях трона, скучающая скульптура».

Слово «дуэнья» является единственным в рассказе, явно указывающим на Испанию. Но надеюсь, читатель согласится, что в описании южной страны, её финиковых пальм и диких собак, есть поразительное совпадение  с содержанием предыдущей части. Лем догадался, или это было неосознанное озарение? Сам ДЕГ, кстати, в ЖЖ аккомпанировал злоключения испанских марранов песенкой «У попа была собака, он её любил. Она съела кусок мяса, он её убил».

Зацепимся за мультиидентичность Маски, какое отношение она может иметь к интересующей нас исторической теме? На балу девушку посещает тень сомнения, не участвует ли она в театрализованном представлении, устроенном такими же роботами как она:

«Ночь была такая длинная и шумная, огромная толпа то и дело нас разлучала, а мы вновь находили друг друга, неумышленно, словно все здесь были замешаны в этом заговоре, — очевидный бред: не кружились же мы среди механически танцующих  манекенов!».

Что если это действительно так, и вокруг те же андроиды с имплантированной мультиканальной памятью, старательно отыгрывающие выбранную роль. Маске же выбор только предстоит:

«Истина может быть лишь одна, а я была и дуэнья, и графиня, и сирота — все эти судьбы кружились во мне, и каждая могла бы стать истинной, признай я её своей; я  уже  понимала,  что в конце концов мою истину предопределит мой каприз и та, которую я выберу, сдунет остальные».

Может быть, не более чем условностью, хотя бы поначалу, было деление на испанцев-христиан, мавров-мусульман и сефардов (т.е. буквально тех же «испанцев»), исповедующих иудаизм? Аналогично условности разделения на территории бывшей Югославии, где внешние обстоятельства сделали из одного народа три разных, находящихся в смертельной вражде.

ДЕГ предположил, что обстоятельства вызвавшие сепарацию в Испании были не внешними, а внутренними. Произошёл загадочный катаклизм, и единая, хоть видимо и лоскутная, вера, отблеск которой виден в традиционном мосарабском обряде католиков, распалась на три, поделившие между собой бывшую античную Ойкумену.

Также ДЕГом упоминалось, что ключи к пониманию Испании в интересующую нас эпоху можно найти в романе Сервантеса «Дон Кихот». Например, у повествования три рассказчика: сам Сервантес, нашедший арабскую рукопись на базаре в Толедо, второй автор, мориск, нанятый переводчиком, и третий, историк Сид Ахмед Ибн-Энгели, мавр из Ла-Манчи, автор исходной рукописи.

История Дон Кихота начинается с того, что рассказчик путается с его фамилией: Кихада или Кесада, но останавливается на Кехана. Исследователи полагают, что это как раз шутка на тему сложного происхождения испанцев того времени. Кехана и Кесада — это маленькие городки на противоположных концах страны: в Басконии и Андалусии соответственно. (Сравните с двумя личностями Маски, северянкой и южанкой.) Существует мнение, что фамилию Кесада носили мавры. Слово “кихада” означает челюстную кость, обычно лошади или осла. Предположу, что это либо шутливый намёк на то, что Дон Кихот был (незаконнорожденным) королевским отпрыском («Габсбургская челюсть»), пародия на каноны рыцарского романа, либо на то, что он был героем еврейской крови («челюсть Самсона»), а скорее всего, и на то и на другое. Про челюсти, кстати, ДЕГ рассказывал в одной из лекций.

В настоящее время ведётся вялотекущая политическая борьба за самого Сервантеса, его записывают в мориски, или обратно, предполагают, что он принял ислам, находясь в алжирском плену. Другие считают его верным католиком, третьи — обращённым евреем, но все сходятся на том, что он вырос и жил в пёстром социуме и мог быть хорошо знаком с культурой и тех и других.

Сложный генезис испанского государства не мог не послужить мишенью, особенно если учесть, что Габсбурги временами воевали против всей остальной Европы, не считая турков. Римский Папа (!) Павел IV в 1555 г. называл испанцев не иначе как еретиками, схизматиками, потомками евреев и мавров.

Особенно озлобили европейцев приобретения в Новом Свете, испанцы обвинялись в алчной погоне за золотом с бесчеловечным истреблением индейцев, кстати в травле людей собаками («aperreamiento»), жертвам геноцида в свою очередь приписывался же каннибализм. В Старом Свете оценки варьировались от арианских еретиков и грязнокровок до католических мракобесов и ксенофобов. Согласитесь, звучит противоречиво.

