Game Over

Современное искусство умерло, а мы еще нет.

Пару месяцев назад я окончательно решил не употреблять выражение «современное искусство» по отношению к текущему положению дел в художественной сфере. Разве что в названиях институций, которые включают это словосочетание, или в исторических экскурсах, или в кавычках и с множеством пояснений на грани с извинениями. Где-то этого действительно не избежать. Но исключения лишь подтверждают общий настрой. Хотя, надо признать, и в разговоре проскочить может — сила привычки. (В настоящем тексте речь идет об историческом взгляде, так что простите, люди добрые, много раз напишу запретные слова.) Причиной моего решения стало осознание, что понятие это больше не несет тех смыслов, которыми было заряжено в 1980-х и которых лишилось в середине 2010-х. А потому просто обманывает, затемняет суть происходящего.

В последней своей версии термин «contemporary art» был не просто равнозначен выражению «актуальное искусство», за ним стоял целый идеологический комплекс. Собственно сформировалось оно под влиянием нового мирового устройства, которое утвердилось с развалом социалистического лагеря. Компартии, как костяшки домино, начали валиться и толкать друг друга в небытие в середине 1980-х. А к 1991 году почти все обрушились. И в условиях социальной и политической турбулентности возникла идея международной художественной сети. Биеннале, конечно, на тот момент уже существовали, но в последующие два десятилетия они стали появляться как грибы после дождя. Вихрь освоения современным искусством новых территорий охватил вначале второй мир, а потом и третий. Тут особо углубляться излишне. Процесс хорошо описан в доброй половине статей «Художественного журнала», Texte zur Kunst, October и прочих изданий, ищите по слову «неолиберализм». Краткий пересказ: глобальный капитализм триумфально шествовал по планете, поедая все, что ему не позволяли съесть прежние коммунистические правительства, а вместе с ним шли западная массовая культура, широкий ассортимент потребительских товаров, инфляция, деиндустриализация, обнищание населения — и нишевые истории, типа современного искусства.

Индустрией оно стало только к концу 1990-х, когда захваты новых рынков и приватизация всего, что плохо лежит, более-менее завершились. Наступила эпоха нормализации. А в 2000-е, можно сказать, был краткий идиллический период, который видимо причастные к биеннале, фондам, арт-центрам и музеям современного искусства почитают своим маленьким золотым веком. Тогда-то, во многом уже постфактум, участники этого международного сообщества сформулировали, что же такое современное искусство.

Во-первых, речь шла о глобальном движении. В идеале, никаких границ, никаких помех на пути колесящей по миру художественной тусовки не должно было быть. Везде следовало оборудовать форпосты — открывать филиалы арт-центров, основывать биеннале, десантировать первопроходцев, постоянно сдвигать фронтир. Никакой пощады косным старорежимным музеям и непросвещенной публике, как и никакой альтернативы принятию современного искусства, не предусматривалось. Шок и трепет! В России фигурой, символизирующей этот процесс, стал Марат Гельман, хотя, по правде говоря, приложились все.

Во-вторых, общность языка. С одной стороны, им буквально служил английский (хотя в нем возникали диалекты, о чем пишут тут и тут), что в игривой, но при этом вполне канонической форме зафиксировал в 1992 году Младен Стилинович. Но с другой, это было наречие, основанное на согласии в понятийном аппарате. Деятели современного искусства должны были понимать друг друга на уровне идей. И мы послушно учились этому. Собственно нетворкинг на галерейных вернисажах и биеннальных превью, инаугурационных вечеринках и кофе-брейках симпозиумов работал как языковой практикум — английского и современноискусственного.

В-третьих, постконцептуальное искусство. Можно выводить contemporary art из Дюшана, можно — из послевоенного художественного всплеска в США, можно — из поп-арта, можно — из американской профильной прессы второй половины ХХ века. Версий много. Но по-настоящему емкий и влиятельный словарь, объясняющий художественную практику, предложили концептуалисты. Чуть позже их терминология в упрощенном виде пошла в широкие художественные массы. Собственно так появилось 50% того самого языка, о котором говорилось выше и остатки которого до сих пор проскакивают в нашем лексиконе (оставшаяся половина была связана с условиями существования арт-коммьюнити и определенным этическим кодексом).

