Пьер Шардо «Эклектичные либертарные индивидуалисты»
Мы индивидуалисты, потому что мы либертарии. Свобода, которой мы стремимся обладать, есть свобода личности. Без каких-либо сомнений, «Я» всегда будет зависеть от Большинства в плане удовлетворения своих материальных и нравственных потребностей. Но с тех пор как существует общество, взаимодействие между личностью и социальной средой всегда представляло собой не более чем базар по взаимной торговли обманом. Помимо этого, для достижения желаемой нами свободы необходимо, чтобы моё уникальное «Я» было самопринадлежным и имеющим равный голос со всеми остальными людьми. К чёрту вашу родовую солидарность и ваши «обязательства», которые налагает на меня «общественный договор» с Обществом с большой буквы «О». Ваше общество не более, чем синдикат эксплуататоров и худшее принуждение. Разве оно не было мне навязано тогда, когда меня выдернули из небытия? Когда мне навязали саму жизнь, само общество, против которого я восстаю всеми глубочайшими стремлениями моей личности.
Именно с «ним», этим обществом, я «должен считаться» и именно «им» я связан! Но нет и нет! Я признаю лишь те общественные договоры, которые я и только я, а не кто-либо другой, сознательно рассматриваю и чьи обязательства я добровольно принимаю, не подвергаясь никакому непосредственному или опосредованному принуждению. Что составляет ценность любого договора или обязательства, так это возможность отказаться от них.
Мы индивидуалисты, а значит нас интересует прежде всего и в первую очередь личность, потому что вся современная эволюция – эволюция политических институтов, промышленной техники и экономики стремится растворить единственность личности в массе. Современная цивилизация является, в сущности, стадной, поскольку она всё больше и больше унифицирует, порабощает, механизирует, заковывает в цепи иерархий и зачисляет[1] всех людей до жизни большинства.
Но жизнь можно только почувствовать, ощутить индивидуально, даже когда она обогащена чувствами, связывающими нас с другими. Всякие коллективные чувства являются низшими: стадный человек всегда хуже человека одинокого.
Какое значение имеют материальные преимущества псевдоцивилизации, занятость в профессиях которой губит, и где люди, устраивающие гекатомбы в ходе их мирового соперничества, принуждают выполнять их приказы!
Этот блестящий прогресс цивилизации приобретается за счёт и в ущерб личности, которая уже не способна себя помыслить иначе как в обществе, и которая стала настолько зависимой от социальной среды, что уже не умеет и не способна вновь отстроить творения созидателей былых времён.
Наш индивидуализм – это пропасть, отделяющая нас от всякого внешнего влияния и всякой философии. Индивидуальное существо и его внутренняя жизнь – вот что именно нас интересует, а не то, кто он по профессии или кем работает. Мы не задаем никому, кто к нам приходит, знаменитый вопрос первого Интернационала: «Ты рабочий?». Вместо этого мы спрашиваем: «Стремишься ли ты стать автономной индивидуальностью – существом, которое является самим собой и выделяется настоящим, живым богатством?».
Наш индивидуализм обусловлен нашим принципиальным стремлением к свободе, которую мы требуем, как для себя, так и для других. Следовательно, наш индивидуализм не имеет ничего общего с разного рода учениями, проповедующими «реализацию воли» господ за счёт подавления «реализации воли» их рабов.
Мы хотим, чтобы личность владела (то есть имела право на довольствие и пользование) определённым участком из общей земли и средствами производства с целью сделать такое владение гарантией личности от посягательств со стороны общества и экономического отчуждения коллективом. Мы враги как государственных, так и частных монополий. Любую же ассоциацию мы рассматриваем только как объединение между равными. Истинное равенство появляется там, где присутствует упразднение наследственных привилегий, банковских монополий и т. д.
Следовательно, наш индивидуализм стремится к тому, чтобы охватывать во всей полноте как экономическую, так и моральную сферы деятельности человека. Индивидуалистическая цивилизация – это место, где каждый человек созидает свою жизнь как произведение искусства и гармонично развивает свою инаковость. Результатом таких творческих усилий личности становится появление на свет шедевра, на котором отпечатано её своеобразие. Этот шедевр, как продукт созидательного труда, противоположен по своей сути нынешнему способу производства в больших коллективах. Разве такая цивилизация не стоила бы этой современной или той крупной государственной казармы, которую нам обещают достичь в ближайшем будущем так называемые «освободители пролетариата»?
