Принятие неопределенности
Беседа с Женевьев Гоффман: фэнтези, игровая эстетика и декаданс старого мира.
Сергей Гуськов: Фэнтези, эзотерика, научная фантастика, бульварное чтиво и комиксы для вас просто источники вдохновения среди многих или воздух, которым вы дышите?
Женевьев Гоффман: Одна из причин, по которой я люблю фэнтези и аниме, заключается в том, что я явно вижу в них глубинные человеческие желания и просто позволяю зрителям испытать их в полной мере. Я хочу оседлать дракона. Или приручить огненного грифона, который будет вечно меня охранять. Почему я должны быть этого лишена? Мне хочется влюбиться в мужчину, который способен превратиться в тигра, чтобы защитить меня. Люди должны получать то, чего они желают. Я выросла, постоянно читая фантастические романы. У меня были неприятности, оттого что, прогуливая физкультуру, я пряталась в разных уголках школы и читала фэнтези. Когда я была помладше, это были сплошь Тамора Пирс, «Коты-воители» и «Рэдволл». Сейчас я всегда слушаю аудиокниги с фэнтези на работе, и это действительно важная часть моей художественной практики. Некоторые фантастические произведения я считаю большой литературой. Насколько детально продуманы «Темные начала» Филипа Пулмана, произведения Сюзанны Кларк и — из недавно открытого мной — трилогия «Запертая гробница» Тэмсин Мьюир! А все книги Патриции А. Маккиллип так прекрасно написаны, что их нужно рассматривать как искусство. Но на самом деле я люблю фэнтези, которое принято считать трэшовым или несерьезным, меня привлекает как юмор и самоирония Терри Пратчетта, так и приторное самолюбование Эмили А. Дункан. Я люблю сверхъестественные истории в декорациях викторианской эпохи. Серия Джонатана Л. Говарда об Иоганне Кабале укрепила мой интерес к некромантии, к победе над смертью или остановке хода времени, к чему я возвращаюсь снова и снова в своем творчестве.
СГ: Легко ли эстетика декаданса, fin de siècle, вписывается в популярную культуру и современное искусство?
ЖГ: Не думаю, что это вообще наш общепринятый архитектурный или декоративный стиль — но честно говоря, очень жаль, что так. Не хочу, чтобы все вокруг выглядело как сети Chipotle или Starbucks. Я постоянно боюсь, что люди увидят изобразительный ряд моих работ и подумают, что это бездумный перевод всего в регистры западной культуры или намеренная реакционность. Однако я осознаю, что делаю. Но кто знает, может быть, это бессмысленно. Мне нравятся современная скульптура, я люблю бруталистскую архитектуру так же, как любой другой переучившийся миллениал, но, бесспорно, некоторые старинные дома, обнаруженные мной в Познани в Польше, были самыми красивыми из всех зданий, что я когда-либо видела. Я люблю декаданс старого мира и, поверьте мне, понимаю, насколько эта эстетика укоренена в неравном доступе к богатству и власти, но это не значит, что мы не можем сейчас считать ее прекрасной. Я получаю много откликов по этому поводу. Однажды мне пришел имейл, в котором буквально говорилось: «Что за дела у тебя с барокко?» Но, простите, я действительно считаю аляповатый представительский декор великолепным и думаю, что мы все имеем право видеть красивые здания, красивые скайлайны и красивые интерьеры. И полагаю, что, перепрофилируя такую проблемную историческую эстетику, мы можем начать добавлять к ней вторые и третьи смысловые слои, менять ее значение, одновременно вспоминая и отрицая то, что она раньше олицетворяла.
СГ: Хотели бы вы жить в другую эпоху? В каком веке, в какой стране и почему?
ЖГ: Возможно, я была бы неандертальцем. Я бы буквально умерла почти в любой другой эпохе. Я такая болезненная и зависима от компьютеров. Мое искусство опирается на очень конкретные исторические события, которые я изучаю — например, Манхэттенский проект или открытие радиации, — но я не обязательно хотела бы пережить их лично. Хотя я бы не отказалась быть «мухой на стене» в определенные исторические моменты или побывать на определенных вечеринках. Может быть, я бы посетила Веймарскую республику. Но если бы мне обязательно нужно было отправиться далеко назад в прошлое, я бы хотела вернуться в те времена, когда мы были обезьянами и ели фрукты. Вообще я бы предпочла жить в альтернативной реальности, допустим, в мире покемонов или где-нибудь с драконами.
СГ: Много хороших идей вы находите на разных онлайн-платформах?
ЖГ: Интернет подкрепляет эстетическую картину, сложившуюся у меня в голове из всего того бреда, который я читаю. Иногда мне кажется, что я плохая художница, раз не провожу достаточно времени, просматривая искусство других художников, в отличие от ужасного фан-арта. Однако меня поистине сильно вдохновляют люди, которые рисуют свои собственные комиксы и создают оригинальных персонажей онлайн. Большинство моих идей стали результатом весьма беспорядочных и разрозненных исторических исследований. Я только что закончил книгу Стафиса Каливаса «Современная Греция: Что нужно знать каждому», так как занимаюсь работой о воображаемом убийстве Уинстона Черчилля, а сейчас еще и начала читать «Историю Балкан, том 2: ХХ век» Барбары Джелавич.
СГ: Что в интернете наиболее действенно с точки зрения художественного вдохновения?
ЖГ: Площадка DeviantArt, а также подростки, которые косплеят уже имеющихся и придумывают оригинальных персонажей в TikTok, и мамаши в Pinterest.
СГ: Насколько важны в вашем творчестве игры? Используете ли вы игровые движки как инструмент производства или только в эстетическом плане?
ЖГ: Иногда я бываю резка и могу заявить, что это мое искусство влияет на видеоигры. Но я действительно в них играю. Люблю Zelda, Final Fantasy и Pokémon. Часто скачиваю игры в Steam, чтобы раздербанить их на 3D-файлы, но фантастические миры в моих работах — мои собственные. Я больше романтическая рассказчица, чем геймер. А видеоигры просто часто обладают схожей фантастической эстетикой.
СГ: Насколько важны в вашей работе найденные объекты и found footage?
ЖГ: Очень важны. Я считаю себя прежде всего художницей, создающей коллажи. Я родилась с довольно серьезной инвалидностью. До 16 лет я не могла собрать волосы в хвост. Мне до сих пор трудно правильно держать карандаш. Я «нарезала» картинки из интернета и «склеивала» их на компьютере — так я создавала свои первые работы, пока не научилась делать 3D-дизайн. Теперь все мои рисунки перемежаются с элементами, взятыми из видеоигр, и поразившими меня архитектурными моделями.
СГ: Эпоха Instagram и агрегаторов выставочной фотодокументации оказала глубокое влияние на художественный мир. Из-за того, как онлайн-платформы презентуют произведения искусства, снимки отдельных объектов стали предпочтительнее, чем «виды экспозиции» или разрозненная документация выбивающихся из инстаграм-формата, масштабных работ. К тому же, большую часть аудитории художники теперь находят в сети, а не офлайне. Именно поэтому многие современные выставки изначально делаются под определенный тип документирования: объекты разнесены в пространстве, а выставка как единое целое перестает работать, обычно это просто временная констелляция из произведений, которые в следующий раз будут скомбинированы иначе. Размышляете ли вы о выставке как медиа, или для вас выставка это уже пройденный этап?
ЖГ: Я создаю работы, которые должны экспонироваться в пространстве. По правде говоря, я часто испытываю трудности с документацией, так как мой подход к искусству всегда заключается в том, чтобы представить, как кто-то смотрит непосредственно на произведение. Я не «онлайн-художница», хотя интернет и влияет на мои работы. До того, как у меня появится лучшее словесное определение для моей практики, я бы предпочла называть себя художницей, создающей инсталляции. Хотя и это не совсем точная формулировка, лучше скажем так: мои работы предназначены для «физического пространства».
СГ: Мы наблюдаем перепроизводство альтернативных реальностей в массовой культуре и — одновременно — в очередной раз переживаем разделение человечества: страны и социальные группы с новой силой создают себе мифы и истории. Как же работать с альтернативными мирами в современных условиях? Какие проблемы вы видите в подобных художественных практиках? И как вы их решаете?
ЖГ: Довольно часто я с восхищением наблюдаю, сохраняя конечно дистанцию, за тем, как другие люди выдумывают свои версии истории, свою мифологию. Мне кажется, что сегодня люди строят всю свою идентичность вокруг сюжетов, которые одновременно и полностью вымышлены и глубоко укоренены в правде. Понятия «история», «мифология» и «фэнтези», на мой взгляд, довольно близки. В некотором смысле сказочные миры, созданные на основе истории, так же правдивы, как и реальная история, которую мы изучаем в школе или рассказываем другим. В моих мирах зрители не подвергаются риску быть дезинформированными, потому что это фантастика, но я часто натыкаюсь на политическую повестку, с которой сама себя не отождествляю. Думаю, художник должен полагаться на свое чутье. Я доверяю собственным политическим убеждениям и своему пониманию истины, иначе зачем бы я создавала искусство. Также я доверяю тому, чего не знаю. А не знаю я больше, чем кто-либо другой, и отчасти создание искусства о прошлом означает принятие неопределенности.
Что еще почитать:
Сергей Гуськов. Money Gallery: и в город — начало конца — лазутчики тихо вползали // Spectate, 2021