Нельзя действовать только сверху

Беседа с Анастасией Альбокриновой: как появилась и чем живет самарская площадка Victoria Underground, балансирование между Москвой и «немосквой», кураторство как акт любви.

Сергей Гуськов: Victoria Underground — это исключительно твоя инициатива, или идеи Анастасии Альбокриновой и пожелания галереи «Виктория» удачно встретились?

Анастасия Альбокринова: Идея открыть новый этаж «Виктории» принадлежит не мне, а коллективу галереи, и узнала я об этом совершенно неожиданно. Тогда, в 2018 году, я работала в Средневолжском филиале ГЦСИ (ныне не существует. — Прим. СГ), на должности старшего специалиста, что фактически означало очень разное — от дизайн-сопровождения текущей деятельности филиала до организации выставочных проектов, от составления образовательной программы и чтения лекций об архитектуре, авангарде до популяризации деятельности ГЦСИ. Все это происходило в тревожной обстановке, мы ожидали реконструкцию здания филиала — памятника конструктивизма Фабрики-кухни, в котором должны были разместиться не только гигантские выставочные залы, но и мой офис, с отделом (то ли образования, то ли временных выставок и резиденций), который я в перспективе должна была возглавить. Осенью 2018-го уже было ясно, что здания у филиала не будет — в ходе некоторых политических движений Фабрика-кухня перешла Третьяковке, и мы с Константином Зацепиным, который уже принял решение об увольнении, доделывали последние дела — вели курс по текстуальным картинам на партнерской площадке Горький Центр. На одно из наших мероприятий пришел Сергей Баландин, куратор «Виктории», с дизайнером галереи Оксаной Бондаревой. Они посадили меня на стул и развернули лист формата А4 — на нем был план помещения с тремя зонами: «Выставочный зал», «Кинолекторий», «Арт-студия». Так я поняла, что «Виктория» расширяется, а меня приглашают стать куратором нового пространства. По сути, мне предлагали творческую свободу, с одним ограничением: этот выставочный зал должен закрывать существующую в городе потребность в малоформатных выставках местных авторов, которым не хватает масштаба или имени для 300-метрового основного зала галереи. В голове Баландина все выглядело просто: достойных авторов в городе много, и можно выстроить их в стройную очередь, делать персоналку за персоналкой, не тратя на это особых бюджетов. Ведь художники есть, работы есть, нужно только поставить процесс «на рельсы». Мне это показалось не такой простой задачей, ведь даже представления о «достойных авторах» у нас с Сергеем расходились, а парад персоналок я считала скучным, поэтому тот год, который прошел с момента моего устройства в «Викторию» и до завершения ремонта в «Андерграунде», я думала о какой-то иной стратегии работы с доставшимся пространством.

СГ: И к чему ты пришла?

АА: В итоге, я сформулировала миссию «Андерграунда», которая кристаллизовалась в программу действий на год: локальное и экспериментальное искусство. Под локальным я понимаю не только искусство из Самары и области, но и искусство других регионов России, ту самую «немоскву» — огромный пласт локальных идентичностей, авторов, сообществ, сознательно выбравших свои города как место действия. Эта необходимость стала очевидна мне после выставочного проекта «Нежные касания цифровых тел» на основной площадке «Виктории» (осень 2019-го), на котором, помимо Самарских авторов, я показала художников Екатеринбурга, Воронежа, Тольятти — например, Люду Калиниченко, Ивана Горшкова. В принципе, выставочная логика Москва–регион сейчас максимально проста и понятна: это проще с точки зрения логистики и — банально — финансов. Привезти в Самару художника из Саратова, не говоря уже о городах Сибири, дороже в разы, потому что все рейсы, даже если вас разделяет 400 км — через Москву. Там концентрация художественных эмигрантов со всей России: проще собрать выставку, проехавшись на «Газели» по нескольким мастерским, чем обращаться к транспортным компаниям в разных городах. Но эта простота дискриминационна по отношению ко всей остальной России и, в частности, к тем, кто выбрал существование вне логики централизации.

СГ: А что значит экспериментальное в данном случае?

