Вера как замещение утраты
Вера – это неспособность к утрате
Эти размышления являются продолжением мыслей о расщеплении веры, которые я изложил в статье выше, и продолжают крутиться вокруг фразы Г. Гейне «… случайный визит в дом умалишенных показывает, что вера ничего не доказывает». Если вкратце, то расщепление веры – это неспособность справиться с мыслью, что существуют иные картины мира, не соотносящиеся с личной картиной мира человека, с его верой. Это вызывает деструктивное состояние, в котором даже то единственное, понятное и незыблемое для человека рушится с грохотом колокола, оповещающим о смерти монарха.
Утрата веры – это сокрушение, крах той картины мира, в которой человек существует в понятном ему порядке. И накал от утраты веры лишь усиливается, если предположить, что рождение веры происходит из утраты.
На сей раз эту тему я затронул в разговоре с другим моим приятелем-психоаналитиком. Я процитировал ему Г. Гейне, и он, недолго думая, выразил интересную для меня мысль, что эта фраза об утрате. И вообще, что сама вера – это неспособность к утрате и ее эрзац. Сокрушительным для человека является не столько то, что вера не сделает его счастливым, а то, что даже вера перманентно не способна быть заместителем человеческой утраты. То есть если утрата – это Ничто из Чего-то; то вера – это Что-то из Ничто; тогда ее утрата, это роковое Ничто из Ничто, потому что номинально в начале генезиса веры стоит утрата. Как можно такое допустить?
Мой приятель тогда выразил мысль, что утрата – это постоянный спутник в жизни человека, собственно, как и вера. Мы рождаемся в результате утраты – наше рождение является утратой безопасной среды; выброшенные в новый непонятный мир, мы учимся быть в нем. А с точки зрения формирования личности, первая утрата – это отлучение от материнской груди, которая долгое время является практически единственным источником, нет, не питания, – удовольствия. После отлучения ребенок переключается на самого себя, но это уже история про адаптацию. Странно говорить о формировании веры у младенца, конечно, об этом речи не идет. Но первые утраты мы познаем с самых первых глав нашей жизни. Утрата – это естественный процесс в ходе взросления и, вообще, эволюции личности. Помимо того, что человек развивается, растет, обретает опыт, учится, он также познает силу утрат. В какой-то мере утрата – это двигатель, который запускает новые процессы формирования личности: характера, темперамента, установок, фиксаций и так далее.
Утраты, особенно первые, – это всегда подрыв привычного и безопасного, выход из «зоны комфорта», но под «комфортом» здесь скорее не устоявшаяся модель поведения, характерная для той или иной личности, а именно внутреннее сложное метафизическое переживание. Это и есть номинальное разрушение картины мира. Человек, познавший силу утрат, начинает искать способ, который помог бы ему ответить: почему? Конечно, это бессознательные процессы, человек вот сак вот сам, сознательно, ничего не решает, ничего не ищет; хотя пытается себе объяснить причины того, что разрушает его картину мира. То есть получается, что вера для человека всегда продукт его внутренней психоэмоциональной экосистемы.
Например, даже если ребенок рождается в религиозной семье, где его с детства приучают к молитве и всему прочему, но даже не это важно; ребенок сам видит на примере родителей, как они живут, реагируют на события, какие ритуалы выполняют; он, кончено, будет действовать по тем же сценариям, как принято в его семье. До поры до времени. Пример и поучение могут сформировать привычку, но не привычка вера. То есть ребенок, да и взрослый человек, могут следовать неким правилам, канонам и ритуалам, но они не обязательно будут испытывать те же сложные метафизические состояния, что и, например, родитель или кто-нибудь еще. Сложное метафизическое состояние, при котором человек начинает находить заплатку для зияющей пропасти, – это исключительно внутри одного индивида. Это в первую очередь. То, что существуют общности, основанные на общей вере, не отменяет генезиса: это индивидуальное соприкосновение с утратами.
Почему вера – это именно неспособность к утрате, я не знаю. Может, для красивого слова; может, для усиления эмоциональности. Если вера – это неспособность, то способность к утрате – это «неверие»? Что вообще значит способность к утрате? Нельзя сказать, что верующий человек менее способен к утрате, потому что он таким образом объясняет для себя все, что с ним происходит. Может, это иллюзия. Но я склонен думать, что вера – это неспособность к утрате в том смысле, что неспособность к утрате присуща в принципе любому человеку. То есть нет способности к утрате. И, даже если, начать фантазировать на тему «психически здорового и эмоционально зрелого» человека, который принимает, понимает и учится жить с утратой… или после утраты, то это тоже не про способность к утрате, ведь ему нужно творчески адаптировать эту пустоту. Поэтому, к чему бы он ни пришел, это в корне своем тот же механизм, что и формирование веры.
После нашего разговора с приятелем, я написал это:
На вершинах скоротечных маний,
За бесконечным вихрем времени,
В сумраке беспочвенных сочувствий
В гордости, в ревности, в миф обращенные.
В страницы собственных жизней.
Чернила черные, лишь луной освещенные;
Днем они красные. Днем – кровавые,
Никто не преступит порог своей гордости,
Слезы пролив себе на страницы,
Чтоб ими писать свои творения;
Чтоб были они такими же чистыми.
Неспособность мириться с утратами.
С чего все начиналось: Визит в дом умалишенных и расщепление веры