Гвоздь кто-то вбил в дерево: две рецензии на хайку Сани Малея
Рецензии Катерины Ерошиной и Дмитрия Кудри
КЕ: Небо ноября Сани Малея
Недавно в обсуждениях хайку прозвучало вот такое: «"Эмоция в три строки" не есть хайку, но является целью такового, на мой взгляд. Если стих не передаёт эмоцию, то зачем он вообще?..» (Саня Малей). Я бы тут хотела задержаться и поспорить. Мне кажется, эмоция — еще не все. Состояние — вот, на мой взгляд, более точное слово. Состояние полнее, это не просто радость или грусть, оно включает переживание либо сопереживание, то есть как эмоцию, так и, скажем, реакцию человека на нее.
Увидел человек яркий фантик на выцветшей осенней лужайке и …? Загрустил о бренности сущего или порадовался яркому пятнышку в осенней хмари — вот эмоция. Но дальше происходит переживание, наслаиваются оттенки, воспоминания, само состояние героя. Отсюда может родиться хайку, и оно будет не только о фантике, не просто восклицание «Смотри-ка, фантик! Как ярко среди жухлой травы!».
Мне кажется, мало «написать» эмоцию, надо как-то породить более сложное сопереживание в читателе. Возможно, я занудствую, могу принять этот упрек. Возможно, я увлеклась идеей о хайку как состоянии, и стараюсь подогнать сюда всё.
Вернемся к десятке Сани Малея. Я упорно считываю в этих хайку одну эмоцию: «о, интересно!». И есть впечатление поспешности, хотя по форме хайку очень ёмки и лаконичны, даже слишком. Конечно, это мое субъективное восприятие.
Небанальный поворот от классического соположения луны и тыквы. Да, кабачок, особенно крупный, может почище тыквы светить лунным боком из ботвы. Четко читается усталость дачника: кабачки кругом, не отделаться, и замариновали, и оладьев напекли, и икры наварили, и соседям силком раздали… Это прочтение придает хайку легковесность, вплоть до сэнрю. Полнолуние и кабачок — потенциально хайково. Вторая строка все упрощает, низводит в житейское.
Смелое. Но — давайте вернемся к эмоции. Первая строка восклицает, вторая довольно сурова — эта «агрессивная» точка в конце! — третья задумчива. Герой от радости переходит к грусти, какой чувствительный персонаж, успел за три строки и обрадоваться, и задуматься. Что ж, все бренно.
Вот почему я говорила о поспешности. Каркасу нечем хлопать-то. Сняли же пленку. Обрывок пленки отлично бы хлопал и теплица стремилась бы улететь вслед за перелетными гусями, которые так зазывно кричат, пролетая над дачным участком. Гуси есть, желание улететь есть, хлопать каркасу нечем. Докрутить бы чуть, и как раз хорошее бы было хайку, и небанально, и знакомо, и сопереживаешь этой теплице.
Ну да, а то возьмут и гвоздями-то… Пара «крест/ладони» прочитывается. Возможно, тоньше было бы выразиться просто — руки в карманы. Но тогда, вероятно, вычитать этот образ было бы труднее.
Мне не хватает деталей — «крестный путь» что? Где герой его видит? Или думает? Или это шествие церковное? Или проповедь? И главное: он прячет руки в карманы отчего? Тут не хочется кощунствовать или оскорбить чувства верующих, но мне сложно выстроить эту логику — почему бы человеку так остро случилось перенести на себя крестные муки? Это же не о стигматах речь?
Удачное хайку. Мне снова не хватает деталей. Хайку можно прочесть и как медосмотр школьников, например, которые стайкой воробьев толпятся в коридорах поликлиники, и как историю немолодого человека, и тут трепещет слегка уже изношенное сердце. Скорее второе, вероятно, куст же облетевший.
Вспомнился один из переводов Ловушки:
Следующая хайку строится на каких-то почти немыслимых нюансах полусмыслов, полузвуков, полуобразов.
нингэн докку — комплексный профилактический медосмотр, который японцы стараются после определенного возраста (он тогда субсидируется) регулярно проходить. Слово обычное, разговорное, с интересной этимологией: нингэн — человек, докку — от англ. dock, док, где строят или ремонтируют суда. «Человека, словно судно в док, заводят для тщательной проверки состояния». Обратить внимание надо на звучание слова докку. Суховатый такой звук…
Дословно, это кости лотоса; стволы завядшего, засохшего лотоса, торчащие из воды. коцу — онное чтение иероглифа 骨 кость, опять же звучит сухо, даже хрустяще. Так называют кости кремированных людей. Здесь глуховато-сухие докку и коцу играют в немного зловещий, немного смешной унисон.
