Письмо LXXXV. Об однозначности и достаточности добродетели (ч. 3)
Беда - это то, что вредит; вредить - значит делать хуже; но страданье и бедность не делают нас хуже, следовательно, это не беды. "Но это ваше утвержденье ложно: не всегда вредить значит делать хуже. Буря и непогода вредят кормчему, но не делают его хуже". -
Письмо LXXXV. Об однозначности и достаточности добродетели (ч. 2)
<...> надобно вот на что обратить внимание: как бы не смешать две вещи, которые следует доказывать порознь. Что только честное есть благо, - это одно умозаключение; а что для блаженной жизни довольно добродетели - другое. Если только честное есть благо, то все согласятся, что для блаженной жизни довольно добродетели; а вот наоборот никто не признает, что только честное есть благо, если добродетель одна лишь делает нас блаженными.
11_18. О наставлениях, данных музами
Следует отдать себе отчет, во-первых, в том, каково твоё отношение к людям, и в том, что люди рождены друг для друга, ты же, сверх того, поставлен над людьми, как баран над стадом овец или бык над стадом коров. Обоснуй это глубже, начав с положения: "Если не атомы, то вседержительница-природа". Но если так, то менее совершенные существа существуют ради более совершенных, более же совершенные друг для друга.
Письмо LXXXV. Об однозначности и достаточности добродетели (ч. 1)
Я тебя щадил и до сих пор довольствовался немногим: пропуская все запутанное, давал тебе только отведать доказательства, приводимые нашими в подтвержденье тому, что одной добродетели довольно, чтобы сделать жизнь вполне счастливой. А теперь ты велишь мне изложить все умозаключенья, сколько их есть, - и наши, и придуманные с тем, чтобы выставить нас на смех; но если я захочу это сделать, получится не письмо, а книга. Я много раз заверял тебя, что не нахожу в доводах этого рода никакого удовольствия. Стыдно выходить в битву во имя богов и людей, вооружившись шилом.
Письмо LXXXIV. О прогулке и работе с информацией
Те поездки, что прогоняют мою вялость, полезны, я думаю, и для здоровья, и для занятий. Почему они полезны для здоровья, ты видишь сам: если пристрастье к наукам делает меня ленивым и мешает заботиться о теле, то так я упражняюсь хоть за чужой счет. А почему они полезны для занятий, я тебе объясню. Ведь я не перестаю читать, а это, по-моему, необходимо - во-первых, чтобы не довольствоваться самим собой, во-вторых, чтобы, зная исследованное другими, судить о найденном и думать о том, что еще нужно найти. Чтение питает ум и дает утомленному занятиями отдохнуть за другим занятием.
Письмо LXXXIII. О практике самоанализа, вреде алкоголя и казуистики
<...> я выполню твой приказ и охотно напишу обо всем, что я делаю и в каком порядке. Буду теперь все время за собою наблюдать и проверять каждый мой день - дело весьма полезное. Оттого мы и становимся такими скверными, что никто не оглядывается на свою жизнь. О том, что придется делать, мы думаем, да и то редко, а о сделанном и не думаем, - хотя как раз прошлое подает советы на будущее!
Практические духовные упражнения
Заключительная глава книги, в которой Пильюччи приводит практические рекомендации. Это не набор доктрин, потому что философский путь каждого человека индивидуален. Можно дать примерное направление, но как именно по нему идти, каждый решает сам. Всего рекомендаций 12, лучше выписать их на лист и закрепить на видном месте. Каждый день нужно сосредотачиваться на конкретном совете, перечитывая его, вникая, и в любую свободную минуту применять на практике.
Письмо LXXXII. О смерти и добродетели
<...> Мне, например, пусть лучше будет плохо, чем легко. "Плохо" понимай в том смысле, как привык говорить народ: тяжко, трудно, в заботах. Мы часто слышим такие похвалы тем, чьей жизни завидуют: "Ему живется легко!" Но ведь это значит: "Он человек изнеженный!" Понемногу душа делается дряблой и бессильной, под стать тому безделью и лени, в которых она погрязла. Но разве не больше подобает мужу даже чрезмерная твердость? Избалованные боятся смерти - и делают свою жизнь подобной ей. А ведь лежать, отдыхая, и лежать в могиле - не одно и то же!
О любви и дружбе
Глава начинается с беседы Эпиктета с мужчиной, который не выдержав болезненного вида дочери, убежал из дома и не возвращался до тех пор, пока ему не сообщили, что ей стало лучше. Сделал он это, с его слов, по большой любви, ибо ему невыносимо видеть страдания детей. Эпиктет в духе сократовского диалоге доказывает горе отцу, что это не любовь, а эгоизм, иначе если бы все, кто любит ребенка (т.е. мать, няня, воспитатели и др.) не смогли себя пересилить и ушли, девочка бы осталась одна. Хотел бы отец для себя такой же участи, чтобы его по малохольности бросали одного в болезни?