В-четвертых, свобода индивидуального высказывания. Это одно из тех базовых понятий, без которых современное искусство отказывалось существовать. Оно служило основой его логики. «Несмотря на некоммерческий статус, в центре системы биеннале находится именно рынок и его идеология, — писала Екатерина Дёготь на излете эпохи современного искусства. — Здесь фетишизируется не товар, но центральная самохарактеристика рынка — свобода, понимаемая как прежде всего свобода выбора из богатого ассортимента имеющегося. <…> Свободные кураторы персонифицируют священную корову личного выбора и тщательнейшим образом за этим следят как за высшей этикой своей профессии». Художник, куратор, критик могли высказываться как угодно — мешать им значило совершать акт цензуры. Если углубиться на три десятилетия в прошлое в массив публикаций о современном искусстве, окажется, что значительную долю его составляют сюжеты о конфликтах с душителями свободы. Нескончаемая борьба за право сказать то слово или показать ту картинку, какие хочется. Даже там, где цензура и близко не стояла, ее следовало спровоцировать или придумать — ведь именно при наличии таковой можно отчетливее увидеть самоценную творческую свободу.

А теперь посмотрите на эти четыре пункта. Ни один из них не соответствует сегодняшнему состоянию художественного процесса. Глобальное движение? Границы возводятся снова, мир разрывают на части, о едином сообществе говорить не приходится, биеннальная сеть деградирует. А союз независимых агрегаторов, объединяющих сравнительно небольшой срез художников из разных стран, пусть и пассионарных, не особо целостен да и не вечен, поскольку у нас нет и не будет больше единого интернета, просто мы этот свершившийся факт еще не до конца осознали. Общий свод принципов, с которыми все согласны? Теперь все говорят на разных языках, понятийный аппарат у каждой группы свой. Постконцептуальная традиция? Проклята и забыта. Свобода высказывания? А вы разве не слышали, что это иллюзия, которой прикрывают структурное неравенство и безнаказанность привилегированных групп? Да вам еще 33 причины назовут, почему творческой свободы больше нет (и не было никогда). Догонят в твиттере и еще добавят аргументов. Вот и все, шах и мат.

Важно подчеркнуть, что погибло современное искусство где-то в середине 2010-х. Но в тот момент все мы были увлечены другими новостями: реванш правительства после нескольких лет оппозиционной вольницы, ИГИЛ[1], Украина, постправда, Трамп, Брексит, культурные войны в соцсетях… Эта незаметная и быстрая смерть выглядит гораздо феноменальнее, если вспомнить, каким непобедимым титаном казался мир contemporary art в нулевых (и даже в первой половине десятых). Но столь же подспудно художественный процесс стал меняться, только лишь этот глобальный монстр издох. Внезапно вернулись фигуры, сброшенные с корабля современности, то есть утвержденного и заверенного арт-теорией магистрального пути современного искусства. Техники и медиумы, ранее признанные строго неконвенциональными, снова сделались приемлемыми. Постепенно начали пропадать бюрократической тональности тексты к работам художников, а вместо них полились поэзия и поток сознания.

И вот в 2020–2021 годах стало окончательно ясно: мы живем в одном мире вовсе не с тем искусством, которое существовало всего-то лет пять назад. Теперь оно совершенно иное. И казалось бы, почему бы его не назвать «современным» в буквальном смысле слова, оно же делается здесь и сейчас. Не выйдет: слишком много дополнительных значений вложили в это определение, слишком много идеологических схем в него было встроено — так просто не избавиться. Придется пожить с какими-то другими терминами, пока связка слов «современное искусство» не станет вновь нейтральной. Процесс этот может занять долгие годы, десятилетия, а, может, никогда так и не завершится. Мы же понимаем, что нейтральность — миф. Не достичь ее. Да и кто знает, какие еще трансформации произойдут с искусством, с современностью и с нами.

[1] Признано в РФ террористической организацией.