От хайку в переводе, конечно, ничего не осталось. По-японски звуки слов, переклички между рентгеновскими снимками и засохшим лотосом, всякими гадкими больничными жидкостями и старым прудом, своей судьбой и жизнью цветка Будды создают нескоро забываемую мелодию».
Все понятно. Лучше конечно не кашлять.
Первоснег — красиво. Дальше начинается сложное. Я не поэт, я скучный человек. В чем извечная обнаженность ветвей? Особенно в снегопад? Напротив, снег их укутает. Осень обнажила, снег прикроет, весной вообще оденутся в листву. А так под одеждой все мы голые, да. Красиво сложились слова, но на мой вкус — слишком красиво.
Интересный выбор дерева. И — «где»? Там же, ты-то уехал, а она так и стоит. Можно представить себе героя, который день ото дня наблюдает осину в окно. Или гуляет вечерами, и осина — молчаливый друг, у которого можно постоять покурить, да и повернуть назад. Была бы яблонька — переживал бы садовод, покинул деревце, как оно там, под снегом клонится.
Осина — многозначительное дерево, с непростой отсылкой к Иуде, это считывается, возможно, вопреки желанию автора. Или так задумано? Или просто она существует, эта осина, в реальности и ничего не придумано? В целом как раз получилось больше, чем просто эмоция, есть ощущение. Хотя второе прочтение, связанное как раз с «иудиным деревом», звучит суицидaльнo.
Хорошо, что небо, а не просто ноябрь. Настроение читается, состояние читается. Про ноябрь не хочется думать, тоскливый месяц, простите.
Перекручено, на мой взгляд. Да, ужин при свечах играет двояко, это и торжественное событие, и отключение света. Нужно было это подчеркивать? Ну, можно, наверное. Будь только это в хайку, было бы нормально. Невеселый контраст, горькая ирония. А вот Шехерезада тут немножко некстати, мне кажется. Может, ненамеренно вышло — но читается же. Зачем? Некруглое число без лишних коннотаций сыграло бы точнее. Ну и — это же из головы всё, у нас тут свет не отключают, не говоря уже о прочем.
Почему-то нравится. Это не хайку, это абсурдно, это начинает разваливаться, когда задумываешься, но что-то тут такое есть, оно запомнится.
ДК: По тропинкам Сани Малея
Первое – после прочтения тридцатки:
Умышленно или невольно, автор обустроил эти строки таким образом, что я обнаруживаю в них целую палитру – от тютчевского «всё во мне, и я во всём!..» до кантовского «звёздное небо надо мной и моральный закон во мне». Среди прочего и концепт кундалини: «душа ребёнка выбирает своих родителей».
Вполне допускаю, что с этим можно не согласиться – не видно в этих строках ни Канта, ни Тютчева, ни полупрозрачных эзотериков. Но есть такое явление – резонанс: резонатор не содержит в себе звуков, на которые он отзывается, и не производит их сам – без помощи внешнего воздействия, но способен улавливать их, концентрировать и через это усиливать. Разумеется, взаимодействие души и произведения искусства сложней и, во всяком случае, взаимней. Но когда мы чувствуем – это «мой фильм» или «моя книга», то находим в них то, что улавливает, концентрирует и усиливает нас самих. Хотя бы отчасти.
При том (вернёмся, однако, к форме), здесь буквально просятся в руки перлы эстетики хайку: обстоятельное ториавасэ со вселенским ма, вменяемое близнечное фуэки-рюко, тёплая сердечность кокоро, несомненная подлинность макото. И двумя сторонами лёгкого каруми – аварэ сдержанного восторга и таинственный мрак югэн.
(Не поясняю, ибо читателю эти слова близки, а с кем ошибаюсь – ИИ/AI легко справится с любой эстетической монадой.)
И пусть саби-ваби подождут более пристального читателя, а у киго и вовсе отгул, облик этой строфы (сугата) – отчётлив и выразителен.
Необъятную роль звёздного неба играет тут ВСЯ полнота цветов. А живой интерес к этому континууму обнаруживает ту же доминанту ребёнка, что и глагол «держусь». На этом – честном – слове держится и всё хайку.
Возможно, стих Сабаки попроще, но и появился он, надо отметить, аж в самом конце прошлого тысячелетия.
Кажется, эти провода, на которых не случилось в нужный момент даже нескольких птичьих нот, – всего только картинка, увиденная героем уже под занавес промелькнувшего и так незадавшегося кусочка жизни. Но хочется верить, что хайку это – лишь торопливый плод недолгой печали, а по прошествии времени «как рыбы всплывут со дна серебристые аэростаты» воспоминаний. А то и обозначатся, незамеченные в усыпляющей ламинарности будней, живительные турбуленции бытия.
