Как не выйти замуж за англичанина. Часть 8 «Преступное прошлое выходит наружу»
Теперь каждое утро для меня начиналось одинаково. Я просыпалась от резкого звука, это газеты, которые почтальон просовывал в щель в двери, падали на пол. Потом сеанс аутотренинга, где я уговаривала себя вылезти из-под одеяла. Гостеприимный хозяин считал, что утро должно быть свежим, и мне никак не удавалось объяснить ему, что в квартире где +18 градусов от этой свежести у нормальных людей скоро шерсть начнет расти, как эволюционный отклик.
После пытки ледяной ванной, заиндевевшую меня кормили почти нормальным завтраком, во время которого мы просматривали новости. Кружевной чепец приближался ко мне неотвратимо. Энтони ругал местное правительство, муниципалитет, полицию, несознательных граждан. Когда шведские объекты его неприязни иссякали, он переходил на международные и заканчивал родными британскими. Я, наблюдала этот ежедневный ритуал, размышляя о том, что англичане все-таки недолюбливают всех, кто не англичане, а если останутся в кругу себе подобных, то будут недолюбливать и англичан, но уже по какому-то другому признаку кроме национального. По классовой принадлежности, по уровню жизни, политическим убеждениям. Эти люди созданы для брюзжания и автономного существования. Я пришла к выводу, они и семьи то создают от безысходности, когда понимают, что иначе им просто некому будет оставить свою фамильную серебряную ложечку. А если вдруг с ними приключатся чувства, то они ломаются и начинают чудить, удивляя всех, в первую очередь себя.
Похоже, Энтони положение дел устраивало. Насколько я могла судить, для него вообще важно привычное течение всего. Я же развлекала себя этнографическими изысканиями и тоже пока не видела причин для возмущений. Тем более, меня осчастливили ответственным функционалом – разрешили вытирать тарелки. Не то что бы мне очень хотелось это делать, я принципиально не принимала участие во всех домоводческих мероприятиях, просто один раз не успела увернуться, а британцам нет равных в создании и хранении традиций. Но тарелки были настолько красивыми, что каждый день вытирая, я просила Энтони подарить их мне. На что он, плохо изображая искреннее недоумение, говорил, когда (не «если») я выйду за него замуж, они и так станут моими. У меня где-то на окраине сознания начинала проклевываться мысль, что Париж стоит мессы, а я мещанка.
Выполнив рутинную часть, мы прощались до вечера. Энтони выделил для меня рабочее место, но мне казалось, совместное времяпрепровождение 24/7 не лучший выбор. К тому же, первый эксперимент по этой части подтвердил мою правоту. Предполагалось, что каждый за своим ноутбуком занимается собственными делами, так и было бы, если бы Энтони каждые 15 минут не пытался обсудить со мной какую-нибудь политическую ерунду, которая мне неинтересна, неизвестна и все это снова на английском языке. Через пару часов совместного творчества, у меня на лбу вздувались вены, дергался глаз и, по-моему, даже выступала пена на губах. Представив, как я его забью тарелкой, а потом остатки дней проведу в шведских застенках, я решила, работа в коворкинге все-таки более подходящий вариант. Да и тарелка вряд ли выживет, а я к ней уже привязалась, особенно к той, на которой нарисованы оливки. Поэтому теперь каждый день в 10 утра я уже стояла в прихожей, Энтони смотрел на меня щенячьим взглядом, думаю он все время сомневался в моем возвращении, расцеловывал в обе щеки (не знаю, откуда он это взял), даже не представляя на какую жертву ради него я - абсолютно нетактильный человек иду, позволяя ему это делать, и каждый шел заниматься своими делами.
Для себя я выбрала два рабочих пространства – кафе на вокзале и библиотеку. В кафе было интересно, но дорого. К тому же получалось, что сначала я беру кофе за деньги, а потом иду в туалет тоже за деньги. А еще там постоянно менялась публика, которую я разглядывала, отвлекаясь от дел вместо того, чтобы зарабатывать деньги на те же кофе и туалет. Зато библиотеке был специальный зал с бесплатным интернетом, бесплатным туалетом и кафе с демократичными ценами. Но тут публика почему-то разглядывала меня. Поначалу я даже немножко нервничала. Ну в самом деле, может у меня к подошве туалетная бумага прилипла или сосредоточенное лицо имеет слишком зверский вид. Позже, стало понятно, что работают там одни и те же люди, любое новое лицо, вне зависимости от степени зверскости, привлекает их внимание и вызывает любопытство.
