Письмо 56. О шуме внутреннем и внешнем
Пусть я погибну, если погруженному в ученые занятия на самом деле так уж необходима тишина! Сейчас вокруг меня со всех сторон - многоголосый крик: ведь я живу над самой баней. Вот и вообрази себе все разнообразие звуков, из-за которых можно возненавидеть собственные уши. Когда силачи упражняются, выбрасывая вверх отягощенные свинцом руки, когда они трудятся или делают вид, будто трудятся, я слышу их стоны; когда они задержат дыханье, выдохи их пронзительны, как свист; попадется бездельник, довольный самым простым умащением, - я слышу удары ладоней по спине, и звук меняется смотря по тому, бьют ли плашмя или полой ладонью. А если появятся игроки в мяч и начнут считать броски, - тут уж все кончено. Прибавь к этому и перебранку, и ловлю вора, и тех, кому нравится звук собственного голоса в бане. Прибавь и тех, кто с оглушительным плеском плюхается в бассейн. <...> К тому же есть еще и пирожники, и колбасники, и торговцы сладостями и всякими кушаньями, каждый на свой лад выкликающие товар.
Ты скажешь мне: "Ты железный человек! Ты, видно, глух, если сохраняешь стойкость духа среди всех этих разноголосых нестройных криков <...> Нет, клянусь богом, я обращаю на этот гомон не больше внимания, чем на плеск ручья или шум водопада, - хоть я и слышал про какое-то племя, которое перенесло на другое место свой город только из-за того, что не могло выносить грохот нильского переката. По-моему, голос мешает больше чем шум, потому что отвлекает душу, тогда как шум только наполняет слух и бьет по ушам. К числу тех, что шумят, не отвлекая меня, я отношу проезжающие мимо повозки, и плотника в моем доме, и кузнеца по соседству, и того, кто у Потной меты, пробуя дудки и флейты, хоть и кричит, но не поет.
При этом звук, то и дело прерывающийся, тяготит меня больше, чем непрерывный. Но я уже так закалился, что мог бы слушать даже начальника над гребцами, когда он противным голосом отсчитывает такт. Ведь я принуждаю мой дух сосредоточиться на себе и ни на что внешнее не отвлекаться. Пусть за дверьми все шумит и гремит, - лишь бы внутри не было смятения, лишь бы не ссорились между собой вожделение и страх, не затевали распрю и не мучили друг друга расточительность и скупость. Пусть по всей округе тишина - много ли нам в ней пользы, если наши страсти бушуют?
Ночь утишила все и мирный покой даровала...
Это ложь! Нет мирного покоя, кроме того, который даруется нам разумом: ночь не устраняет наши тяготы, а усугубляет их ощущенье и заменяет одни тревоги другими. Ведь и сновидения спящих бывают не менее бурными, чем их дни. Подлинна только та безмятежность, чей корень - совершенство духа. <...> Какая тут, по-твоему, причина? Шум у него в душе: ее нужно утихомирить, в ней надо унять распрю; нельзя считать ее спокойной только потому, что тело лежит неподвижно. Иногда и в покое нам нет покоя. Поэтому нужно проснуться и взяться за дела или занять себя благородными искусствами всякий раз, когда начинает нас одолевать лень, которая сама себе в тягость. Великие полководцы, когда замечают плохое повиновение у солдат, усмиряют их трудом и держат в узде походами. Кто занят, у того нет времени на озорство; и вернее верного то, что дело искореняет пороки, порожденные бездельем. <...>
То же самое и страсть к роскоши: иногда она по-видимости отступает, а потом опять донимает мнимых сторонников воздержности и посреди приступа бережливости тянется к покинутым, но не преданным осуждению удовольствиям, - тянется скрытно и оттого еще сильнее. Ведь не так опасны пороки, не скрытые от глаз; даже больные идут к выздоровлению, если болезнь прорвалась из глубины и обнаружила всю свою силу. Знай, что и скупость, и честолюбие, и другие недуги человеческого духа пагубнее всего тогда, когда прячутся под личиной здоровья. <...>
Сенека начинает письмо с описания обстановки бани, над которой он остановился. В Древнем Риме такие бани назывались "термы" (лат. termae - "горячий"). Они располагались при больших домах и гимнасиях, являясь местом притяжения горожан. Большие пространства с красивыми колонами, теплые за счет продвинутой системы отопления пола и стен, горячие бассейны - всё это привлекало разнообразный контингент: от спортсменов и парикмахеров до воров и торговцев.
Верное наблюдение философа, что прерывающиеся короткие звуки отвлекают сильнее, чем непрерывный фоновый шум. То же самое касается членораздельной постоянной речи, а не отдельных криков. Наверняка вы замечали, что при работающем телевизоре или общении людей за соседним столиком, трудно сосредоточиться на книге, ведь ухо постоянно цепляется за сторонний контекст. И наоборот, в метро с его грохотом и объявлениями станций, текст усваивается легко.
Однако, говорит Сенека, гораздо хуже ситуация обратная, когда всё замолкает, а душа в тишине не может найти покоя. К шуму привыкнуть можно, если он внешний, но распри и страсти в душе отвлекают гораздо сильнее. Ночь не дарует покоя, если она сопровождается ощущением тревоги. Отчего такое может быть? Например, от бесчестного, преступного образа жизни, когда каждый шорох заставляет хвататься за нож под подушкой, или от безделья, когда и тело и мозг отдыхают настолько часто, что устают от этого. Работа искореняет пороки, порожденные бездельем и это можно использовать первой мерой от бессонницы.
Важно, чтобы пороки, отвлекающие от умиротворенности, были осознанны, проступив на поверхность. Нужно честно в них признаться самому себе и работать над исправлением. Тяжела та болезнь, которую не могут диагностировать вовремя, ведь она добавляет волнения и стресс. В пример философ приводит роскошь. Можно путем самообмана и разных мысленных техник приучить себя к воздержанности, но если пагубность приобретения пустых благ, если непонимание работы системы подкрепления не до конца осознанны, эта страсть так или иначе будет прорываться наружу.
Живи по совести, бери с собой только необходимое, и тебе не за что будет переживать.
Я, кто недавно ни стрел, летевших в меня, не боялся, Ни бессчетных врагов, толпой мне путь преграждавших, Ныне любых ветерков, любого шума пугаюсь: Страшно за ношу мою и за спутника страшно не меньше.
Первый - это мудрец, которого не пугают ни занесенные копья, ни сшибающиеся мечи тесно сплоченных отрядов, ни грохот разрушаемого города; второй же - человек неискушенный, он боится за свое добро и пугается всякого шума, любой звук кажется ему грохотом и валит с ног, малейшее движение лишает его чувств. Поклажа делает его робким.
Возьми на выбор любого из тех счастливцев, что много несут на себе и много тащат за собой, - и ты увидишь, что:
Страшно за ношу ему и за спутника страшно...
Знай, ты достиг спокойствия, если никакой крик до тебя не доносится, если тебя ничей голос - ни зазывный, ни угрожающий, ни впустую нарушающий тишину - не выведет из себя.
Подписывайся на Telegram-канал Гераклитовы слёзы