Обратно к Маске. На балу она находит Короля и понимает, что это её создатель, и она полностью подчинена программе заложенной им в неё. Знакомство с Арродесом проходит по идеально выверенному сценарию. Девушка поражает мудреца своей красотой и вызывает всё больший интерес, поддерживая витиеватый интеллектуальный флирт, достойный собеседника, который быстро влюбляется в неё. Маска тоже начинает испытывать чувства к своей жертве и не хочет быть орудием пытки, но с ужасом понимает, что всё развивается по плану Короля.

В карете по пути домой, пытаясь понять кто же она всё-таки на самом деле, Маска исследует своё тело и обнаруживает под кожей странные твёрдые утолщения. Попытка прощупать их, оканчивается тем, что её усыпляет укол стальной иглы, которая, как она догадывается, есть орудие будущей казни, спрятанное в ней самой. Контролирующая подпрограмма усмиряет бунт, и девушка осознаёт, что не обладает полной свободой в своих действиях.

Спустя несколько дней Маска решается раскрыть тайну своего тела самым радикальным способом — она разрезает живот, где под кожей прощупывается твёрдый овальный предмет.

«Рассечённая белокожая оболочка разошлась, и я увидела в зеркале свернувшееся серебряное тело — как бы огромный плод, скрытую во мне блестящую куколку, обрамлённую розовыми складками не кровоточащей  плоти. Это было чудовищно — так себя видеть! Я не отваживалась коснуться серебристой поверхности, чистейшей, безупречной. Овальное туловище сияло, отражая уменьшенные огоньки свечей. Я пошевелилась и тут же увидела его ножки, прижатые в утробной позе, — тонкие, раздвоенные, как щипцы, они исходили из моего тела, и я вдруг поняла, что это „оно“ не было чужим, инородным — оно тоже было мною».

Металлический насекомоподобный робот вылезает из уже ненужной человеческой оболочки, и эту сцену нечаянно застаёт Арродес, незаметно прокравшийся к любимой. Испытывая нечеловеческий ужас, он убегает, а Маска понимает, что внезапное появление Арродеса как раз к акту самоизвлечения тоже было частью плана. Она медлит, впитывая его запахи встроенным молекулярным анализатором, и потом пускается в долгую погоню за обречённым.

Поменяв форму, Маска обретает новую цель, воплощённую в новое тело. В ней гаснут множественные воспоминания и любовь к Арродесу. Вооружённая стальным жалом и неутомимая в своём беге, механическая гончая начинает преследовать цель, рассекая, иногда буквально, окружающую её средневековую биомассу.

Остановимся пока на этом поворотном моменте в повествовании и перейдём на следующий смысловой слой в сюжете. Для этого заново пробежимся по рассказу и ещё раз пристальнее разглядим главных персонажей.

На балу первым делом Маска встречает Короля: «в нише у подножья мраморной  статуи, стоял человек, ростом ниже других, окружённый придворными в чёрно-жёлтых полосатых одеждах».

В тени какой статуи стоит Король? « …мраморный рыцарь в латном полудоспехе с обнажённой белой головой и с маленьким, будто игрушечным трёхгранным мизерикордом … со слегка перекошенным ртом, угол которого был стянут белым  шрамиком в гримасу вечной скуки».

И про придворных в полоску. Аристотель относил человека к «политическим животным», таким же как пчёлы или муравьи. Философ с большим интересом изучал социальное устройство полосатых медоносов и верно выделил три касты, но пчелиную матку он по ошибке назвал королём (базилевсом) пчёл.

Бросающиеся в глаза фантастические элементы в рассказе: три души Маски и её трансформация из человека в инсектоида — это элементы развёрнутой иллюстрации Лема, его мысленного эксперимента, к аристотелевским идеям о вещах как соединении формы и материи, о душе как форме тела, о форме как воплощении предназначения предмета.

Вопрос о том, единственная ли настоящая (субстанциональная) форма у предмета, был важен для западной христианской теологии, инкорпорировавшей учение Аристотеля. Отсюда например следует действительно ли во время пресуществления вино превращается в кровь Христову, если на вкус оно так и остаётся вином.