Жизнь стала спокойной, предсказуемой и я начала получать от этого удовольствие. Оказалось, когда не надо бежать с языком на плече, продираясь сквозь пробки, стараясь успеть к назначенному времени, ты каким-то чудом все равно успеваешь, хотя идешь прогулочным шагом, любуясь окрестностями. А начало работы с кружки кофе превращается из акта прокрастинации в ритуал, во время которого можно успеть распланировать задачи на день. И здесь трудовой будень теперь заканчивался не ближе к полуночи, как это было в Питере, а в 16:00. Я восхищалась и поражалась чуду продуктивности. Конечно, играло роль и то, что вокруг говорили на шведском и это помогало сохранять концентрацию, в чем смысл отвлекаться, если все равно ни бельмеса не понимаешь, да и поболтать было не с кем. Но все-таки я до сих пор уверена, главная причина кроется в лагом. Когда вокруг тебя все умеют принимать данность такой какая она есть, ты можешь хоть на ушах стоять, быстрее и лучше все равно не будет, и нет смысла суетиться. Кстати, лагом, фика и светильники на подоконнике – это то, что я без колебаний переняла у шведов.
Если с лагомом понятно, он (или оно) экономит время, силы и нервы, ты чувствуешь себя просто каким-то буддийским монахом, постигшим дзен, и пусть не всегда получается, сама идея однозначно заслуживает внимания и уважения. А вот фика поначалу мне казалась какой-то ерундой и потакательством. Ну, чего я наработаю, если каждые пару часов буду делать перерыв на кофе? Но и тут тоже шведы оказались дальновидны, выяснилось, когда у тебя есть несколько легитимных запланированных перерывов, во время которых пусть весь мир подождет, ты сосредотачиваешься на делах и успеваешь гораздо больше.
По окончанию работы, а сигналом к этому были аппетитные запахи из библиотечного кафе и мое повысившееся слюноотделение, я всегда заходила в супермаркет за булочкой и йогуртом. Это был мой момент социализации. Я бродила по магазину разглядывая товары и костерила шведов на чем свет стоит - большинство упаковок имело надписи на шведском, финском и, если очень повезет, на норвежском, из-за чего шоппинг иной раз превращался в лотерею. Вместо масла я брала дрожжи, вместо сахара муку, а вместо ватных дисков – набор посудомоечных губок. Так что с покупками и выполнениями поручений Энтони я быстро завязала. К тому же меня напрягала пара моментов. Во-первых, Энтони давал мне свою карту, и я боялась, вдруг моя рожа не понравится кассиру, вызовут полицию, выяснят, что карта не моя, станут разговаривать со мной на шведском, я запаникую, совершу попытку к бегству и меня пристрелят. Я упаду в снег (хоть не было еще никакого снега, мне казалось, по такому случаю он обязательно выпадет), буду смотреть на летящих в небе журавлей (не спрашивайте даже) и испущу свой последний вздох на чужбине, откуда меня отправят на нижней палубе парома в ящике из-под кока-колы домой. А во-вторых, когда в России все уже расплачивались бесконтактно, на прогрессивном Западе нужно было исполнять танец с бубнами, иначе ничего не выйдет. Но кто ж об этом знал? Я естественно сначала прикладывала телефон и очередь делала: «Ах!», я понимала, что сделала что-то не то, хоть и не понимала, что не то. Потому прикладывала уже карту к терминалу, тогда очередь делала «Ох!». Затем я втыкивала карту в терминал, очередь закатывала глаза, но больше ничего не происходило. И только когда кассир объяснял мне что-то на своем непонятном языке, а очередь в едином порыве указывала на зеленую кнопку, я, нервно поправляя шапку на вспотевшем лбу, расплачивалась ко всеобщему облегчению. Так что ежедневная покупка пайка была не столько для пропитания, сколько для выработки платежного рефлекса и изучения ассортимента.
После нервического посещения магазина, я располагалась в ближайшем парке и уминая полдник снова рассматривала местных, и вообще чего тут у них происходит. Тогда у меня еще не было за плечами того количества просмотренных скандинавских криминальных драм, и я чувствовала себя в абсолютной безопасности. К тому же город производил впечатление сонного и тихого. За все время я лишь один раз видела, как полиция ехала на вызов, патрульная машина так радостно и лихо скакала по газонам, будто от счастья, что наконец что-то произошло. Правда, по дурацкому стечению обстоятельств, теперь во время каждого моего визита в городе происходила стрельба. В подавляющем большинстве это были мигрантские разборки. Уж не знаю, чем я не угодила мигрантом, но выходило так: я приходила домой, рассказывала Энтони куда меня сегодня заносило, а на следующее утро он читал мне новость о том, что там, где вчера была я, стреляли. При этом многозначительно смотрел. Вот ведь человек, нет чтобы испугаться за меня или, наоборот, порадоваться, мол, как повезло, что я уже оттуда ушла, когда все произошло. Нет, он смотрел типа, все нормально, это останется нашей маленькой тайной. И как можно догадаться, мои оправдания только укрепляли его иллюзии. Что он там себе надумал даже представлять не хочу.
Вероятно, чтобы поддержать меня на криминальном поприще и дать понять, что я не единственная тут девиантная личность, за очередным завтраком Энтони решил открыть страшную тайну. Как водится, сначала он оповестил о намерении рассказать, но я уже привыкла к его долгоиграющим прелюдиям и знала, что у меня есть еще минут 10 чтобы спокойно доесть, прежде чем он перейдет к сути. Вот там мог ждать любой сюрприз, это ж англичанин, в его картине мира похищение серебряного молочника из тетушкиного сервиза стоит по тяжести преступления на том же уровне, что и работорговля. Я не спеша дожевывала кофе, лишь бы всеми силами оттянуть неизбежное. Когда жевать уже было нечего, я развернулась в пол-оборота и наконец выразила всем своим видом готовность слушать. На самом деле, конечно же, весь мой вид выражал готовность сбежать, но в целях введения в заблуждение потенциального опасного преступника, я изобразила живое участие и внимание.
Энтони как обычно покхекал и объявил:
- Я забанен в Китае.
Выход на сцену Китая был настолько неожиданным, что некоторое время я вообще не могла понять смысл сказанного. То есть я понимала каждое слово по отдельности, но сумму этих слов мозг никак не улавливал. Пришлось переспрашивать, но ответ был тот же:
- Мне навечно запрещен въезд в Китай.
Бог ты мой, это чего такое надо натворить, чтобы тебя в целую страну не впускали? У меня варианты отсутствовали напрочь. Поэтому я продолжила расспросы.
- Ну я прилетел к ним, а у меня не было визы.
Какой приятный сюрприз, оказывается он не преступник, а идиот. Кто бы мог подумать, что я этому буду рада?
- А чего ж ты туда без визы то сунулся?
«Мне не надо», нда, товарищи англичане, кому-то придется вам рассказать...
- Ну, хорошо, а в Россию ты почему не летишь?
- А в Китай почему визу не надо?
Проблеск погас. Если честно, мне абсолютно нечего было сказать по поводу такого дурацкого поступка. Я мысленно попрощалась с тарелкой, на которой нарисованы оливки. Энтони понял мое молчание как поощрение к продолжению:
- И я поехал на Тайвань. А там заболел.
Мне стало нехорошо, я откинулась на спинку стула, забыв о позе для бегства, и пыталась представить, что будет дальше. Переспал с трансвеститом и подцепил ВИЧ? Заразился малярией и потерял печень? Ага, вот для чего я ему понадобилась! Или может, его укусила муха цеце и теперь его мозг разлагается? Хотя, муха это же в Африке. Или нет? Я лихорадочно перебирала жуткие варианты. Спросить я не могла, язык просто прилип к нёбу.
- Я очень сильно заболел гриппом, так, что моим друзьям пришлось за мной ехать, чтобы вернуть домой.
От облегчения я сразу же обмякла, язык отлип, я уточнила:
- Ты заболел простым гриппом?
- Да, - Энтони похоже обиделся, что я сочла его болезни недостаточно героической.
- Я имею в виду, не птичий, не свиной? – мне было вообще-то плевать, но от радости, что это оказалась не болезнь из моего выдуманного списка, решила сделать ему приятное.
Дальше я уже не слушала, а думала о том, каково это жить с таким человеком, который парой фраз может меня до предынфарктного состояния довести. Не уверена, что это то, что мне нужно. И на всякий случай предупредила, что для брака с гражданкой России от него потребуется справка о психическом здоровье. Провел ли он параллели между моим заявлением и своим рассказом история умалчивает. В коворкинг я уходила на ватных ногах. Шла и думала, зачем вообще во все это ввязалась. Почему я сейчас иду посреди Швеции? Отчего мне не живется спокойно? И что у меня-то тоже нет справки о психическом здоровье.
Судьба в тот день решила меня не баловать. Вечером Энтони встретил меня в оранжевой футболке оттенка «вырви глаз». Я рассмеялась и заметила, что он будто в американской тюремной робе.
- Точно, - завопил англичанин, - мне же такую и давали!
Сил занимать позу к бегству не осталось, меня погребла лавина преступного прошлого Энтони. В надежде на трудности перевода я уточнила:
- Ты был в американской тюрьме?
Вот зачем я спросила про американскую? Будто бы это что-то меняло.
- Да! – гордо и радостно кивнул бывший зэк.
- А что ты сделал? – мой голос было еле слышно.
- Так это еще и не один раз было??
Эта криминальная личность аж светилась от счастья. А я сидела на полу в прихожей и разглядывала свои ботинки. К подошве прилип красивый желтый листик, хоть сейчас в гербарий, в протекторе застрял камушек, рядом со мной стоит уголовник. Когда жизнь дала трещину?
Англичанина нисколько не смущало ни мое поведение, ни моя поза, он предавался воспоминаниям:
- Первый раз, когда мы в университете курили то, что нельзя курить, нас забрали в участок на ночь. А второй раз, на следующий день, когда нас выпустили, мы устроили пикет против произвола полиции и нас снова забрали.
Моя психика онемела от обилия открытий за день и потеряла чувствительность. Где-то, в еще живой ее части билась мысль, что мне все это надо обдумать. Завтра. А пока в голове было: «дурак, наркоман, уголовник… да пусть подавится своими тарелками, даже той, на которой нарисованы оливки».