Письмо LXXVIII. О болезни, смерти и подходе к ним

Тебя замучили частые насморки и простуды, которые всегда идут вслед за долгими, неотвязными насморками; эта весть для меня особенно неприятна, потому что я хорошо знаю такое самочувствие. Поначалу я его презирал, - покуда моему юному возрасту под силу было справляться с тяготами и не поддаваться болезням; потом они взяли верх и довели меня до того, что я чуть душу не вычихал, совсем отощав и ослабев.

Часто меня тянуло покончить с собою, - но удержала мысль о старости отца, очень меня любившего. Я думал не о том, как мужественно смогу я умереть, но о том, что он не сможет мужественно переносить тоску. Поэтому я и приказал себе жить: ведь иногда и остаться жить - дело мужества.

Я скажу, в чем нашел тогда утешение <...> Наши занятия поправили мне здоровье. Философии благодарен я за то, что поднялся и окреп, ей обязан я жизнью, и это - самое меньшее из всего, чем я ей обязан.

Немало помогли моему выздоровлению и друзья, поддержавшие меня ободряющими речами и неусыпным вниманием. Ничто не укрепляет больного и не помогает ему так, как любовь друзей, ничто так не прогоняет страх и ожидание смерти. У меня и мысли о смерти не было, нет, я думал, что если они остаются жить, то буду жить и я, не с ними, а в них; мне казалось, что я не испущу дух, а передам его друзьям. Все это укрепило мое желание помочь себе и перетерпеть любые муки; ведь самое жалкое - это потерять мужество умереть и не иметь мужества жить.

<...> Во всякой болезни тяжелы три вещи: страх смерти, боль в теле, отказ от наслаждений. <...> Умрешь ты не потому, что хвораешь, а потому, что живешь. Та же участь ждет и выздоровевшего: исцелившись, ты ушел не от смерти, а от нездоровья.

Перейдем к другой неприятности, присущей именно болезни: она приносит тяжкие боли. Но и они терпимы, потому что перемежаются. Ведь боль, достигнув наибольшей остроты, кончается. Никто не может страдать и сильно, и долго: любящая природа устроила все так, что сделала боль либо переносимой, либо краткой.

<...> Тем и можно утешаться при нестерпимой боли, что ты непременно перестанешь ее чувствовать, если сначала почувствуешь слишком сильно. А невеждам телесная мука так тягостна вот почему: они не привыкли довольствоваться своею душой и были чересчур заняты телом. Поэтому великий и разумный человек отделяет душу от тела и обращает помыслы к лучшей, божественной части своего существа, а другой, плаксивой и хилой, занимается только в меру необходимости.

"Но ведь тяжело лишиться привычных наслаждений, отказываться от пищи, терпеть голод и жажду". Воздержность тяжела на первых порах. Потом желания гаснут, по мере того как устает и слабеет то, посредством чего мы желаем. Со временем желудок становится своенравным, со временем мы смотреть не можем на то, до чего прежде бывали жадны, и сама потребность умирает. А обходиться без того, чего больше не хочется, ничуть не горько.

К тому же всякая боль перемежается или хотя бы облегчается. К тому же можно предостеречься, когда она вот-вот появится, и предупредить ее лекарствами: ведь всякой боли предшествуют некие приметы, особенно если она возвращается постоянно. Болезнь не так трудно терпеть, коль скоро ты презрел самую страшную ее угрозу.

Так не утяжеляй же свои несчастия и не отягощай себя жалобами. Боль легка, если к ней ничего не прибавит мнение; а если ты еще будешь себя подбадривать и твердить: "ничего не болит", или "боль пустяковая, крепись, сейчас все пройдет", - от самих этих мыслей тебе станет легче. Все зависит от мнения; на него оглядываются не только честолюбие и жажда роскоши, и скупость: наша боль сообразуется с мнением. Каждый несчастен настолько, насколько полагает себя несчастным.

<...> Сколько ударов и по лицу, и по всему телу получают кулачные бойцы? Но ради жажды славы они переносят все муки и терпят их не только в бою, но и ради боя: ведь сами их упражнения - пытка. И нам нужно все победить: наградой нам будет не венок и не пальмовая ветвь, не флейтист, устанавливающий тишину перед объявлением нашего имени, но добродетель и твердость духа, и мир на все остальные времена после первой же победы, одержанной в бою с фортуной.

"Как мне больно!" - А разве оттого, что ты ведешь себя, как баба, тебе не так больно? Как враги пагубнее для убегающих, так всякая случайная невзгода сильнее теснит с тылу, когда перед ней отступишь. "Но ведь тяжело!" - Так разве мы только на то и храбры, чтобы сносить легкое? Какую болезнь ты предпочел бы - долгую или короткую, но более тяжелую? Если она долгая, в ней бывают промежутки, она дает срок оправиться и дарит много времени, потому что непременно должна развиться, потом пройти. Короткая и стремительная болезнь сделает одно из двух: либо сама кончится, либо тебя прикончит. Но какая разница, ее ли не будет или тебя? В обоих случаях боль прекратится.

Полезно также, направив мысли к другим предметам, отвлечь их от боли. Думай о том, как поступил ты честно и храбро, повторяй про себя, что во всем есть хорошая сторона, обрати свою память к тому, что тебя восхищало. Тогда тебе придет на помощь любой храбрец, победивший боль: и тот, кто продолжал читать книгу, покуда ему вырезали вздутые жилы, и тот, кто не переставал смеяться, когда палачи, разозленные этим смехом, пробовали на нем одно за другим орудия жестокости. Неужели же разуму не победить боли, если ее победил смех?