Закатное солнце в окне. Герой в поисках чего-то перебирает вещи в ящике письменного стола ушедшего отца. Крупным планом – стена с аскетическим украшением, по которому нервно пробегает световой блик. Камера поворачивается к герою – выпрямившись, он неподвижно смотрит на предмет в руках.
Возможно впрочем, автор очеркнул тут совсем иную мизансцену.
Сначала вспомнилось из любимой «Лунной пыли» Артура Кларка: «Полное затмение Луны мой дед описывал так: "Керосиновая лампа Иисуса Христа совсем загнулась"». Но луна – ещё куда ни шло: прилетела – улетела... А вот солнце, по моим ощущениям, – один из самых устойчивых феноменов в подлунном мире. «Но, поди ж ты, – как сказал другой классик, – и это только кажется».
Герой события прочувствовал картину, предчувствуя именно это. Похоже, листья терзаемы были в тот момент лютым осенним ветром.
Дав этот краткий эпитет, я усомнился – говорят ли так? Оказалось, да:
«Свирепы волны житейского моря; на нём господствуют мрак и мгла; непрестанно воздвизаются на нём бури лютыми ветрами – духами отверженными; корабли лишены кормчих; благонадёжные гавани превратились в водовороты, в гибельные пучины; всяка гора и остров от духовных мест своих двигнушася; потопление представляется неизбежным» (Святитель Игнатий. Приношение монашеству. 1886).
Совсем другой коленкор. Тут и воспоминание согревает, и аналогия соблазнительна, но... чувство протеста, увы, оказывается сильнее: не чересчур ли? Давать советы стараюсь не, но, может, сократить до «какая из тропинок ведёт в…»? Иначе – натурально хонкадори на «Omnes viae Romamducunt». А в ИГ вела только одна.
Да вот, кстати, куда-то и привела:
Сдаётся, автор назначил останки на роль какэкотоба. Для усадьбы, как это ни печально, такое возможно, а вот для деревьев, ещё покрытых местами пожелтевшей листвой – нет. Ибо останки – мертвы и повержены, а эти деревья, хочется верить, всего лишь впали в спячку. Но продолжают, как могут, стеречь свою почтенную хозяйку.
Мысль понятна, но в качестве хайку – не зашло. Может, потому что слишком понятна. С лишком.
А сколько о дожде – а он всё льёт и льёт.
А сколько о «чувствах» – а они всё...
Да ведь это, по счастью, только в анекдоте так: «Сложил, понимаешь, венок сонетов о любви – закрыл тему».
Но здесь не сонет, а всего три строки, которые, при всём желании, никак не укладываются у меня в футляр хайку.
И тут – не столько неожиданно (а вы-то чего хотели?), сколько, на мой зуб, нехаечно. Оно бы и нехай, да молвлено уже, и изрядно: «дома новы, а предрассудки стары». К тому же «ухабы и ко» – не столько ведь в зеркале (заднего обзора?), сколько пониже – поближе к т.н. пятой точке. Впрочем, водителю виднее.
А вот тут, похоже, не только хайку возвращается, но и философия. Особенно к водителям – в предчувствии гололёда и прочих дорожных утех. Если смайлики пальцем от досужих прохожих, то «это так себе». Но если они – результат сползания снега с капота, то улыбается, скалит зубы человеку сама природа. А это сурьёзно.
Рискну сократить третью строку до «которые не противны» – не всё же непременно только слухами полниться.
И отдельно, офтопиком, только в связи и по поводу, рискну поделиться уверенностью одного, надеюсь, общего нам знакомого:
«Всё так же, извини, прекрасны розы».
Авторская эквилибристика достигает тут апогея. Работник метлы буквально размазан по пейзажу, делокализован, как электрон в атомной орбитали, и вот уже сам ветер оборачивается «великим дворником в полях бесконечной росы...». Но это – если немного пофантазироваать.
И дело, по-моему, не портит сидящий внутри, но неплохо темперированный «под хайку» анекдот, а скорее, добавляет модернового позитива в классическую осеннюю меланхолию. Хотя в МКХ мы, не сговариваясь, поместили бы его во фристайл.
А ещё, что называется, после титров, – за гранью фристайла:
Чудится, эманация автора буквально воспаряет здесь над призрачными оковами Haiku&Co, позвякивая колокольчиками рифм, аллитераций и ассонансов – отзываясь во мне милым творением когда-то широко известного в узких кругах Юрлая Перецкова:
Хайковское послечувствие (старое доброе ёдзё), как листья после порыва ветра, по перечтении этих и прочих строф сложилось случайными строчками в туманный силуэт: