Лексикон
Официально я — Алексей Князев, МЛС 2-го разряда Лаборатории прикладной семантики №13. Моя задача — фиксировать, наблюдать, осмысливать. «Вы не палач языка, вы — историк процесса семантической коррекции!» — сказал мне на инструктаже наш старший инженер Митрофанов. Он любит красивые формулировки, которые на самом деле ничего не значат. Неизбежная профессиональная деформация за 20 лет работы в нашем институте Прикладной Аналитической Диверсификационной Лингвистики им. Аракчеева, сокращенно ПАДЛА. Пока что я записываю в свой словарь все подряд. Возможно, когда-нибудь это поможет мне все осмыслить.
Или, наоборот, окончательно запутает.
Сегодня был мой первый выезд. Объект — павильон «ФАСТФИКС». Ремонт телефонов.
Наш микроавтобус уныло тащился по весенней хляби, нервно подпрыгивая на колдобинах. Митрофанов устало развалился на заднем сиденье, методично разламывая на кусочки бисквитный пряник и отправляя его в беззубый рот.
— Князев, ты вообще дышишь там? Расслабься. Первый блин комом, но не смертельно, — сказал он, не глядя на меня. — Очень простой кейс. Два слова. «Фаст» — быстро, «Фикс» — чинить. Коэффициент инородности, согласно нашим замерам, под 0.9. Раз плюнуть!
Рядом с водителем сидел техник Иван, лицо которого напоминало смятую папку с документами. Глядя в свой заляпанный лэптоп, он презрительно фыркнул:
— Раз плюнуть? А помнишь тот салон «Французский поцелуй»? Мы там четыре часа с Далем просидели, выясняя, является ли «французский» географическим указанием или уже видом деятельности! Еле впихнули дублет «Романтическое слияние губ с проникновением языка».
— Это был сложный кейс... — раздраженно отрезал Митрофанов. — А тут — семантический мусор. Утвержденный дублет уже есть: «СКОРОЧИН». Приехали, провели затухание, выдали сертификат — и свободны. Главное — не слушать их оправданий. У них у всех на все всегда есть оправдания...
Павильон был похож на тысячи других: стекло, пластик, синий неон, который днем выглядел бледно и болезненно. Внутри, за столом, сидел мужчина лет шестидесяти и паял какую-то плату. Увидев наш серый микроавтобус, он сделал вид, что погрузился в работу еще глубже. Притворная глухота — частый защитный рефлекс.
Митрофанов вошел первым с профессиональной улыбкой стоматолога, пришедшего удалять больной зуб.
— Владимир Петрович? С добрым утром! Навестила вас забота о чистоте родной речи!
Тот резко поднял глаза. В них не было страха. Была усталая, густая покорность, как у старой лошади, которую уже не первый раз ведут под кнутом.
— Я готов, — глухо сказал он. — Очередной штраф, что ли? Привычную сумму я уже приготовил...
— О, тут возникла какая-то ошибка! — оглянувшись по сторонам, воскликнул Митрофанов. — Мы не каратели. Мы лекари. Семантические хирурги. Ваш «Фастфикс» — он, конечно, звучно, но…слишком не по-нашему. Новый закон, знаете ли... С ним не шутят.
— Я не понимаю, какое дело закону до моей несчастной вывески? Столько лет здесь висела и никому не мешала...
— Закон не мы писали, Владимир Петрович! Мы только контролируем его исполнение.
— Но я никогда никаких законов не нарушал! — продолжал упираться он. — Можете проверить мою бухгалтерию... За тридцать лет ни одной лишней копейки...
— Зачем же так сразу переживать? — снова вымучил на лице улыбку Митрофанов. — У нас для вас есть прекрасная альтернатива. Ваня, покажи аппарат!
Аппарат «Семя-Слово», модель 4Б (сущ., техн.)
- Устройство для направленного семантического затухания.
- Похож на промышленный фен или маленький ящик для завтрака.
- Издает тихий, противный писк, от которого сжимаются зубы.
- Говорят, воздействует на подкорковые структуры мозга, отвязывая графический образ слова от его смысла.
- Для меня (пока) — просто черный ящик, который гудит.
Ваня с видом дрессированного медведя в цирке, уставшего от своего же трюка, достал аппарат.
— Суть в чем, — пояснил Митрофанов. — Мы пониаем. Ваша вывеска вросла в сознание клиентов. Просто содрать — стресс, массовое недовольство. Мы действуем тоньше. Мы аккуратно… отвязываем смысл. Слово останется как картинка. Красивая, но немая. А на его место в массовом восприятии мягко внедрится дублет. «СКОРОЧИН». Звучит солидно, по-нашему, с тем же оттенком оперативности.
— «СКОРОЧИН»... — медленно повторил Владимир Петрович. — Это как «скорая помощь»? Чтобы ко мне вызывали, когда приступ?
Митрофанов на мгновение смутился, но тут же парировал:
— Что вы, Владимир Петрович! «Скорая помощь» — это уже совсем другое дело! Все в порядке. Ваня, начинай!
Аппарат слегка пискнул, нацеленный на неоновые буквы. Я, как меня учили, отметил в планшете: «Процедура начата. Объект пассивен». Владимир Петрович смотрел на свою вывеску, и я вдруг понял, что он прощается. Не с бизнесом, а с тем, что это слово для него значило. С его молодостью, с уверенностью, с какой-то своей, частной победой, которая теперь объявлена поражением.