<...> "Но болезнь не дает ничего делать и уводит от всех обязанностей". - Нездоровье сковывает твое тело, а не душу. Пусть оно опутает ноги бегуну, окостенит руки портному или кузнецу. А ты, если привык к тому, что ум твой деятелен, будешь учить, убеждать, слушать, учиться, исследовать, вспоминать. Что же, по-твоему, быть умеренным в дни болезни значит ничего не делать? Ты докажешь, что болезнь можно одолеть или хотя бы вынести.

И в постели больного, поверь мне, есть место для добродетели. Не только с оружьем и в строю можно доказать, что дух бодр и не укрощен крайними опасностями: и под одеялом видно, что человек мужествен. У тебя есть дело - храбро бороться с болезнью, а если она тебя не покорила и ничего от тебя не добилась, ты подал славный пример. - "Поистине есть чем прославиться, если все будут глядеть, как мы хвораем!"

Помимо того, есть два рода наслаждений. Телесные наслаждения болезнь ограничивает, но не отнимает, и даже, если рассудить правильно, делает острее. Приятнее пить, когда чувствуешь жажду, есть, когда голоден; после поста все поглощается с большею жадностью. А в удовольствиях душевных, которые и больше, и вернее, ни один врач больному не откажет. Кто предан им и понимает в них толк, тот презирает всякое ублажение чувств.

<...> Но все это мы вытерпим с легкостью: и отвары, и теплую воду, и все то, что кажется несносным для изнеженных, потонувших в роскоши и расслабленных скорее душою, чем телом. Только бы перестать бояться смерти! Чтобы этого достичь, надо познать пределы добра и зла - тогда и жизнь не будет нам тягостна, и смерть не страшна.

Пресыщение жизнью не может отравить жизнь, в которой столько разных великих и божественных дел: только ленивая праздность заставляет ее ненавидеть самое себя. Кто странствует по всей шири природы, тому никогда не наскучит истина; только ложью можно пресытиться.

А если явится и позовет смерть, пусть преждевременная, пусть обрывающая жизнь посредине, плод этой жизни давно отведан: ведь такой человек познал природу в большей ее части и знает, что от времени честности не прибавляется. Тем всякий век непременно покажется коротким, кто мерит его пустыми и потому бесконечными наслаждениями.

Слабое здоровье, долгое время мучившее Сенеку, подталкивало его к мыслям о самоубийстве. Философ начинает с нетипичного для стоика рассуждения о том, что от смерти его уберегла любовь отца и друзья, которые сильно скорбели бы по его уходу.

В этом же письме Сенека цитирует Посидония - представителя "среднего" стоицизма и ученика Панэтия, определившего внешние вещи (здоровье, родные, друзья, богатство и т.п.), как "сопричастные благу". Сенека вновь показывает, что его рассуждения более гибки, а не догматичны, и он хорошо знает школьное учение разных периодов. При таком подходе ответственность перед чувствами близких людей - весомый аргумент в пользу продолжения борьбы. Сенека верит, что дружба укрепляет желание жить, позволяя человеку чувствовать себя частью чего-то большего.

Далее перечисляются вещи, идущие в придачу к болезни: страх смерти, боль в теле и лишение удовольствий.

Против страха смерти помогает рационализация. Она наступает не в результате болезни, а из-за самого факта жизни. Это неизбежность, с которой ничего нельзя поделать, только смириться и стараться наслаждаться текущим моментом, пока он есть.

В отношении боли приводится рассуждение, встречавшееся также у Эпикура: сильная боль кратковременна и когда пик ощущений снижается, ее на контрасте становится проще переносить. Тело устроено мудро и само регулирует остроту ощущений. Если же использовать лекарства для блокирования симптомов, так и вовсе становится проще переживать любые недомогания.

Еще Сенека рекомендует изменять отношение к боли через самоубеждение: внушать себе, что она терпима, временная или даже несущественная. Эта идея перекликается со стоическим принципом дихотомии: мы не контролируем внешние обстоятельства, но можем контролировать наше отношение к ним. Разум может породить психосоматику, когда кажется, что все плохо, хотя на самом деле это не так. А может дать и обратный эффект, поэтому так важен правильный настрой.

И даже в постели больного, по Сенеке, есть место добродетели. Болезнь ограничивает тело, но не дух. Философ настаивает на том, что человек может проявлять мужество, продолжать учиться, размышлять, беседовать с друзьями и сохранять активный ум. Болезнь становится своеобразным экзаменом для души, который можно сдать на отлично.

Многие из наших страхов основываются на боязни лишиться удовольствий, тех привычек, что сформировались вокруг страстей и избыточности. Как не хочется болеть или умирать, когда имеешь роскошь и огромные суммы, ощущая себя королем мира. Только воздержание и дисциплина помогут со временем притупить пагубные потребности, а вместе с ним снизить порог стресса по утрате. Например, это легко проверяется отказом от сахара. Поначалу трудно сократить его потребление, поскольку организм любит быстрые и легкие углеводы, однако, миновав "острый период", потребность в нем притупляется и вполне можно обходиться без сладостей.

End.

Больше интересного контента о философии и не только в ТГ-канале Гераклитовы слёзы