"5 шагов"
Некогда ароматный запах свежеприготовленных блюд, застилавших обеденный стол, пусть и не большой, растворился в затхлом воздухе, пропитанным медикаментами. Никто не наготавливал больше, не украшал дом по праздникам – желание поддерживать жизнь дома, как это было раньше, истощалось так же стремительно, как и тело маленького Манджиро. Болезненная тяжесть витала в доме Сано, как только младший ребёнок овощем слёг по вине одного несчастного случая, изменившего жизни всех членов семьи на «до» и «после».
Тишина была звенящей, лишь она одна на пару с аппаратом ИВЛ, эхом разносящий по стенам дома противное пиканье. Больше не было в них ни смеха радостного, ни криков детских беззаботных.
Дедушка всё так же кряхтел, раскрывая утреннюю газету; Эмма в себе замкнулась, чаще из дома уходить стала, проводя время с друзьями и сомнительными парнями; Манджиро неподвижно лежал на кровати и глядел в одну точку совершенно бездумно, пока в желудке и руках его торчали катетеры. Время текло медленно, и в моменте Шиничиро казалось, что он застрял в нём без возможности вынырнуть на поверхность. Свалившиеся на его плечи обязанности тяжёлым грузом тяготили молодого парня, горбиться заставляли под всей той ответственностью, которая теперь висела на нём. Монсаку не был бессмертным – может не сейчас, может через год или два, но возраст даст о себе знать, проявляясь через деменцию, – за ним тоже нужно было приглядывать. Младшая сестра – ей нужно было его внимание не меньше, однако момент был упущен, что по сердцу ножом резало. Манджиро же... Этот мальчишка занимал всё его время и мысли, сам того не осознавая. Шиничиро стал для него личной сиделкой, руками и ногами, что больше не ходят.
С самого утра и до поздней ночи он ухаживал за братом, скорлупа которого всё сильнее трескалась, обнажая овощ, скрывающийся за ней. На себя ему наплевать было: на внешний вид, на недосып, на выгорание, тлеющее глубоко внутри. Он кристально чисто видел своё отражение в зеркале, окружение видели это, ты видела это.
Ты не была незнакомкой этой семье. Отнюдь! За все годы ваших с Шином отношений ты успела узнать их как родных. Относилась к ним как к собственной семье, и трагедия, как гром ударившая по ним, не могла не задеть тебя.
Трещину меж вами было не предотвратить. В день известия, когда Шиничиро узнал о случившемся, шок поддых ударил ему, заставив оцепенеть в неверии. Отрицание было первым шагом: будто умалишённый, он качал головой в лихорадке, отказываясь принимать реальность. Бормотал себе под нос «нет-нет-нет-нет-нет», не слышал ничего и никого. Ни твои речи, ни речи Монсаку с врачами – ничто из этого не доходило до него. Взглядом полным слёз он смотрел на койку с братом, и поверить не мог, что всё это взаправду.
Трогать его не имело смысла. Будучи старшей сестрой в семье, ты не могла понять всей глубины его поражения, но могла представить какого это – видеть младших в таком состоянии, не зная, поправятся ли они вообще. Шиничиро нужно было время, тебе же оставалось просто быть рядом, невидимой, но твёрдой опорой, которая всегда позволит ему опереться в момент надлома.
Недели две прошли для него как в коматозе – блекло так, без аппетита, с шумом в голове вместо мыслей, после чего на смену пришёл гнев. Гнев на врачей, что не сумели в чувства брата младшего привести; гнев на родных, что в роковой момент не уследили за Манджиро; и, самое главное, на самого себя, что было тяжёлее всего. Ведь не подари он тот чёртов самолётик, брат не полетел бы вниз с высоты турника, точно пластиковая игрушка, сломавшись вдребезги. Мысль об этом червём изнутри изъедала, не давая ни минуты покоя. Лишь одна она на повторе была...
Шиничиро крушил всё на своём пути в попытке выплеснуть разросшийся в сердце гнев. Дверьми хлопал, вещи ломал, швыряя об стену, от чего ты вздрагивала невольно. Хотелось приласкать его, прижать к груди и убаюкать, по голове поглаживая, но это было последним, что нужно было ему. Отмахивался от любого прикосновения, избегал и игнорировал, замкнувшись в себе. За чем после последовала стадия торга.
Казалось, он даже взбодрился. В приподнятом расположении духа искал всевозможные варианты решения проблемы, когда на деле психоз за этим прятался. Шин был на грани, сам того не осознавая. Смеялся как обезумевший, без конца вторя, что «всё будет хорошо», «что совсем скоро Майки поправится», что только вызывало недоумевшие взгляды со стороны родных. В них не было злой усмешки, скорее жалость. Смотреть на это всем тяжело было, ведь несмотря на диагноз, выздоровления которому не было, Шиничиро не терял надежды.