АА: На первом уровне это означает представление в стенах Victoria Underground тех форм искусства (и форматов экспонирования), которые еще вызывают некоторое недоумение у публики: цифровое искусство, саунд-арт, инсталляция. Я сейчас звучу провинциально, но важно понимать контекст. «Виктория» на данный момент единственная галерея, показывающая современное искусство в Самаре, и за годы деятельности под кураторством Баландина она пришла скорее к просветительству. То есть на основной площадке речь не идет о том, чтобы «шокировать» зрителя, здесь важно хотя бы показать ту часть современного искусства, которая стала «проверенной классикой». Авангард, концептуализм, нонконформизм, гиперреализм, обзорные выставки по медиумам и важным темам — при наличии всего 365 дней в году и таких задачах в основной «Виктории» не остается места для молодого, сырого, трендового искусства. И тем более нет возможностей для кураторского эксперимента — даже я сама, работая на верхней площадке, подхожу к проектированию выставки более конформистски, осознавая ее длительность, бюджет и даже то, что она должна быть понятна пенсионерам и школьникам. В «Андерграунде» же этой задачи не стоит: выставка может быть какой угодно, и именно эту свободу я превращаю в челлендж для себя как куратора.

СГ: Насколько Victoria Underground связана с твоими прошлыми кураторскими и художественными проектами? Чувствуешь преемственность?

АА: Интересно, что «XI комнат», самоорганизованная галерея, которую мы делали еще в студенческое время (2008–2011 год), находилась в подвале жилого дома и была самым настоящим андерграундом. Оттуда, очевидно, и растет опыт делания выставок буквально из «ничего»: на все материалы мы скидывались, сами делали монтаж, сами были уборщиками, баристами и диджеями на открытии. При этом у событий в «XI комнатах» был какой-то сумасшедший темп — мы открывали по выставке в месяц. И в Victoria Underground я не смогла остановиться: с открытия в августе 2020-го здесь прошло уже девять выставок, общей длиной три–четыре недели. По сути, ты анонсируешь проект, в субботу — открытие, потом уикэнд, еще уикэнд, в следующее воскресенье выставка закрывается, во вторник — демонтаж, в четверг — монтаж, а в субботу — снова открытие. Этот темп, возможно, придется немного сбавить в следующем сезоне, хотя обидно до слез, когда видишь, как мало успеваешь за год и как нужно отдавать приоритет одному в ущерб другому. Моих личных кураторских проектов в этой системе умещается два–три в год, остальные слоты занимают выставки финалистов премии, организованной галереей «Виктория», которую мы начали вручать в 2019 году, а так же партнерская выставка с премией Nova Art, выставка художников другого региона (в этом году, например, это был Воронеж) и пара персоналок. Такая система сложилась за первый год работы «Андерграунда», и скорее всего спроецируется и на следующий год. Надеюсь, с одним важным добавлением — выставкой-резиденцией (которую тоже хочется делать на регулярной основе).

СГ: А у тебя есть какая-то своя кураторская линия?

АА: По сути, ее и не было никакой — в «XI комнатах» я не идентифицировала себя как куратора. Я была одним из участников сообщества с усиленными организаторскими функциями, поскольку на мне было помещение (я была в прямой коммуникации с его владельцем). Плюс я обнаружила в себе стремление создавать комфортную почву (common ground) для всех участников. Общалась с самыми «припадочными» художниками, терпеливо разводила авторов с их работами по залам, находила экспозиционные решения в кризисные моменты (когда до открытия три часа и обнаруживается, что в бетонную стену не вбивается гвоздь, и вы решаете бросить на пол балки с прошлой выставки и разложить графические листы вдоль них), во время общих встреч помогала вырабатывать темы/смыслы, вокруг которых строилась бы новая выставка. Наверное, такое принятие разных, даже самых склочных характеров и опыт сведения в одном пространстве абсолютно разных людей все же помогает мне в кураторской деятельности сейчас. И еще один момент, который перешел в кураторскую практику из моей основной профессии, дизайна, и отчасти из персональной художественной практики — это очень визуальный, чувственный подход к проектированию экспозиции. Думая о выставке, я в первую очередь мыслю крупными образами, представляю свое тело в пространстве, в свете/темноте, плотности/разреженности, формулирую ощущение, которое источается объектами (произведениями), моделирую ситуацию глазами зрителя. Впоследствии эти аморфные образы обрастают текстом, проблематикой, конкретными именами и работами. Все реализованные выставочные проекты я могу описать в таких коротких образах. Например, «Нежные касания цифровых тел» — это сочащийся цветом тактильный аттракцион, «Зал новейшей реальности Самарской области» («ЗНРСО») — краеведческий музей для сумасшедших, сделанный сумасшедшими, «ЦСИ Алиса» — противостояние ИИ и кожаных, «Ублажатели объектов» — НИИ и ультрафиолетовый постчеловеческий бордель.

