Пьер Шардо «Индивидуальность и социальность» (1917)
Принцип индивидуализации, на котором зиждется анархизм, подразумевает постоянную обеспокоенность о личности, являющейся отправной точкой этого учения, её автономии и пылком желании лицезреть, как она постепенно освобождается из-под оков, закрепощающих её плоть, – цепей рабства, лжи и иллюзий, которые порабощают её дух. Однако сей принцип никоим образом не уводит нас от естественных стремлений, побуждающих личность сочувствовать другим.
Мы ни в коем случае не отрицаем важности материальных потребностей, из-за которых мы вынуждены ассоциироваться с другими ради задач, требующих для своего выполнения больше сил, чем имеется у каждого человека по отдельности. Как «наш» субъективизм не ведёт нас к отрицанию роли и важности внешнего мира, так и «наш» индивидуализм не ведёт нас к отрицанию социальности.
На самом деле, мы ищем в самом сердце жизни элементы того, что может сослужить нам в качестве здравой философии, подкрепляя это стремление недоверием к чистым абстракциям.
Закон притяжения и отторжения – вот, что руководит всем сущим. Все проявления энергии и формы материи, только на первый взгляд, представляются множественными, разнообразными, хаотичными – противоречивыми. Мощный поток, подобно волнам непрекращающихся приливов и отливов, влечёт за собой все живые организмы. Человек – это микрокосм, который содержит в себе те силы симпатии и антипатии, которые направляют его органическую жизнь – он всегда чувствует то, как они пронизывают его существо. Потребность человека в изоляции и социальности сменяются поочерёдно, стремясь всегда жадно к ещё большей экспансии и удовлетворению. Именно микрокосм человека со всеми его склонностями возвращает его психическую связь с внешним миром обратно к последнему, намереваясь затем ещё сильнее распространить там влияние его загадочных побуждений и мыслей. В связи с чем человек в одно время то избегает всякой связи и поддержки со стороны своих ближних, то в другое ищет и добивается их. В результате таких метаний он вечно колеблется между ощущениями потребности то в одиночестве, то в общественности! Все его стремления, склонности, проявления эмоциональной жизни, интеллектуальные и экономические достижения являются тем, что ярко свидетельствует об этой сущностной двойственности человека.
Жизнь, таким образом, предстаёт перед нами как перманентная смена одного состояния другим. Такие самые сильные, богатые и тонкие чувства, как симпатия, дружба и любовь позволяют нам привязываться к другим. Стоило бы нам лишиться всех этих радостей жизни, то какими бы мы тогда все стали убогими и искалеченными! Как можно отказаться от этой привязанности и чувств, благодаря которым человек живёт дважды: в себе и в других?
Для того, чтобы пользоваться нашими способностями и приобрести необходимый минимум физического здоровья и силы, без которых невозможно счастье, мы считаем, что должны обмениваться услугами и продуктами так, как мы обмениваемся идеями и чувствами. Никто не способен жить в полном одиночестве или обеспечивать себя лишь собственными усилиями.
Отнюдь небесполезно напоминать об этих первостепенных истинах, поскольку некоторые преуменьшают их значение. В своём существовании человек предстаёт как сочувствующее создание, которое полно различных чувств и мыслей, но которому, однако, не достаёт их для того, чтобы полностью удовлетворить потребности всей своей психической деятельности. Будучи самодостаточным в определённой степени, человек способен вполне удовлетворить свои собственные потребности, но тем не менее он не способен удовлетворить и произвести всё необходимое в чём он нуждается. Никакая теория никогда не отменит эти факты. Разумнее ценить и следовать природе, чем вступать с ней в борьбу. Лучше управлять и использовать свои стремления, чем подавлять их.
Если бы я не знал о том, какие бедствия, сметающие старые общественные ценности, поставили под вопрос саму проблему отношений человека с другими, то личность могла бы, наконец, надеяться на то, что сможет полностью удовлетворить потребности двух своих фундаментальных склонностей: стремление к индивидуальной независимости и социальности, допуская, что её развитие сделало бы личность способной ощущать эти стремления вообще.
Но проблема не возникает таким образом. Мы с детства по воле случая рождаемся уже вовлечёнными в определённые этнические и политические общества. Однако институты, управляющие этими обществами, тут же вступают в противоречие со всеми нашими естественными склонностями.
Мы не обладаем индивидуальной автономией – наша личность не принадлежит самой себе. Мы не можем свободно выражать наши взгляды, когда они противоречат мнению большинства остальных. Невозможно установить социальные узы с нашими ближними, если они находятся за произвольно установленной границей, рекой или определённой горой. Говоря экономически языком, в существующем обществе мы не объединяемся ради общего труда с теми, кто нам близок и связан с нами лёгкими и радостными узами схожих интересов, а с теми, кто безразличен нам и чьё взаимодействие с нами бывает мучительным для нас, где к тому же это взаимодействие становится возможным лишь за счёт монополистов, владеющих землёй, средствами производства и пожинающих львиную долю плодов нашего труда.
Однако те, кто управляет нашими судьбами, стремятся опираться на наши фундаментальные склонности, чтобы оправдать свою тиранию и наше рабство. Они говорят об «общественной необходимости, общем интересе, необходимом примирении между свободой и конкуренцией» и прочем для того, чтобы заставить нас считать естественным и справедливым то положение вещей, которое противоречит всякой справедливости и всякому естественному стремлению.
Но такое понимание необходимости примирения между различными стремлениями нашей натуры чуждо нам. Быть социальным ещё не значит быть социально лояльным, поскольку общество, в котором мы живем, отнюдь не похоже на договорную ассоциацию, которая является единственной гарантией личности от тирании меньшинства или большинства – истинным практическим выражением социальности без лжи и жульничества.
Лишь замена государственных ассоциаций добровольными и замена централизации федерализмом могли бы сами по себе реализовать наш идеал индивидуальной автономии.
Но существующая реальность окружает нас и у нас нет выбора. Чтобы не терпеть её, нужно бороться с ней. Но несмотря на это, такая борьба между «Я», жаждущим достичь независимости, и «общественными» принципами, во имя которых от нас требуется повиновение и подчинение, не делает нас антисоциальными. Ассоциации же могут стать нашим ценным оружием в этой борьбе. Соревнование ради полезной цели часто является лучшим путём к обретению личной независимости.
Индивидуальность и социальность – разнообразные, но одинаково плодородные стремления, которые, будучи навеки скреплёнными узами плоти и силой необходимости, поочерёдно вдохновляют нас на борьбу с той пародией, которую нам предлагают принять по наивности приспешники «Порядка» [1].
1. Под «пародией» Пьер Шардо подразумевает то, что его современники стремились представить существующее общество как нечто, что было «выбрано самими людьми» – добровольным «общественным договором», о котором Шардо упоминает и в других своих сочинениях. Однако Шардо считает это ложью, ибо существующее общество построено на принуждении и иерархии, а потому их представления об «общественном договоре» (где этот «договор» на самом деле достигается с помощью ударов дубинки и автоматных очередей солдата) являются лишь пародией на «общественный договор». Шардо осознаёт коварность и лживость таких представлений об «общественном договоре», а потому понимает, что наивно считать существующее общество настоящим общественным договором.