На комоде лежала какая-то книга. Он каждый раз, проходя взад и вперед, замечал ее; теперь же взял и посмотрел. Это был Новый завет в русском переводе. Книга была старая, подержанная, в кожаном переплете. — Это откуда? — крикнул он ей через комнату. Она стояла всё на том же месте, в трех шагах от стола. — Мне принесли, — ответила она, будто нехотя и не взглядывая на него. — Кто принес? — Лизавета принесла, я просила. «Лизавета! Странно!» — подумал он. Всё у Сони становилось для него как-то страннее и чудеснее, с каждою минутой. Он перенес книгу к свече и стал перелистывать. — Где тут про Лазаря? — спросил он вдруг. Соня упорно глядела в землю и не отвечала. Она стояла немного боком к столу. — Про воскресение Лазаря где? Отыщи мне, Соня...
А было нас всего у матушки двое: я, Зиновий, и старший брат мой, Маркел. Был он старше меня годов на восемь, характера вспыльчивого и раздражительного, но добрый, не насмешливый и странно как молчаливый, особенно в своем доме, со мной, с матерью и с прислугой. Учился в гимназии хорошо, но с товарищами своими не сходился, хотя и не ссорился, так по крайней мере запомнила о нем матушка. За полгода до кончины своей, когда уже минуло ему семнадцать лет, повадился он ходить к одному уединенному в нашем городе человеку, как бы политическому ссыльному, высланному из Москвы в наш город за вольнодумство. Был же этот ссыльный немалый ученый и знатный философ в университете. Почему-то он полюбил Маркела и стал принимать его. Просиживал у него...
Впрочем, помню, в тот вечер он был особенно откровенен:
За полгода до совершения преступления бедный студент-юрист Раскольников пишет статью под названием "О преступлении". Молодой человек относит статью в одну из петербургских газет "Еженедельная речь". Однако эта газета вскоре закрывается и Раскольников уверен, что статью не опубликуют. Однако за два месяца до преступления статья Раскольникова неожиданно появляется в газете "Периодическая речь",судя по всему, редакторам понравилась смелая статья Раскольникова, поэтому они решили ее напечатать. В это время сам Раскольников не догадывается, что его статья опубликована. Он также не подозревает, что статью уже прочитал следователь Порфирий Петрович. И конечно, статья не могла не насторожить такого умного, проницательного следователя...
Дети странный народ, они снятся и мерещатся. Перед ёлкой и в самую елку перед Рождеством, я всё встречал на улице, на известном углу, одного мальчишку, никак не более как лет семи. В страшный мороз он был одет почти по-летнему, но шея у него была обвязана каким-то старьем, — значит его всё же кто-то снаряжал, посылая.
А. Г. Достоевская писала по поводу этого отрывка: «Для Федора Михайловича были чрезвычайно тяжелы воспоминания о том, что ему пришлось пережить во время исполнения над ним приговора по делу Петрашевского, и он редко говорил об этом. Тем не менее мне довелось раза три слышать этот рассказ и почти в тех же самых выражениях, в которых он передан в романе „Идиот“» (Гроссман Л. П. Семинарий по Достоевскому: Материалы, библиография и комментарии. М.; Пг., 1929)
Она взяла бокал. Алеша взял свой, отпил глоток и поставил бокал назад. — Нет, уж лучше не надо! — улыбнулся он тихо. — А хвалился! — крикнул Ракитин. — Ну и я, коли так, не буду, — подхватила Грушенька, — да и не хочется. Пей, Ракитка, один всю бутылку. Выпьет Алеша, и я тогда выпью. — Телячьи нежности пошли! — поддразнил Ракитин. — А сама на коленках у него сидит! У него, положим, горе, а у тебя что? Он против бога своего взбунтовался, колбасу собирался жрать... — Что так? — Старец его помер сегодня, старец Зосима, святой. — Так умер старец Зосима! — воскликнула Грушенька. — Господи, а я того и не знала! — Она набожно перекрестилась. — Господи, да что же я, а я-то у него на коленках теперь сижу! — вскинулась она вдруг как в испуге...
А тем временем и шепни мне, из церкви выходя, одна наша старица, на покаянии у нас жила за пророчество: «Богородица что есть, как мнишь?» — «Великая мать, отвечаю, упование рода человеческого». — «Так, говорит, богородица — великая мать сыра земля есть, и великая в том для человека заключается радость. И всякая тоска земная и всякая слеза земная — радость нам есть; а как напоишь слезами своими под собой землю на пол-аршина в глубину, то тотчас же о всем и возрадуешься. И никакой, никакой, говорит, горести твоей больше не будет, таково, говорит, есть пророчество». Запало мне тогда это слово.
...Очевидно, Мармеладов был здесь давно известен. Да и наклонность к витиеватой речи приобрел, вероятно, вследствие привычки к частым кабачным разговорам с различными незнакомцами. Эта привычка обращается у иных пьющих в потребность, и преимущественно у тех из них, с которыми дома обходятся строго и которыми помыкают. Оттого-то в пьющей компании они и стараются всегда как будто выхлопотать себе оправдание, а если можно, то даже и уважение.