СГ: «Андерграунд» это бессрочный проект? Видела ли ты когда-нибудь, как художественные проекты жили после смерти и лучше бы было их завершить? Не заложен ли в Victoria Underground, как во все сегодняшние продукты, механизм «запланированного устаревания»?

АА: Я видела жизнь и смерть «XI комнат», да вообще всю эволюцию этого объединения. Даже при полной самоорганизации мы пришли от свободного эксперимента к системе, своеобразному конвейеру — возможно потому что не знали других систем, кроме «от выставки к выставке», а может, хотели нащупать в своей деятельности опору, научиться жить искусством, в том числе и финансово. Когда искусство — это область постоянных личных инвестиций (денежных, временных, эмоциональных), наступает выгорание. Его, конечно, боюсь. Не знаю, сколько лет я смогу находиться в одном и том же месте, делая и делая новые проекты. Я уже знаю, что буду делать весь следующий год, и это знание и успокаивает и тревожит одновременно. В идеальном мире и я и Victoria Underground должны стать вольносообщающимися единицами, объединяющимися для актов любви, а не по принуждению. Для этого нужно менять систему, завязанную на «заземленности» куратора в институции, создавать возможности мобильности и обмена. В противном случае мы будем синхронно устаревать, и смотреть на это будет просто печально. Уже сейчас я начинаю хотя бы на своей земле создавать такие возможности для «иного опыта» — приглашаю кураторов из других городов, даю нашему дизайнеру Диме Крылову развиваться как куратору саунд-искусства, разрабатываю с Баландиным проект резиденции. О персональной мобильности мне пока сложно мечтать: мне платят за то, что я прихожу в 11 утра и ухожу в 7 или 9 вечера. С нашим штатом в пять человек на два этажа (не считая директора) по-другому невозможно. И наверное, в рамках одной институции это нельзя изменить.

СГ: Понимаю, что площадка существует меньше года, но сама для себя ты отметила самые важные события на ней, прорывы?

АА: Конечно, если не сказать, что весь этот год для меня — какой-то «прорыв». Именно в 2020 году я официально поменяла свой трудовой статус — с дизайнера, выставочного художника-проектировщика на куратора. Первый проект на новой площадке ставил для меня не только необходимость показать, какой я куратор, но и в принципе представить существование Victoria Underground — как идеи, как процесса, как социальной организации и механизма взаимодействия куратора, художника и зрителя. «ЗНРСО» стал именно таким: это была выставка-исследование, в которой я принципиально не стала отделять искусство от других практик и дисциплин — мифологии, краеведения, мокьюментари. Мы ездили в экспедиции, ходили в библиотеки, сооружали кекуры (каменные башни), сканировали газету «Водолей» за 1995 год. Ранжировать художников по комплексу заслуг я так же принципиально не хотела — выставляла и живых и мертвых, девятнадцатилетних ноунеймов и звезд. Это проект, для которого я впервые набрала исследовательскую команду из волонтеров (никто не знал, на что идет, потому что проект позиционировался как секретный и каждый подписывал подписку о неразглашении) и даже изобрела форму оплаты труда, валюту галереи — «Виктория рубли», на которые можно посещать мероприятия галереи. Еще это проект, которым я хотела взорвать герметичный пузырь из пары сотен посетителей выставок современного искусства и привести в галерею людей, которые никогда им не интересовались — диггеров, уфологов, читателей паблика «Таинственная Самара».

СГ: Получилось?

АА: Перед открытием я с ужасом ожидала, что кто-то из задействованных участников даст мне по голове — либо художники обидятся, что представлены на одной стене с какими-то домыслами о палео-уфологическом происхождении Жигулей, либо охотники за привидениями не увидят среди искусства привычных иллюстраций, а какие-то абстракции. Но сработало ровно наоборот. Вплоть до того, что выставка стала популярна среди пенсионеров, ведь многие из них считают себя свидетелями того или иного аномального явления — визита НЛО или полтергейста. В зал даже пришлось вынести табуретку: при гигантском обилии текстов находились желающие прочитать их все, потому что впервые все таинственные трактовки историй города и области были собраны в одном месте. Кстати, неожиданным подарком стало получение издательского гранта Музея «Гараж» — garage.txt на книгу «Охотники за видениями: художественные и аномальные опыты на Волге». Ее я буду писать в этом году, и она станет одной из форм представления локального искусства — воображения на связи с географией.