Следующий персонаж — Арродес, осмелившийся поспорить с Королём, чья фигура стоит за ним? Когда Маска, повинуясь королевской воле, находит мудреца, то видит следующее:

«… на его плечо свесилась складка парчовой занавеси, расшитой красно-седыми коронованными  львами,  страшно  старыми, поднимавшими в лапах скипетры и яблоки держав — райские, отравленные яблоки … он как бы нечаянно позволял жёсткой парче в королевских львах перевешиваться через плечо и бросать на его лицо отблеск тронного пурпура».

Здесь явно подчёркивается, что Арродес присваивает себе королевские регалии, но что если Лем задумывал и второй смысл отрывка — указание на того, кто вернул европейцам Аристотеля, кого уважительно называли «Комментатор», на испанского арабского философа по имени Ибн Рушд или Аверроэс.

Европейцы не только познакомились с Аристотелем в арабском переводе, но и долгое время находились под влиянием его интерпретации Аверроэсом. По всей видимости падение было настолько глубоким, что потребовался костыль, который потом они отбросили, так как смогли зашагать по королевской дороге самостоятельно.

Есть французское расхожее выражение: «Европа (Африка) кончается (начинается) за Пиренеями». Основания для этого, как мы видим, есть. Но разве не достойны этого звания, даже более других, те, кто отстоял его в ожесточённом противоборстве?

В Испании вылупился стальной монстр, прикрытый бронёй и вооружённый острым жалом античного рацио, который под «калтонай-малтонай» начал улучшать весь ландшафт вокруг себя, всюду куда мог дотянуться.

И оказалось, что Комментатор должен быть свергнут, чтобы на престол вернулся истинный Король. В конце рассказа Маска настигает умирающего Арродеса, не зная сможет ли она не повиноваться программе:

«Но он не очнулся, и ещё  раз простонав, перестал дышать, и тогда уже  успокоённая, я легла  рядом, прильнула к нему, сжала в объятиях и лежала так при свете дня и во мраке ночи все двое суток пурги, которая укрывала нас нетающим одеялом. А на третий день взошло солнце».

С взошедшим солнцем католики сравнивали Фому Аквинского, он смог соединить философию Аристотеля и христианскую теологию, при этом опровергнув учение Аверроэса о единой вечной душе (или разуме), разделяемой всеми людьми.

Аквинат принадлежал к ордену доминиканцев, «божьих псов», отсюда вторая форма Маски в виде гончей-богомола.

Можно посомневаться в реальности существовании Фомы Аквинского, жившего в 13 веке. Популяризовал его в 16 веке другой Фома, только Каэтанский, а «Фома» в переводе с арамейского это «Близнец», т. е. «Маска».

Главный труд Аквината «Сумма теологии» (сравните с «Суммой технологии» Лема), написанный в виде набора острых вопросов по религиозным доктринам и блистательно логичных ответов на них, идеально подошёл для обучения проповедников, «Ordo Praedicatorum» — официальное название доминиканцев. Маска, ещё в исходном образе, удивляется:

«Откуда взялась у меня такая изысканно отточенная лексика, эти учёные латинские термины, логические посылки, силлогизмы, эта изощрённость, не свойственная очаровательной  девушке, чьё назначенье воспламенять мужские сердца? … не правда ли, это удивительно, противоречиво и несинкатегориматично?»

Как известно, ДЕГ самого себя назвал «Самокомментатором». Это конечно связано с формой, выбранной для «Бесконечного тупика», оммажем «Бледного огня» Набокова. Но теперь мы можем добавить дополнительное прочтение, которое ДЕГ как философ не мог не иметь в виду — Галковский как Аристотель и Аверроэс, Король и Мудрец одновременно. Возможно это даст вам возможность посмотреть на его личность и творчество с дополнительного ракурса и ответить на возникающие вопросы, например почему «Бесконечный тупик» остался единственной крупной работой, и зачем было заводить блог в ЖЖ. Можно предположить, что решения эти были во-первых вынужденными, а во-вторых взвешенными, и ДЕГ пошёл на усложнение формы своего присутствия отнюдь не в поисках новых жанров.

Спасибо Галковскому и Лему за интеллектуальное приключение. Вот, кстати, автопортрет последнего в рассказе: «(Арродес) слушал, а возможно, и не слышал своего собеседника, маленького лысого толстяка, похожего на доброго закормленного пса».

https://t.me/strudel_studies