Фредерик Бейзер. Юлиус Банзен и его концепция пессимизма
Несмотря на то, что Банзен на протяжении десятилетий определял своё мировоззрение как «пессимизм», он на удивление уделил мало внимания тому, чтобы прояснить значение этого понятия. Он много сделал для объяснения своей «реальной диалектики», которую он рассматривал в качестве основания своего пессимизма. Однако к разъяснению самой сути пессимизма он приложил меньше усилий. Чем, собственно говоря, именно пессимизм отличается от оптимизма? Каким образом он отличается от цинизма? Является ли он очередной формой квиетизма? Вытекает ли из него аморализм? На все эти основные вопросы не хватало ответов. И хотя ответы Банзена на несколько из них содержаться в его «Brevier» (собрании сочинений), он не ответил на них более развёрнуто и систематично. Его размышления о сущности пессимизма носили спорадический характер и были разбросаны на сотни страниц его произведений.
Крайнюю необходимость заполнить этот пробел Банзен осознал лишь в конце 1870-х. К тому времени «пессимизм» уже стал «модным словечком», которым все пользовались. Широкое и чрезмерное употребление этого слова настолько размыло его значение, что оно практически его лишилось. Даже хуже того, пессимизм стал мишенью для всякой цензуры и критики, чьи суждения слишком часто основывались на недопонимании. В связи с этим, Банзен был вынужден не только определить значение «пессимизма», но и парировать несправедливую критику этого мировоззрения. Но на этом дело не заканчивалось. Потребность предоставить более полное разъяснение «пессимизма» стала всё сильнее и сильнее давить на Банзена, когда он окончательно осознал, что значение, которое он придал своему пониманию пессимизма, отличается в сущности от понимания пессимизма Шопенгауэром и Гартманном. К концу 1870-х годов Банзен разработал своё видение пессимизма, а потому настало самое время отделить его от того, которого придерживались его бывший учитель и прежний товарищ, ставший ему теперь соперником.
Банзен занялся этим в одной из своих последних работ – статье «Zur Verständigung über den heutigen Pessimismus» (рус. «К пониманию современного пессимизма»), которую он написал с 24-го апреля по 5-е мая в 1881-м году [1]. Статья не была опубликована при его жизни и впервые появилась в качестве главы в его изданной посмертно биографии [2]. Несмотря на то, что об этой статье почти забыли, она является важным источником, разъясняющим окончательно суть значения, которым Банзен наделил свой пессимизм.
«Пессимизм» сегодня, сетует Банзен, используется для оправдания любого мрачного настроения и ипохондрии (165). Исходя из такого понимания, кажется, что пессимизм – это просто личное отношение к миру, где один человек может быть оптимистом, а другой пессимистом. Однако Банзен решительно отвергает любую попытку свести пессимизм исключительно к личной субъективной позиции или индивидуальному темпераменту. Он настаивает на том, что пессимизм был бы нечто неполноценным, если не был бы «мировоззрением» (168). Для того, чтобы пессимизм был «мировоззрением», он должен претендовать на универсальность, то есть позиционировать себя для всех людей как правильное отношение к жизни. Это, однако, не означает, что пессимизм должен быть только теорией или академической доктриной. В конечном счёте пессимизм должен основываться на жизни исповедующего его человека, который из собственного опыта познал что такое страдание (173–4). Вся философия, настаивает Банзен, как верный кантианец, должна зиждиться на опыте, и мировоззрение пессимиста – не исключение. Пессимист просто должен не останавливаться в осмыслении своего опыта только на личном уровне, а выводить из него посредством умозаключений общие закономерности, отображающие опыт людей во всём мире.
По мнению Банзена, одно из величайших искажений сути пессимизма – это думать, что пессимизм подразумевает уход от мира, полное безразличие к нему и смирение со всем, что в нём происходит. Пессимизм, он настаивает, противоположен всяким «молюскоподобным» (177) образам жизни, а также учениям, предлагающим «снотворные» ради погружения «в бесхребетный квиетизм» (172). Скорее, чем позволить миру одержать вверх над собой, пессимист должен восстать и бороться против него; он должен занять «оборонительную позицию» и вступить в сражение с ним. Девиз пессимиста: «Vivere est militare» (с лат. «Жизнь – это борьба»), а его отношение к миру выражается в фразе: «Никогда не сдавайся» (нем. «Zu-kämpfen-nicht-aufhören-können»). Отрицая квиетизм как правильное отношение пессимиста к миру, Банзен вступает, хотя и не открыто, в полемику с пессимизмом Шопенгауэра. Даже если его идейный разрыв со своим учителем всё ещё не очень явный, он становится несомненным тогда, когда Банзен отвергает аскетизм как «бессильное пассивное желание» (173) [3].