СГ: «ЗНРСО» прозвучал далеко за пределами Самары. Собственно благодаря нему я узнал про Victoria Underground и начал следить за программой. Но это ведь не единственный успех такого рода?

АА: Схожим по величине экспериментом стал проект «Ублажатели объектов» — выставка-лаборатория, посвященная чувственным проявлениям и отношениям неживых объектов. Принципиальным для меня в этом проекте было делать выставку без единого пред-заготовленного произведения, выставку-процесс, формирование которой можно наблюдать в реальном времени. Я пригласила трех кураторов для трех лабораторий (искусства, звука и посттанца) и попросила их сформулировать собственное исследование в данной теме внутри своих медиумов. Кто-то работал в одиночестве (например, художник Дмитрий Гилен), кто-то — в партнерстве (хореографы Юлианна Авраменко и Дарья Досекина), кто-то набрал целый исследовательский коллектив (музыкант Дмитрий Крылов). Моя роль здесь сводилась к хореографии этих процессов — выстраиванию взаимодействий между лабораториями (у всех были кросс-проекты), общему таймлайну появления разделов выставки (она состояла из трех открытий и одного отчетного концерта «Манифест неживого») и поддержанию Оранжереи — своп-точки растений, куда каждый мог принести и унести зеленого друга. Здравой критикой, если смотреть на выставку из Москвы, будет то, что тема ООО (объектно-ориентированной онтологии) уже описана, изучена и красиво представлена в десятке выставочных проектов. Для меня здесь, возможно, фокус другой — да, на нечеловеческом и непознаваемом нашим чувственным аппаратом, но в первую очередь на той базовой неопределенности, из которой растет выставка, и на доверии участникам, каждому из которых дается возможность исследовать новое, в том числе и себя.

СГ: Но речь ведь не только о выставках?

АА: Конечно. Важной, если не кураторской, то организаторской инновацией считаю для галереи появление цикла «Неделя современно…» — ежемесячной программы, когда целая неделя посвящается одной сфере: танцу, музыке, театру, архитектуре. Мы приглашаем отдельных кураторов, и смотрим, например, на архитектуру и так и сяк — читаем важные тексты, смотрим документальные фильмы, делаем циклы минилекций, встречи по профориентации, воркшопы. Это на неделю приводит в галерею новую публику, и многие из этих посетителей потом возвращаются. Это так же и совершенно новые опыты — например, на неделе современного театра, когда были спектакли-караоке, спектакли-запахи и спектакли-инструкции. Еще в «Виктории» появились современные музыка и танец, мы провели уже три «лежачих рейва» и приучили (но это не точно) зрителя к голому телу. «Андерграунд» теперь площадка, в которой музыканты могут играть то, за что их вышвыривают из клуба (нойз, field-recordings и эмбиент), а зрители сюда ходят как на академический концерт — знакомиться с новым звучанием и исследованиями в области звука. Для хореографов здесь — возможность работать с посттанцем и иной контекст восприятия тела — прямой контакт со зрителем, неиерархичная система «сцена–зрительный зал».

СГ: Когда ты рассказывала про экспериментальность Victoria Underground, то сравнивала с основной площадкой галереи, где некоторые вещи не получается показать, так как к ним еще не привыкла местная широкая аудитория. А ты как бы форсируешь обновление эстетических и мировоззренческих представлений людей. И тогда получается, что вы (и галерея в целом и ты в своей программе) занимаетесь чем-то вроде «догоняющей модернизации». Но тогда это все же следование в рамках трендов мировых (читай: западных) и московских (так как туда из Европы и США быстрее доходит). Как же тогда быть с историей про «немоскву»? Возможен ли альтернативный путь? Можете ли вы сами тренды задавать? Что для этого есть, а чего не хватает?

