МЕЖДУ ПРОШЛЫМ И НАСТОЯЩИМ: ДИСКУСИИ О МЕТОДОЛОГИИ В ИСТОРИИ ИДЕЙ

Обращение к значимым текстам прошлого, содержащим в себе выдающиеся для интеллектуальной истории мысли и изречения, прочно вошло в массовый обиход ещё в середине прошлого века. Если в более ранние исторические периоды подробное ознакомление с теми же философскими трактатами рассматривалось как исключительно элитарное ремесло для избранных, то уже в XX веке в связи с появлением массового образования, выдающиеся тексты, посвящённые вопросам философии, политики или истории, становятся предметом чтения широких масс. В это же самое время в широком смысле и появляется, непосредственно, научная дисциплина, известная в западном как мире как история идей (history of ideas), чьим предметом исследования и становятся идеи прошлого, зафиксированные на страницах тех или иных произведений. Конечно, нельзя сказать, что ранее изучением истории мысли никто не занимался вовсе, ведь первые примеры анализа идей более ранних мыслителей мы можем обнаружить ещё в «Метафизике» Аристотеля. Однако в связи с историческими особенностями научного дискурса, вопросы о методологии того, каким образом можно вообще заниматься изучением истории идей, вплоть до XX века не поднимались. В этом смысле абсолютное большинство историко-философских сочинений прошлых столетий представляли собой либо собственные рассуждения по поводу взглядов рассматриваемого автора, либо же довольно вольные пересказы, зачастую сопровождавшиеся значительным количеством фактических ошибок. Как раз поэтому, первые методологические проекты в области истории идей, появившиеся в начале прошлого века, и были призваны исправить данную ситуацию, что, однако произошло не столь стремительно.

Одной из наиболее важных работ в данном направлении стала книга американского философа и историка Артура Лавджоя «Великая цепь бытия», опубликованная в 1936 году [1]. По удивительному стечению обстоятельств, очень многие интеллектуальные историки того времени ориентировались именно на методологию Лавджоя, несмотря на то, что едва ли большинство из них имело возможность ознакомится с её базовыми принципами. В рамках его направления мысли, восходящей к неоплатонизму, сама по себе история идей рассматривалась как единое течения различных концепций, чьё содержание зависело от философских воззрений конкретного автора. Следуя данной логике, идейно-теоретические понятия, хоть и отличались у различных мыслителей содержанием, имели жёсткую линию преемственности, предполагающую линейное развитие (например, история справедливости от Платона до Ролза). Наиболее эффективным средством познания в подобной цепочке рассуждений становилась так называемая методика «вдумчивого чтения», предполагающая поиск идейно-теоретических основ в текстах тех или иных мыслителей, которые и становились основными объектами анализа со стороны профессиональных историков идей.

Ещё одним значительным вкладом в формирование дисциплины стали тексты американо-немецкого философа Лео Штрауса, предложившего искать в знаменитых философских текстах скрытые смыслы, заложенные в них по политическим причинам, связанным со степенью цензуры в условиях тех или иных исторических эпох [2]. Как и в случае с автором «Великой цепи бытия», методики Штрауса не получили всеобщего признания, однако значительное количество авторов тех лет использовали примерно те же самые методы, которые подробно прописывали Лавджой или Штраус, но с тем отличием, что собственную методологию они подробно нигде не расписывали.

Последним камнем в фундаменте классической истории идей стала традиция философской герменевтики («искусства толкования»), которая ключевым образом была основана на трудах Ханса-Георга Гадамера в её немецкоязычном варианте и Поля Рикёра во франкоязычном. Серьёзным прорывом герменевтической философской практики стала тщательная работа с контекстом написания тех или иных философских сочинений, при анализе которых фокусы внимания исследователей концентрировались на самых разных аспектах содержащихся в них учений, что лишь создавало новые интерпретации многих великих мыслителей прошлого. Стоит отметить, что, несмотря на значительное количество методологических проблем традиционной истории идей, та же герменевтическая философия как методология до сих пор имеет большое количество сторонников, использующих её базовые постулаты в собственных исследованиях.

