collections
July 14

Ореховая Соня: Когда умру, стану коктебельским закатом и все тут. Сиреневым

К дню рождения Софии Русиновой (14.07.1965 — 15.01.2005).

Хайку Ореховой Сони

— Ну и как Коктебель?

— Как и тебе.

— Как? И тебе?


книга

о трехстах пятидесяти девяти страницах

ну где же тут обо мне


южный ветер с восточным

играет в футбол

моей головой


вместо окна

пожелтевшее фото

старого сада


падает недалеко от яблони

тыква дачника


во тьме шорохи

ночных бабочек

ресниц о ресницы.


и рад бы забыть, что осень,

да

листва на воде


подарок березы —

ажурный чехол на машину


за ночь

разметало ветром

вчерашний день


просыпалась под звук капели,

проснулась — осенний дождь.


листья смешались в луже

с отраженьями листьев


сквозь туман

пейзажи родного города

прекрасневеют


со вчерашнего не просохли

цветочница и ее будка.


тише воды

сегодня город

слушает ливень


вспоминаю, как плакала

не помню — о ком


чай без сахара —

чтоб тишину не спугнуть


назойливой мухой

муза моего мужа

названивает по телефону


как колокол раскачиваюсь

в такт языку непонятному


когда мое сердце разобьется

один осколок

я подарю тебе


первый снег — и первый

снежок в спину


похолодало

не обещало

зато как ясно


плюс-минус

быть-иль-не-быть

льду на луже


Новая сковородка.

Не мою ее —

купаю.


в тишине

две ложечки позвякивают

не в такт


«я напишу!», звучащее

как «никогда»


с размаху в подушку

над головой вперемешку

перья и сны


пока ты в отъезде,

сплю в объятьях

твоей рубахи


Реку охватывает озноб

усталость

лед


позвякивают

сосульки пальцев

о пуговицу


в белую крапинку снегопада

все


пожилая сороконожка

на восемнадцати костылях


никак не нашарит поземка

середину улицы


что ни зеркало —

везде эта тетка

в тесноватом пальто


Юбилей курса.

«Классно выглядишь!» —

сообщаю чьему-то ботинку.


пластиковые стаканы

шуршат у мраморных ног


на свой язык перевел

все шоколадки


прошлое,

какое ж ты дивное, какое не

настоящее


по кромке бархана

мираж ветра


брожу по кладбищу

читаю имена

камней


Хабаровск—Москва

восемь часов заката


из-за облаков

все не выходит в хайку

зимняя луна


пока тебя не было

такого мне нашептал твоим голосом

телефон


Переход метро.

Скрипач, отдыхая, слушает

Наши шаги.


выбегаю,

вздрагиваю —

жить можно!


морковное солнце

свекольный тюльпан

весенний пост


Поймаю тебя, поймаю,

снежинка,.. капля!


Это она,

гроза —

гроза причесок!


сегодня мой дом

под охраной радуги


белый пудель у черного

отобрал упавшую пешку


Как ты чихнула —

аж с вишен прочь лепестки!

И ну хохотать.


первые капли дождя

на полуслове

все взгляды в небо


одностороннее

движение

к тебе


чмокнул и сбежал

порывистый какой

ветер


Опадает пион.

Набираю твой номер,

поднимая по лепестку.


встречая твой поезд,

сколько уже проводила

всяких других


от входа до выхода

краткий сон под землей

в метро


с входящих на исходящие

солнечный луч

подбирается к пудренице


сезонное слово

помидор или персик? —

топчусь по рынку


ромашка на прежнем месте

а дуб подрос


То здесь, то там

вдруг высунется ветка

из пелены дождя.


протерла очки —

любуюсь туманом


любимая книжка с пятнами

любимой еды


закат на даче

за забором распиливают

тишину


выключаю свет —

и все мотыльки

по своим делам


сероватый рассвет

расталкиваю

огнем фонарика


Остановись, мгновенье,

нет, проходи…

Следующее!


У всех пассажиров

по счастливому билету

Москва—Симферополь!!!


Когда умру,

стану коктебельским закатом

и все тут. Сиреневым.


Встала сегодня

с левой ноги

собственного кота


В ожидании снега

выбираю подошвы

поузорчатей


на свежем снегу

гляди-ка – уже следы

чьих-то бессонниц


рождественский дождь

сел в лужу

снеговик


Пляж под Римом.

Детишки строят из песка

Руины.


На осеннем небе

галочками отмечены

пути на юг


оба трясемся –

с балкона несу холодец


Капельница

По чуть-чуть разбавляет

Твою болезнь


O ЧИТАТЕЛЕ ХАЙКУ

Мысль о Читателе Хайку посетила меня недавно и случайно, зато с тех пор прочно засела в голове. Было так. Однажды один уважаемый мною поэт и организатор решил включить в сборник мой стишок и посоветовал изменить в нем пару слов, аргументируя тем, что, мол, народ этих слов не поймет. Тут я впала в некоторый ступор. Какой народ? Как-то раньше я не задумывалась над тем, кто это все читает. То есть, помню, образовался однажды на наших сайтах один читатель, вернее, читательница, все знают, о ком я, и спасибо ей большое. Она приходила, читала, писала свои мнения и замечания. И никаких стихов. Честный, настоящий читатель. В чистом виде. Но одно дело — единственный постоянный читатель, уже родня, считай, и совсем другое — народ. Тут у меня и возник вопрос: есть ли такой народ (кроме пишущего), который читает хайку, и что это за народ? Все не просто. Поймайте на улице произвольного человека с интеллигентным лицом (не сильно спешащего, желательно) и подсуньте ему какую-нибудь лягушку Басё в переводе Веры Марковой. Если он своему лицу соответствует, то дурного слова вам не скажет в ответ, а просто отмахнется вежливым вопросом «Ну и чё?».