АА: Ситуация, в которой мы находимся, требует как будто совершенно разнонаправленных движений. С одной стороны, введение Самары в глобальный мир искусства. А для этого нужно выполнить некий «норматив», который как раз и задается Москвой и, шире, Западом. Определенный уровень художников, качество выставок, даже самого выставочного пространства, качество кураторского текста, лонг-листы каких-нибудь премий, рукопожатные отношения с кураторами и арт-критиками из других городов, налаженные каналы обмена произведениями между институциями. Все это, если упростить, служит одной цели — создание в Самаре ситуации, когда из нее не нужно уезжать. В момент, когда город дает возможность художнику, куратору не только раскрыть свои возможности на локальной площадке, но и выставляться в других городах, ездить в резиденции, участвовать в биеннале, иметь портфолио, которое не стыдно отправлять — тогда чувство замкнутости, вакуума отступает, и проходит зуд от мысли, что ты находишься не в том месте. (Мой коллега Баландин очень многое делает в этом направлении: подает номинантов нашей премии на «Инновацию» в номинациях «Молодая генерация» и «Региональный проект», ведет курс «Азбука молодого художника», посвящая отдельные встречи созданию портфолио, мотивационным письмам, расчету бюджета проекта.) С другой стороны, эта же ситуация требует очень четкой рефлексии локальной ситуации и внутренних ресурсов. Это и понимание того, какие художники есть и на что они способны, и выявление каких-то общих нарративов, той самой региональной идентичности, о которой так модно говорить. И поддержка каких-то малых ростков и инициатив, которым не хватает пространства и ситуации, в которой они могут состояться. Про это цикл «Неделя современно…», Самарская квартирная триеннале (2017, 2020) и фестиваль «Назад в город», который организует галерея.

СГ: Каково же решение?

АА: Ставя Victoria Underground в суперпозицию между локальным и глобальным, нужно стремиться не разрешить, а принять эту двойственность и действовать в ней. Мы четко осознаем свою уникальность, контекст города, реки и природы, в котором находимся, и практики искусства, которые в нем рождаются. Мне странно видеть, что многие молодые художники пытаются действовать «вне контекста» — на этом фоне абсолютно уникальным выглядит опыт арт-группы «Лаборатория» (В. Логутов, А. Сяйлев, И. Саморуков, О. Елагин) и других художников, которые превращают самарскую землю в территорию трансцендентного опыта, вписываясь в абсолютно нормкорные практики совриска: видеоарт, инсталляция, акция, ленд-арт. Среди новых авторов тоже есть такие — это и группа spdplf с проектом «Ползучесть» (слизи и инста-маски на берегу Волги), и аут-группа «Муха» с городскими исследованиями и самиздатом, и Юлианна Авраменко с хореографическим проектом «Структура для 24» на песке.

СГ: Это вселяет надежду?

АА: Хочется сказать, что нам все нравится и мы ни на что не жалуемся, несмотря на то, что всегда здесь были и все знаем об этих местах. Но на самом деле нет. До сих пор зияют крупные дыры: в городе с населением 1,3 миллиона на сегодняшний день нет ни одной самоорганизованной галереи; только «Виктория» системно показывает современное искусство; от случая к случаю бывают проекты в «Музее Модерна», Усадьбе А.Толстого, дизайн-пространстве «Формограмма» и арт-кластере «Дом 77». У нас сложно с образованием, кураторами, арт-критикой и деньгами. Те, кто действуют здесь, любят приставки «пока» и «все еще». Я пока в Самаре. Я все еще в Самаре. Да, ты все еще здесь, друг, и, может, пока ты здесь, попробуешь что-то изменить? Из хороших новостей: те мои друзья, что пересидели эти порывы (или совсем их не испытали) и в 35+ остались в Самаре, сейчас обладают настоящим ресурсом к системным изменениям. Это и директора музеев (Миша Савченко в самарской Третьяковке и Андрей Кочетков в краеведческом музее им. Алабина), и люди в образовании, городских исследованиях, журналистике. Но для того, чтобы самарская земля давала сильные всходы, нельзя действовать только сверху. А действуя «снизу», нельзя делать это ради каких-то благ — только для себя, только по любви.

СГ: Один заметный деятель искусства из Самары сказал мне, что с момента появления Victoria Underground он перестал подниматься по лестнице в «Викторию», так как там ему больше не интересно. Не возникает ли у вас случайно напряжения между площадками галереи?

АА: У нас много разных напряжений, но они скорее не деструктивные, а адаптационные. Мы все пытаемся приспособиться к жизни в коллективе в пять человек, два из которых — кураторы, еще двое — SMM-щик и дизайнер, которые работают на обе площадки, и при этом, вопреки желанию Баландина простой иерархии, сохранить горизонталь. У нас коллегиальное согласование всех крупных инициатив по выставкам, событиям, опенколлам, ссоры из-за того, что можно и чего нельзя писать в телеграм-канале галереи. С момента открытия нижней площадки основной трафик перетек туда. Помимо выставочного зала, здесь располагаются кинолекторий и арт-студия, в которой занимаются наши школы, плюс площадка перед входом и естественный амфитеатр, с которого можно наблюдать закат на Волге. Верхняя площадка в этот момент как будто музеефицировалась: сюда теперь ходят школьные экскурсии и люди, нацеленные на вдумчивый просмотр экспозиции. Ту часть офиса на верхнем этаже, где раньше ютились лекции и ридинг-группы, мы хотим оборудовать в читальный зал и начать больше популяризировать нашу библиотеку. Мне нравятся эти разные атмосферы между этажами. Я представляю нас как некую Третьяковку, с корпусом на Лаврушинском и отделом новейших течений на Крымском Валу. В нашем случае это более концентрированная версия в рамках одного здания. Плюс мы все вместе мечтаем о том, что и фасад нашего здания, обращенный на набережную, может стать частью некоего «ДК Виктория», с кафе, книжным магазином и, чем черт не шутит, постоянной экспозицией самарского искусства.

СГ: А конфликты внутри галереи такое разделение не порождает?

АА: Конечно, между мной и Сергеем тоже много разного. При разных стратегиях и темпераментах мы часто критикуем решения друг друга, но при этом и учимся, по крайней мере я, потому что мой опыт в плане организации выставок совсем мизерный, такой же как и тайм-менеджмент в работе с серьезными партнерами и навыки долгосрочного планирования. Я же от себя приношу какие-то практики, которых раньше не было в галерее — большее вовлечение внешних людей в процессы: дружеские вечеринки-монтажи и демонтажи, работа с волонтерами, практиканты из ВУЗов, опенколлы для выставок. Плюс, когда кажется, что мы совсем прилипли к своим стульям, мы меняемся: этой весной Баландин курировал персональную выставку Алексея Журавлева в «Андеграунде», в то время как я готовила большую выставку Дмитрия Александровича Пригова на верхней площадке. После монтажа он подошел ко мне и спросил: ну что, не опорочил я Victoria Underground? С таким же вопросом, наверное, подойду к нему и я, когда 29 апреля в «Виктории» откроется Пригов. Тут нужно сказать спасибо нашему директору Людмиле Иосифовне Патрати за доверие и поддержку нашей деятельности, практически полную творческую свободу. Да, в названии новой выставки мне пришлось сократить слово «Вагина» до многозначного «В», но это столь малое ограничение по сравнению с возможностью действовать в таких масштабах.

СГ: Насколько вы представлены в мире? Нет ли желания всю документацию выложить на сайт, существовать в логике нынешних выставочных агрегаторов типа TZVETNIK?