Принимая во внимание большинство методологических достижений классической истории идей, чьи теоретики, действительно, выступали как первопроходцы в своей научной области, уже во второй половине XX века многим интеллектуальным историкам того времени стали видны серьёзные недостатки собственной научной парадигмы. Ведь на удивление, несмотря на серьёзную работу с методологией, традиционная история идей принципиально немногим отличалась от гораздо более раннего спекулятивного изложения идей великих мыслителей прошлого. Связан был столь критический вывод с тем, что различные авторы или течения, будучи предметом исследования разнообразных ученых, приобретали самые фантастические характеристики в зависимости от подхода конкретного историка. Помимо всего прочего, в том же англоязычном мире история идей оказалась неразрывно связана с нормативной политической философией, чьи представители при построении логических суждений практически полностью игнорировали контексты возникновения тех или иных теоретических высказываний. Апофеозом подобного исторического анахронизма для многих стала книга небезызвестного Карла Поппера «Открытое общество и его враги», впервые опубликованная в 1945 году. Не принимая во внимание, непосредственно, политико-философские воззрения Поппера, серьёзнейшим недостатком его книги стало именно практически полное отсутствие какого-либо осознанного методологического подхода к рассмотрению тех мыслителей, которых он сделал объектом собственной критики. Кроме того, что в своей работе Поппер напрочь игнорировал какой-либо исторический и интеллектуальный контекст возникновения основных философских идей того же Платона или Гегеля, ведя полемику с ними как с собственными современниками, он так же призвал воспринимать его критику исключительно как собственное мнение, не основанное на научных фактах [3]. Подобное невнимание к контекстам и само по себе приписывание мыслителям совершенно посторонних для них понятий (вроде «тоталитаризма») и вызвало серьёзные теоретические дискуссии о поиске новых моделей познания идей прошлого, что по совместительству совпало со знаменитым лингвистическим поворотом в гуманитарных науках.

Помимо повышенного внимания непосредственно к языку, который стал рассматриваться как важнейшая часть исследования различных аспектов человеческого познания, новые теоретики лингвистического поворота обнаружили не только зависимость самих по себе понятий от особенностей конкретного языкового или дискурсивного контекста, но и зависимость от него самой по себе научной рациональности. При этом лингвистический поворот коснулся как континентальной философской традиции (французский структурализм), так и аналитической (аналитическая философия языка). В конечно итоге, лингвистические модели стали усиленно проникать в самые различные направления гуманитарного знания, в том числе и в историю идей, что привело к возникновению нового метода – исторической контекстуализации. В этом смысле та же традиционная история политической мысли заменялась историей политических языков, которые рассматривались как неотъемлемая часть возникновения тех или иных идей или понятий [4]. Ещё одним серьёзным отличием сторонников исторической контекстуализации стало то, что они уделяли значительное внимание методологии собственных исследований, что в итоге, выразилось в возникновении двух крупнейших научных школ: Кембриджской школы интеллектуальной истории и Немецкой школы истории понятий (нем. Begriffsgeschichte). Краеугольным камнем обоих школ можно обозначить то, что в их случае сама по себе история идей стала рассматриваться уже не как единая традиция (от Платона до Делёза), а как различные языковые и дискурсивные контексты, авторы которых мыслили в зависимости от актуальных вызовов своего времени. Исходя из этого, теоретики обоих школ стремились преодолеть спекулятивную практику использования мыслителей прошлого как средства для самовыражения собственных идеологических воззрений, хоть и делали это по-разному.