Наш эклектизм проистекает из нашего индивидуализма. Мы придаём большое значение индивидуальным различиям. Мысли, богатые и отличные, предстают перед нами как нити разнообразных оттенков, которые искусный ткач сплетает вместе, создавая тем самым ткань, отображающую гармонию различных цветов.
Почему мы должны ущемляться и низкопоклонничать перед философскими концепциями и научными системами, правдоподобность которых, по крайней мере, так же велика, как и наша? Мы терпимы, поскольку либертарны и индивидуалистичны. Но в процессе того, как мы боремся за нашу свободу, свободу мысли и действия, а также индивидуальные гарантии, защищающие нас от посягательств извне, можно хорошо увидеть то, как мы перестаём быть таковыми!
Это потому что мы не толерантны по отношению к тем, кто одобряет или поддерживает любое положение вещей, которое по своей сути противоположно всякой свободе, индивидуальной независимости и терпимости. Эклектизм не подразумевает пуаризм[2].
Мы не предлагаем общего решения всех человеческих проблем, потому что, во-первых, мы знаем, что эта проблема не только экономическая, но и моральная, а также потому что мы не думаем, что один и тот же образ жизни подойдёт для всех людей. Гражданин, этот абстрактный Человек, являющийся везде одним и тем же, кажется нам лишь очередной кантовской мистификацией, порождающей категорические императивы.
Мы прекрасно понимаем, что люди придерживаются идей, отличных от наших, и что они защищают экономические концепции чуждые тем, которые мы стремимся воплотить. В то же время любая партия или организация, которая желает навязать всем остальным людям своё правление, является нашим заклятым врагом. Мы же не из тех, кто хочет обладать властью и управлять обществом с помощью приказов. Также мы и не желаем быть податливым тестом, которое месят другие.
Наша терпимость и эклектизм вытекают из того, что мы считаем возможным и полезным существование больших или малых сообществ людей, основанных на разных принципах и практикующих истинно человеческую конкуренцию, понимаемую как соперничество, ведущее к достижению лучшего. Но мы не можем всё-таки, в силу приверженности нашим принципам свободы, проявлять терпимость по отношению к врагам всякой свободы.
Любая истина, которая подвергается сомнению, предлагается к размышлению и обсуждению, а не навязывается, кажется нам такой же правдивой, как и наша. Любая идея, стремящаяся навязать себя и мечтающая установить собственное господство с помощью силы, кажется нам не более, чем грубой ошибкой и тиранией, с которой мы боремся.
1. В оригинальном французском тексте используется слово «se matriculiser», которое может быть переведено как «зарегистрировать» или «зачислить». В английском языке же есть слово «matriculation», которое и обозначает процесс зачисления в университет или обретение возможности выполнить определённые академические требования, необходимые для поступления в учреждение. На русском же языке эквивалентом этого термина является «имматрикуляция», которое обозначает «процесс приёма в студенческое братство», «посвящение в студенты» и так далее. Помимо этого, в Википедии упоминается, что сам термин ещё в дореволюционные времена обозначал внесение студентов в университетские списки с целью взыскания с них денег за право слушания лекций. Для формализации этого процесса студентам выдавались билеты, которые назывались «матрикулами», в которых также излагались обязательные для студентов правила поведения. Как показалось переводчику, именно это, вероятно, и имеет в виду Пьер Шардо: личность, когда она «зачисляется», то есть вовлекается, включается в состав определённого общества, ей тут же навязываются определённые обязательные правила поведения в этом обществе.
2. Термин «пуаризм» (фр. «poirisme») не зафиксирован в известных официальных словарях. В связи с чем точно определить его значение переводчику не удалось. Однако, вероятно, термин происходит от французского слова «poire», которое может переводится как «груша», так и «глупый» или «наивный». Если преобразовать имя прилагательное «глупый» («poire»), то вполне можно образовать слово «poirisme», получив тем самым «глупость». Вероятно, это и имеет в виду Пьер Шардо: что «глупо» относится терпимо к людям, стоящими на страже господствующего порядка, подавляющими свободу личности. Также термин «пуаризм» употребляется в эссе другого французского анархо-индивидуалиста Манюэля Девальда под названием «Размышления об индивидуализме». Контекст употребления тоже вполне отсылает к какой-то «глупости», поскольку речь идёт о навязывании личности нелепой идеи о «жертвоприношении самого себя обществу-призраку», что, естественно, глупо для индивидуалиста.