Пессимист, проясняет Банзен, является в глубине души идеалистом. Что делает кого-то пессимистом, так это не страдания – неудача в достижении личного счастья, а слишком частое разочарование в своих идеалах. Но разочарование и фрустрация не означает, утверждает Банзен, что пессимист отбрасывает свои идеалы. Скорее, он продолжает бороться ради них даже тогда, когда он, весьма вероятно, может потерпеть поражение (175). Даже если пессимисту не достаёт надежды, он всё равно полон храбрости (180). Тот, кто ничего не любит и не ничего не ценит, пишет Банзен, – просто «Murrkopf» (рус. «ворчун»), то есть нытик, который не имеет права судить мир. Поскольку пессимист всё же идеалист, он хотел бы быть оптимистом. Однако он осознаёт, в отличие от оптимиста, что жизнь никогда не бывает лёгкой и что он должен сражаться, если хочет хоть немного приблизиться к воплощению своих целей (175).
Пессимизм, следовательно, утверждает Банзен, противоположен цинизму – мефистофельскому духу, высмеивающему все идеалы. Этот цинический дух был распространённым настроением в его дни, проявляясь в «Realpolitik» (рус. «реальная политика») Бисмарка и немецких консерваторов. Для Банзена, однако, «Realpolitik» – вещь презренная, отрицающая идеалы, которые идеалист стремится защитить (179).
Настоящий пессимист, объясняет Банзен, – это не циник и не фантазёр. Он стремится найти золотую середину между этими крайностями, поскольку он «идеалист в душе» и «реалист в уме» (171). Он идеалист в душе, потому что он привержен своим идеалам и никогда не отрекается от них, потому что сочувствует страданиями других и желает улучшить их жизнь. Он реалист в уме, потому что понимает, что ничего в этом мире нельзя достичь без борьбы и что слишком часто борьба заканчивается поражением или, в лучшем случае, частичными успехами. Даже несмотря на то, что ему приходится бороться с трудными обстоятельствами, он всё равно стремится «сделать всё возможное».
Что является, тогда, источником силы пессимиста, побуждающим его продолжать бороться за свои идеалы даже перед лицом возможного поражения? Что мотивирует проявлять его упорство дальше? У Банзена на этот счёт имеется интересный ответ. Неиссякаемым источником идеализма пессимиста, пишет Банзен, является его сострадание к страданиям других (170, 182). «Сердце» его идеализма лежит в его способности сочувствовать – ставить себя на место других и делать всё возможное, чтобы им помочь. Поскольку пессимист движим своим состраданием, он стремится сделать всё, что в его силах для того, чтобы облегчить страдания его ближних, даже если ему придётся пожертвовать собой. Циники же, утверждает Банзен, ниспровергающие всякую моральную приверженность как иллюзию, неспособны почувствовать глубочайшую боль человеческой души (182).
На протяжении всего своего сочинения Банзен критикует пессимизм Гартманна, который он теперь последовательно и решительно отделяет от своего. Он отвергает попытку Гартманна обосновать пессимизм на гедонистическом расчёте, словно кто-то должен стать пессимистом просто из-за того, что в жизни боль перешивает удовольствие. Притязание на объективность в этом расчёте абсолютно ложно, пишет Банзен, поскольку масштаб такого соотношения между болью и удовольствием необходимо определять индивидуально для каждой личности (166). Что более важно, так это то, что расчёт Гартманна не только не может сослужить обоснованием пессимизма, поскольку он неверно предполагает, что пессимизм зиждется на нехватке личного счастья, но и ещё он не учитывает моральную основу пессимизма: сострадание к страданиям других (182). Что делает пессимиста пессимистом, так это признание того, что мы не можем достичь ничего в этой жизни без борьбы и самопожертвования. И от этого факта абсолютно не зависит сколько борьба и самопожертвования потребуют боли или принесут удовольствия (168). Кроме того, пишет Банзен, Гартманн и Тауберт абсолютно заблуждаются со своей стороны, говоря об «способах использования» пессимизма, словно пессимист – это лишь эффективный инструмент, способствующий эволюции и мировому прогрессу (170). Такое отношение умаляет роль идеалов пессимиста, сводя их к банальному средству достижения коллективных целей. Настоящий пессимист не верит в исторический прогресс. Вопрос о целях истории полностью неуместен для него. Он будет сражаться за свои идеалы даже тогда, когда он знает, что история не движется в его направлении или когда он знает, что она ему открыто противостоит.