Принимая во внимание большинство методологических достижений классической истории идей, чьи теоретики, действительно, выступали как первопроходцы в своей научной области, уже во второй половине XX века многим интеллектуальным историкам того времени стали видны серьёзные недостатки собственной научной парадигмы. Ведь на удивление, несмотря на серьёзную работу с методологией, традиционная история идей принципиально немногим отличалась от гораздо более раннего спекулятивного изложения идей великих мыслителей прошлого. Связан был столь критический вывод с тем, что различные авторы или течения, будучи предметом исследования разнообразных ученых, приобретали самые фантастические характеристики в зависимости от подхода конкретного историка. Помимо всего прочего, в том же англоязычном мире история идей оказалась неразрывно связана с нормативной политической философией, чьи представители при построении логических суждений практически полностью игнорировали контексты возникновения тех или иных теоретических высказываний. Апофеозом подобного исторического анахронизма для многих стала книга небезызвестного Карла Поппера «Открытое общество и его враги», впервые опубликованная в 1945 году. Не принимая во внимание, непосредственно, политико-философские воззрения Поппера, серьёзнейшим недостатком его книги стало именно практически полное отсутствие какого-либо осознанного методологического подхода к рассмотрению тех мыслителей, которых он сделал объектом собственной критики. Кроме того, что в своей работе Поппер напрочь игнорировал какой-либо исторический и интеллектуальный контекст возникновения основных философских идей того же Платона или Гегеля, ведя полемику с ними как с собственными современниками, он так же призвал воспринимать его критику исключительно как собственное мнение, не основанное на научных фактах [3]. Подобное невнимание к контекстам и само по себе приписывание мыслителям совершенно посторонних для них понятий (вроде «тоталитаризма») и вызвало серьёзные теоретические дискуссии о поиске новых моделей познания идей прошлого, что по совместительству совпало со знаменитым лингвистическим поворотом в гуманитарных науках.

Помимо повышенного внимания непосредственно к языку, который стал рассматриваться как важнейшая часть исследования различных аспектов человеческого познания, новые теоретики лингвистического поворота обнаружили не только зависимость самих по себе понятий от особенностей конкретного языкового или дискурсивного контекста, но и зависимость от него самой по себе научной рациональности. При этом лингвистический поворот коснулся как континентальной философской традиции (французский структурализм), так и аналитической (аналитическая философия языка). В конечно итоге, лингвистические модели стали усиленно проникать в самые различные направления гуманитарного знания, в том числе и в историю идей, что привело к возникновению нового метода – исторической контекстуализации. В этом смысле та же традиционная история политической мысли заменялась историей политических языков, которые рассматривались как неотъемлемая часть возникновения тех или иных идей или понятий [4]. Ещё одним серьёзным отличием сторонников исторической контекстуализации стало то, что они уделяли значительное внимание методологии собственных исследований, что в итоге, выразилось в возникновении двух крупнейших научных школ: Кембриджской школы интеллектуальной истории и Немецкой школы истории понятий (нем. Begriffsgeschichte). Краеугольным камнем обоих школ можно обозначить то, что в их случае сама по себе история идей стала рассматриваться уже не как единая традиция (от Платона до Делёза), а как различные языковые и дискурсивные контексты, авторы которых мыслили в зависимости от актуальных вызовов своего времени. Исходя из этого, теоретики обоих школ стремились преодолеть спекулятивную практику использования мыслителей прошлого как средства для самовыражения собственных идеологических воззрений, хоть и делали это по-разному.

Сергей Ребров

Список источников

1) Лавджой, А. Великая цепь бытия: История идеи. М.: Дом интеллектуальной книги, 2001. – 376 c.

2) Штраус, Л. Преследование и искусство письма. // Социологическое обозрение. T.11. № 3. 2012. – C. 12-25.

3) Поппер, К. Открытое общество и его враги. T.1: Чары Платона. М.: Феникс, Международный фонд «Культурная цивилизация», 1992. – C. 32-33

4) Потапова Н.Д. Лингвистический поворот в историографии: учебное пособие. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2015. – 179 c.

5) Скиннер, Кв. Значение и понимание в истории идей. // Кембриджская школа: теория и практика интеллектуальной истории. М.: Новое литературное обозрение, 2018. – C. 54-55.

6) См: Словарь основных исторических понятий: Избранные статьи в 2-х т.
Т.1 М.: Новое литературное обозрение, 2014. – 736 с.