— И что, и все? — спросил Владимир Петрович.
— И все! Через две недели ваш павильон в сознании масс будет «СКОРОЧИНОМ». А эта красота, — он кивнул на вывеску, — будет просто… элементом дизайна. Как витраж. Документик вам. Все законно.
Мы уже уходили, Владимир Петрович не выдержал, и крикнул нам вдогонку:
— А-а-а... если я не хочу этот ваш «СКОРОЧИН»? Если я... просто «РЕМОНТ 24/7» напишу?
Митрофанов уже сидел в автобусе. Он высунулся в дверь, и его лицо уже не было лицом стоматолога, а стало лицом бюста в нише правительственного учреждения — холодным и каменным.
— Ох, Владимир Петрович... — произнес он четко, отчеканивая каждую букву. — Слово «ремонт» тоже нельзя. Оно заимствовано в русский язык в конце 18 века из французского языка. От французского глагола remonter — «заменять». В расширенном списке на четвертый квартал. Не торопите события. Всему свое время!
Вернувшись в старенькую допотопную «Газель» Митрофанов снова стал самим собой — усталым циником с пряником.
— Видал? Тоже туда же. Уже лезет со своим «ремонтом»! Ну совсем не понимает человек подразумеваемого замысла!
— Какого замысла? — нехотя спросил я.
Митрофанов посмотрел на меня так, будто я только что родился на свет.
— Мы не со словами боремся, Леша. Мы реальность корректируем. Кто контролирует слова, тот контролирует смыслы. А кто контролирует смыслы… Ну, ты вскоре сам все поймешь... — вдруг замолчал он. — Завтра, кстати, интересный кейс. Детский центр «BabySkills». Вот где действительно придется попотеть! Там хозяйка — боевая баба! Уже заявила, что «бэби» — это не слово, а «звук, который издают дети». Коэффициент сопротивления зашкаливает! Придется применять «точечное затемнение».
Он рассмеялся. Ваня мрачно барабанил по клавиатуре своего лэптопа. Я смотрел в окно на мелькавшие по стенам обшарпанных домов вывески. Каждая теперь казалась мне мишенью. И я уже был частью прицела.
По пути обратно мы по настоянию Митрофанова заехали в библиотеку из его «неблагонадежного списка». Старик-библиотекарь сидел в кресле, словно папа римский на развалинах Ватикана. Митрофанов листал каталог.
— Стажеры… Стажеры в космосе… — морщя лоб бормотал он. — Братья Стругацкие... Знаете, дед, а это слово-паразит! Да к тому же еще и иностранщина... Происходит от французского stagiaire — «лицо, проходящее испытательный срок». Оно навязывает неверную, очень пассивную профессиональную идентификацию. Мы заменили его на «Младшие Сотрудники». МЛС звучит куда четче. Солиднее!
— Но… — Начал было возражать старик.
— Ваня! Мой маркировочный маркер!
Ваня, вздохнув, достал из чемодана толстый черный маркер с убийственным запахом.
— Не надо, — тихо простонал старик. — Это… это же классика...
— Именно потому и надо! — оживился Митрофанов. — Классика должна быть образцом для подражания! А тут какие-то «стажеры»... Безответственные какие-то, на побегушках... Не порядок!
И он лично взял первый том. Твердая обложка, потрепанный корешок. Краем глаза я увидел, как рука старика на подлокотнике дрогнула и сжалась.
— Стойте! — вдруг вырвалось у меня. Голос прозвучал хрипло и неожиданно громко.
Все обернулись. Левая бровь Митрофанова стремительно поднялась вверх, став похожей на упитанных размеров гусеницу.
— Может… может, не надо? Книги же… они в частной собственности. Это не вывеска...
Митрофанов внимательно, по-новому посмотрел на меня. Взгляд был холодным и любопытным, как у ученого, увидевшего неожиданную реакцию у подопытной лабораторной мыши.
— Частная собственность, — медленно повторил он. — Интересно. А сознание, Князев? Сознание читателя — это частная собственность или общественное достояние? Если идея «стажерства», как синонима сомнения и поиска, засядет в этом самом сознании — это прямая угроза! Мы должны прореживать семантический лес. И частные садики — не исключение. Продолжаем, Ваня!
Ваня понуро потянулся к полке. Я невольно замер, наблюдая, как черная черта маркера ложится на золотое тиснение. Это было не исправление. Это было надругательство. И самое чудовищное — в протокольной, будничной аккуратности этого жеста.
В микроавтобусе на обратном пути царило гробовое молчание. Митрофанов устало доедал свой пряник. Ваня сосредоточенно набриал текст на своем лэптопе.
Вечером дома я долго смотрел на свою запись о сегодняшнем дне. Потом добавил новую статью:
За окном темнело. Скорее всего, собирался дождь. Я понимал, что мой словарь — это не отчет. Это что-то вроде тайного дневника. Шифра. попытки сохранить те самые «неразрешенные смыслы», которые мы призваны уничтожать. За это, наверное, тоже положен штраф. Или не штраф. Но пока я буду вести его. Пока я еще различаю разницу между «FastFix» и «Скорочином». Пока не начал путать живых людей с кейсами в плане работы.