АА: Это немного больной вопрос, упирающийся в вопрос ресурсов, банальные человекочасы. При всего пяти сотрудниках (не считая директора) мы и так делаем много, но большинство деятельности обращено вовнутрь — на то, что происходит в стенах галереи: выставки, лекции, ридинг-группы, концерты и кинопоказы, школы искусств. Наш директор по развитию коммуницирует с прессой, преподавателями наших школ и собирает книжную лавку; наш SMM-щик осуществляет закупки и монтаж, ведет прямые трансляции лекций; наш дизайнер монтирует видео, перекрашивает стены и диджеит на открытии. У нас нет кассира и входные билеты пробиваем мы сами. Как и работаем по выходным. В такой ситуации думать, как ты представлен в этом мире — какая-то роскошь. Хотя и необходимая. Конечно, мы выкладываем фотоотчеты с выставок на сайт и видео лекций на YouTube. Мы подаемся на «Инновацию» и в прошлом году обзавелись статуэткой (за кураторский проект Сергея Баландина «Для себя и для них»). В этом году тоже подали несколько наших проектов на премию и ждем конца апреля, затаив дыхание. А с «Цветником» я даже и не пыталась связываться. Воронежские художники Миша Гудвин и Ян Посадский, приехавшие зимой на монтаж выставки «Пару кварталов отсюда», с досадой осматривали наши стены и говорили: «С таким точечным светом ни одну фотографию не примут в TZVETNIK». Слишком высокие у них требования к контенту. (Во время подготовки данного материала первая публикация документации из галереи «Виктория» появилась на TZVETNIK. — Прим. СГ) Мне от этих слов, на самом деле, стало легче — конкурентные системы, попытка кому-то понравиться меня угнетают. А представление о нас вовне Самары складывается самым олдскульным способом — через людей. Кураторов, художников, лекторов, музейных сотрудников, с которыми мы взаимодействуем. Сейчас мы в стадии, когда люди, делавшие с нами что-то раньше, предлагают новые проекты и сотрудничества; и когда мы вдохновляем события вовне — как, например, Квартирале на Урале. Меня, конечно, не отпускает надежда, что в моем расписании появится время для агрегации опыта и выстраивания новых связей. Или хотя бы время, чтобы перейти дорогу, спуститься на пляж и посмотреть, как солнце садится за Волгой.

СГ: Планируете ли создать в дополнение к основной площадке галереи «Виктория» и Victoria Underground что-то суперэксклюзивное — например, Victoria VIP?

АА: На самом деле, вот эта Victoria VIP, о которой ты говоришь — это то, какой была (или хотела быть) «Виктория» в самом начале. С момента открытия в 2005 году и на протяжении более чем пяти лет галерея показывала персональные выставки самарских художников-шестидесятников с акцентом на возможность приобретения работ, привозила японскую гравюру, французскую фотографию, делала предаукционный показ Christie’s и ряд благотворительных аукционов. Все это проходило в интерьере с колоннами и шторами, цветами, белым роялем в центре, шампанским и закрытыми открытиями для представителей upper-middle class. У галереи тогда был другие кураторы — Наталья Гончарова, Галина Рябчук, а с команды требовали продаж. Но, к сожалению или к счастью, эта концепция не сработала. У самарских бизнесменов как не было, так и нет достаточной мотивации коллекционировать искусство — что советскую школу, что современных авторов. Этот социальный кластер, людей разбирающихся или, по крайней мере, понимающих инвестиционную ценность искусства, нужно сначала сформировать. Поэтому после нескольких лет такой выставочной политики «Виктория» сменила вектор и занялась просветительством — приглашением авторских проектов Андрея Паршикова, ретроспектив Брассая и Базелица, показом современных авторов: Владимира Логутова, Александры Паперно, Владимира Тарасова. С приходом Сергея Баландина у галереи открылся новый «левел» — кураторские выставки местного производства. То есть мы здесь наблюдаем скорее обратную динамику — не от эгалитарности к элитарности, а наоборот. При этом эгалитарность присутствует, конечно, не в полном смысле: мы не стараемся показывать общедоступное искусство, а показываем более сложные и менее очевидные вещи, но за счет образовательной программы, событий, школ, вовлекаем аудиторию и понижаем «болевой порог» от встречи с искусством. И если сейчас можно сказать, что мы «приручили» несколько сотен самарчан — в «Викторию» ходят с одноклассниками, с девушкой, с подружкой-пенсионеркой, снимать селфи и тиктоки, чекиниться на открытии и ночи музеев, — то сегмент тех, кто может прийти и приобрести произведение искусства, все равно отсутствует. Я не вижу острой необходимости бросать часть сил на то, чтобы его сформировать, у нас и так достаточно задач. Плюс формирование интереса к совриску можно, наоборот, начинать «снизу», с лавки малых произведений искусства, аукционов молодых авторов, повышения статуса наших авторов в других городах и на всероссийских аукционах и онлайн-платформах. Это еще и вопрос амбиций и темпераментов — мне задача очаровывать кэш-имущих кажется скучной, и гораздо интереснее пройти череду самоэкспериментов на кураторском поле. Если в какой-то момент в «Виктории» появится сотрудник, который будет получать от этого удовольствие — возможно, такое направление деятельности и появится. «Виктория» — гибридный организм, принимающий форму тех практик и мировоззрений, которые несут отдельные члены ее коллектива. Сейчас она такая, а какой будет завтра — посмотрим.