Мой хороший знакомый, человек грамотный, лингвист, как-то поделился: «Сначала я думал, что это только вы все хайку писать не умеете (у меня же по дому распечатки всякие валяются, нет-нет да и наткнешься), а потом почитал Басё (все того же марковского, естественно) — и тоже ерунда какая-то». Поскольку человек вежливый, то добавил: «Может, перевод плохой?». И действительно. Чего нормальному человеку надо? Допустим, пишут ему: «На холмах Грузии лежит ночная мгла». Хорошо. Ночь, значит, и мглисто. Типа плохо видно. Смотрим дальше. Арагва шумит, ладно. Плохо видно, зато слышно. Вот, а дальше главное: «Мне грустно и легко, печаль моя светла». Тут и холмы с Арагвой встали на место, и понятно, чего это выхожу один я на дорогу в такое время суток, а чтоб наверняка — так «печаль моя полна тобою». Ну и все. Читатель доволен, грустит вместе с автором, вдыхает ночной воздух и собирается звонить любимой девушке. Что тут скажешь — любовь. А положим, читает человек такой стих:

в тумане ночном

тени далеких холмов

шум близкой реки

Что хочешь, то и думай. Эмоция не обозначена, действия нет. Кому-чему сочувствовать? Вопрос. Ответ на этот вопрос существует только при наличии у читателя желания вникнуть и почувствовать. Собственно, хайку — это повод. Чем лучше хайку, тем легче за ним следовать, но все равно это некоторый акт воли. При наличии привычки к чтению хайку этот акт становится практически незаметным, поскольку человек потихонечку уже переселился в мир хайку и мыслит его категориями. Но все равно случается: наткнешься на хайку не из твоего хайку-мира и думаешь: «Что за ерунда, зачем это написано?», а потом вдруг обнаруживаешь, что есть группа людей, которые над этим же хайку восторженно взмахивают руками и роняют светлые слезы. Можно предпринять усилие и попробовать вчитаться. Не факт, что получится.

Конечно, при таком подходе парадоксальным образом смещаются критерии оценки хайку: вместо «хорошее» и «плохое» возникают «мое» и не «мое». Впрочем, если подумать, ничего парадоксального, остальные наши эстетические и этические оценки тоже основаны на способности или неспособности что-либо принять. Итак, хайку — это дверь в некоторое чувство или состояние, причем не всегда у этой двери хорошо смазаны петли, а иногда к ней еще и ключ требуется. Кто же такой читатель хайку? Это человек, которому только дай помедитировать, который способен или хотя бы готов часами следить за ползущим жучком, выискивая смысл в его траектории и выражение в его усах. Это любопытствующий человек, который рад тыкаться в любую дверцу-хайку — а что за состояние ждет его тут? К тому же он упорен и готов ковырять замочек дверцы, пока она не откроется. Это именно о нем пресловутое хайку Басё:

Внимательно вглядись —

цветы пастушьей сумки

увидишь под плетнем.

Посоветуйте это случайно выбранному человеку. С большой степенью вероятности он спросит: «А на фига?». И действительно… Зачем она, эта пастушья сумка, когда есть много вещей видней и краше. За тем же плетнем розы цветут — толстые и душистые. И только когда человек расстался с категориями краше — не краше, хорошо — плохо и готов расстаться с категорией мое — не мое, — тогда он становится читателем хайку. Не знаю, вероятно, он при этом с неизбежностью становится в той или иной степени и писателем хайку.

Что же получается? Читатель хайку ищет повода помедитировать на любой подвернувшейся былинке, а писатель хайку ему этот повод подсовывает в виде произвольного слова, и граждане довольные расходятся по домам? А зачем тогда вообще писатель нужен? Пожалуй, картину стоит несколько дополнить. Хороший писатель хайку — это тот, кто может создать стих, являющийся поводом для медитации относительно большого числа читателей (пусть это будет первым критерием хорошего писателя хайку), а хороший читатель хайку — тот, кому кроме повода для медитации (который он должен уметь отыскивать) важна еще и художественная форма, умение создать которую есть второй критерий хорошего писателя хайку.

26 ноября 2004, 6:55 pm

Элина Витомская: «Девушка-лето»

…Даже не зная даты рождения Ореховой Сони, ее можно было сразу назвать девушкой-лето. Ну или девушкой-ранняяосень. Так мне показалось, когда я увидела её (кажется, это было в ноябре 2004 года) на презентации второго альманаха «Хайкумена». Типаж, голос, а потом и стихи (их количество об этом сезоне, яркость, иронизм вкупе с изяществом) — всё говорило про это. Летние хайку у Сони — самые-самые, как мне кажется.


перед дождем

плетут пауки

сети для радуг


Поэтому я приведу тут те строфы, которые были написаны примерно в эти даты, только 20 лет назад, летом 2004 года.


гордо несу

тазик с вишневым вареньем –

предводительница ос


припекает

бабочка обмахивает крыльями

свою тень


дождливое лето

с заставки windows

убираю облака


закат на даче

за забором распиливают

тишину


© Элина Витомская