Долго это длилось. Намного дольше отрицания.
И в моменте, когда стадия приблизилась к своему финалу, падение в депрессию казалось сродни американских горок. С высоты Эвереста Шин покатился в самый низ со скоростью, что жаром щёки до крови расхлестала.
Жизнь, на короткое время вобравшая в себя краски, вновь стала блеклой, без капли просвета.
Каждый переживал травмирующие моменты по-своему: кто-то искал поддержки и утешения в родных, кто-то делился накопившимся через сублимацию, а кто-то проживал это сам с собой, не желая плакаться в чьё-либо плечо. Шиничиро как раз из таких – старший ребёнок просто не мог показать свою слабость. Но как бы упорно он не избегал ласки, порой это было именно тем, что ему нужно.
Например, в моменте, когда забывал о себе – когда приёмы пищи пропускал, о сне даже не думал, почти не отходя от койки брата, когда...
— Когда ты последний раз ел? – без капли напора в голосе спросила ты, аккуратно подходя к Шину со спины. В те немногие дни, когда Монсаку всё же удавалось уговорить внука отдохнуть, тот первым делом шёл в магазин, управление которого отдал в руки Вакасы с Бенкеем.
Что-то в нём ёкало по приходу – мотоциклы были его отдушиной, а магазин, своего рода, безопасным островком, где нет ни проблем, ни лишнего шума. Однако сейчас подобное было непозволительной роскошью для Шиничиро. Не мог он просто взять и радоваться жизни, как и не мог сбежать из дома, прячась в стенах мастерской.
— Шини? – потерянный в мыслях, он даже не услышал, как ты пришла к нему. Лишь со второго раза голову в твою сторону повернул, улыбку натягивая – слабую такую, трогающую лишь уголки губ на долю мгновения.
— М? Ты что-то говорила? Прости, я не услышал.
— Да нет, ничего такого... Вот, – отбросив лишние любезности, ты достала из сумки парочку контейнеров с ещё горячей едой. В одной из них – наваристый суп, в другой – рагу. — Прошу, поешь, пока тёплое, я а поприбераю немного, – чмок краткий в щёку оставила и оставила его наедине за стойкой, направляясь к пыльным витринам. Да, ребята приглядывали за D.&D., но трепета за своё детище, коим считал Шиничиро магазин, они не знали, как и того, как тщательно натирал витрину с байками и стеллажи, кайфуя от наведённого порядка.
Не до этого ему было. Он не способен навести порядок в самом себе, что уж говорить о магазине? Но если это хотя бы немного подбодрит его, ты сделаешь это за него.
Пока Шин ковырял вилкой в контейнерах, понемногу согреваясь домашней едой, ты носилась по залу, как пчёлка. Свежий воздух запустила внутрь через распахнутые окна, пыль везде вытерла, полиролью ароматизированной натёрла все поверхности, полы вымыла – и магазин, казалось, сделал глоток жизни. Всё блестело и благоухало. Аромат новеньких диффузоров, расставленных поверху и купленных тобой, раскрылся приятной сладостью и теперь витал в воздухе.
Это не заняло много времени. Может, пару-тройку часов, не больше. С музыкой на фоне – приглушённой, едва слышно играющей, – уборка пролетела быстро, почти незаметно. «Осталось только...» – думала ты, взглядом выискивая, что пропустила, пока не почувствовала тепло родных ладоней на своих плечах.
— Спасибо, – в тишине его голоса, впервые за долгое время, ты услышала больше чувств, чем за последние несколько месяцев.
«Спасибо за еду. Спасибо за то, что остаёшься рядом. Спасибо за то, что продолжаешь поддерживать, даже когда я молчу по несколько дней. Спасибо за то, что не теряешь веры в нас. Спасибо за то, что помогаешь моей семье. Спасибо тебе за всё» – всё это на языке крутилось, но сил произнести вслух не нашёл, надеясь, что и так поймёшь его. Просто подошёл со спины и, обвив талию руками, головой в плечо уткнулся.
Как же давно ты не чувствовала тепла его тела вот так...
Шиничироприобнял тебя, вздох тяжелый испуская. Сначала легонько, обыденно так, как обнимал и раньше, а после, почувствовав, как твои руки легли поверх его, лишь крепче сжал. Дыхание утяжелилось, а в теле дрожь вдруг показалась. Содрогался Шин, скрывая это за хваткой, способной вот-вот раскрошить твои рёбра. Он был на пределе, в шаге от нервного срыва, и изо всех старался не дать себе рассыпаться.
— Ну-ну, Шин, иди ко мне, всё хорошо, – ты тихонько пробормотала, тут же поворачиваясь к нему лицом. Обняла крепко, голову, уткнувшуюся в изгиб твоей шеи, поглаживая, пока немые сотрясения не переросли в громкий отчаянный плач.
В тот день – за закрытыми дверьми магазина, в подсобке на маленьком диване, – толстая скорлупа Шиничиро треснула. Упав тебе на колени, крепко вцепившись худощавыми руками за бёдра, как за единственное спасение, он горько рыдал, выплёскивая все накопившиеся чувства. Рыдал, не говоря ни слова. Как маленький мальчик, на руках у матери, которой ему так не хватало в моменты краха. Хотелось поделиться с ней всем, что душу гложет, но та давно оставила их. Потерять следом за ней и Манджиро он просто не мог.
Сколько вы так просидели – ты не знала. За окнами давно потемнело, но с места вы не сдвинулись.
Шиничиро наконец позволил себе передохнуть – выговориться и хотя бы немного поспать, пока ты сидела рядом, всё так же поглаживая по волосам. Наблюдала за ним, поглаживая ласково, слёзы с щёк пальцем большим стирала до тех пор, пока рыдать стало нечем. Это и стало моментом, когда депрессивный период медленно пересёк черту принятия.
Он понял, что не было больше смысла корить себя за подаренный самолётик, изъедать мыслями навязчивыми «а если бы». Принял всё, как есть. Не сиюминутно, но всё же принял. Мало-помалу начал заботиться о себе – сон восстановил, перестал пренебрегать приёмами пищи, время от времени разрешая себе отдыхать за пределами дома, давно впитавшего в себя больничный запах, чему Монсаку с Эммой были только рады. Шиничиро всегда был «живчиком» в этой семье, не унывал, всех подбадривал, и потому видеть его в затяжном унынии, без блеска в глазах, било по ним также сильно, как и произошедшее с Манджиро.
И вскоре после этого Шиничиро восстановился, насколько это вообще было возможно. Улыбка стала чаще уголки его губ трогать, в весе набрал, избавившись от впалых щёк, а ещё помощь научился принимать, не чувствуя за это вины.
— Эмма-а-а, помоги мне с гирляндой! – кричал Шиничиро из гостиной, стоя на стремянке в проходе.
Каждый был занят своим: ты с сёстрами суетилась на кухне, наготавливая Рождественскую поляну, Шиничиро с Эммой дом украшали, а дедушка Монсаку ходил туда-сюда с важным видом хозяина дома, помогая то вам, то им. В воздухе витал аромат имбирного печенья и индейки, шкварчащей в духовке. Закуски, выпечка и прочие вкусности уже стояли на столе, за окном снег хлопьями валил, разговоры весёлые и шум телевизора на фоне звучали, вдыхая жизнь в дом Сано.
— Да иду я, иду! – крикнула Эмма в ответ, возвращаясь в зал вся в белом.
— Что это у тебя на лице?.. – пробормотал Шиничиро, недоумённо глядя на сестру.
— Я распыляла на подоконниках сухой снег, — начала она, но после шёпотом продолжила, стирая белое нечто, похожее на шарики из пенопласта, с волос и подбородка, – и случайно в лицо себе брызнула...
Заливной смех Шиничиро эхом разбился о стены гостиной. Такая глупость маленькая, но так рассмешила, заствив согнуться пополам, за живот хватаясь. Так забавно выглядела Эмма, что и дедуля смехом заразился, посмеиваясь над внучкой, от чего и вы с девчонками из кухни выглянули, глядя на смущённую Эмму.
— Помогли бы лучше, джентельмены, – ты и сама хихикнула, шагая в к ней. — Давай-ка уберу. – Взяв из её рук расчёску, ты принялась избавлять её локоны от искусственного снега, стараясь не испортить укладку. – А вы пока помогите Шину с дедушкой, – на что сёстры послушно согласились.
В этом доме их любили так же сильно, как и в отчем. Монсаку принял их с любовью, считая за родных внучек. С Эммой и Шином ладили славно, за Майки заботились, когда нужно было. До несчастного случая они частенько носились вместе по дому, резвясь и хохоча громко. И пусть смех Манджиро стих, семья не теряла надежды на его выздоровления. Тлела слабым, но упрямым огоньком в их душах, пока жизнь протекала своим чередом. Он не был для них обузой. Нет, отнюдь. Манджиро стал для них хрупким сосудом, разбиться вдребезги которому они бы ни за что не дали.
Конец этого года исцелил рваную рану в их сердце, сделал их сильнее и выносливее. Так, может быть, следующий год вместе с чудом рождественским исцелит и Манджиро? Никто не знал наверняка, но все в эту ночь загадали именно это в своём заветном желании, сидя за праздничным столом, в молитве взявшись за руки.