Хотя Банзен не всегда пишет столь очевидно, главная тема и тезис его статьи заключаются в том, что пессимист – это трагический герой. Как и трагический герой, пессимист Банзена сражается за высшие идеалы несмотря на знание того, что он будет из-за этого страдать и осознания, что его стремления, вероятно, никогда не увенчаются успехом. Развитие Банзеном темы трагического героизма ожидаемо, если учитывать его взгляд на трагедию как таковую. Здесь мы снова видим, как сущность его пессимизма вытекает из его трагической концепции мира, в соответствии с которой не существует никаких высших силы, способных гарантировать в мире справедливость и счастье или спасение за всю боль и страдания человека. Единственный источник справедливости и счастья – это борьба и стремления личности, которая вероятнее всего потерпит поражение, чем одержит победу.
Эта концепция пессимизма как трагического героизма подтверждается, когда мы сравниваем более позднее сочинение Банзена с более ранним, которое он написал в 1870‑х, разрабатывая своё трагическое видение мира. В частности, развитие темы трагического героизма мы находим в главе под названием «Heldenthum» (рус. «героизм») в произведении «Mosaiken und Silhouetten» (рус. «Мозаики и силуэты») [4]. В этой главе Банзен даёт яркий потрет трагического героя, который идеально соответствует его более позднему взгляду на пессимиста. Он выделяет три отличительные черты трагического героя. Во-первых, пессимист – это идеалист, который борется за свои идеалы и жертвует собой ради них. Его личности отнюдь не чуждо величие, поскольку он бескорыстен и полностью отдаёт себя помощи другим. Во-вторых, он полон невозмутимости, потому что сохраняет самообладание даже перед лицом жестоких ударов беспощадной судьбы или неминуемого поражения. В-третьих, пессимист обладает личностной автономией, потому что он сам лично искренне верит в те цели и идеалы, которым он следует. Он, в отличие от солдата или рыцаря, – не бездумная машина по выполнению приказов или религиозных наказов.
На последних страницах своей статьи Банзен мимоходом полемизирует с ещё одним, но уже прежним пессимистом – Фридрихом Ницше (179-80). Хотя Банзен не упоминает его имени, несомненно то, что здесь он отсылается к автору «Menschliches, Allzumenschliches» (рус. «Человеческое, слишком человеческое»). Ссылаясь на новую «историческую философию» Ницше, Банзен утверждает, что такой метод по раскрытию истоков морали подорвёт моральный героизм, на котором зиждется пессимизм. Если мы лишим трагического героя даже его иллюзий, то что тогда? Банзен не отвечает на этот вопрос, довольствуясь порицанием Ницше за то, что он предал наследие Шопенгауэра. Учитывая его собственный радикальный отход от Шопенгауэра, такая критика в сторону Ницше была, по меньшей мере, занимательной.
Большая заслуга статьи Банзена заключалась в том, что там была изложена новая и оригинальная версия пессимизма, отличная с одной стороны от квиетизма Шопенгауэра, а с другой – от эволюционизма и эвдемонизма Гартманна. Другой её большой заслугой было то, что изложенный там вариант пессимизма никак не позволял вывести из него аморализм, цинизм или квиетизм в силу того, что в самой своей сути этот пессимизм опирался на духовное сострадание и героизм. Если сочувствие к другим способно действительно мотивировать трагического героя к действию, то возражение Гартманна относительно того, что пессимизм Банзена приводит к отчаянию, теряет свою основательность.
Новая концепция пессимизма, которая никогда не впадала в цинизм или отчаяние и которая зиждилась на глубочайшем моральном сострадании, была лишь одним из вкладов Банзена в философию его столетия. Несколько его других вкладов в философию мы уже рассматривали: интересная теория трагедии, оригинальное и мощное мировоззрение, постулирующее конфликт в качестве сущности самой реальности, а также убедительная защита реализма, индивидуализма и реализма против идеализма и монизма Шопенгауэра и Гартманна. В целом, вклад Банзена в философию своего столетия пропорционально противоположен тому скудному признанию, которое он получил. Его забвение может показаться подходящей судьбой для того, кто так глубоко верил в трагедию жизни. Исправление же такого недоразумения судьбы в соответствии с высшими мерками интеллектуальной заслуженности является прямой задачей исследователя. По этим меркам, Банзен заслуживает гораздо большего внимания, чем мы ему уделили.
1. Дата приводится такая же, какую Луис приводит во введении в «Wie ich Wurde was ich Ward» (рус. «Как я стал тем, кем я стал»), ст. xxiii.
2. «WieichWurdewasichWard», ст. 163–83.
3. «Пассивное желание» – это желание, которое недостаточно сильно, чтобы побудить к действию (прим. переводчика).
4. Julius Bahnsen. «MosaikenundSilhouetten», (Leipzig: Wigand, 1877), cт. 1–41.