Обнять и плакать: 46 историй

Психиатров и психотерапевтов Реддита попросили описать самый грустный клиентский кейс (случай) и вот, что из этого получилось.

Это был один из первых кейсов, когда я только начинал работать в сфере. Никогда его не забуду. На терапию привели девочку, которая ходила по-большому под себя, потому что каждый раз терпела до упора. Мать думала, что это какая-то фобия, связанная с туалетом, или тревожное расстройство. Но после пары сессий оказалось, что девочку насилует отчим, и ощущения от испражнения напоминали ей пенетрацию, поэтому она старалась избежать этих ощущений как можно дольше. Это было душераздирающе. И то еще посвящение в профессию.
Работали с 14-летней пациенткой, которая встречала свой 15-й день рождения в больнице. В анамнезе куча попыток суицида (куча — это больше 20 в ее случае). И в день рожденья она хотела позвонить маме. Я разрешила, но обязана была присутствовать при разговоре (такой протокол). Мать ее даже не поздравила, а только спросила, что она хочет, мол, куплю все что скажешь. Девочка сказала, что просто хочет повидаться. Мать ответила, что не получится, но пообещала прислать подарки. Девочка оказалась дочерью двух «успешных», очень богатых адвокатов. Она хотела проводить время с родителями, но они предпочитали просто засыпать ее деньгами, пока она не «поправится». А счастье не купишь. С тех пор прошло несколько лет, и я не удивлюсь, если она все-таки самоубилась.
Пятнадцатилетний пацан, который хотел покончить с собой, когда его обвинили в растлении семилетней сестры, которым он занимался на протяжении двух лет. Оказалось, отец его насиловал практически все его детство (от года до двенадцати лет), а потом совершил суицид, оставив записку, где обвинял в своей смерти сына, потому что тот его «предал как крыса».
Я работала в исправительном учреждении. По воскресеньям к завтраку подавали кофе. Одна из заключенных каждый раз при виде кофе блевала. Оказалось, в юности отец ее насиловал, а потом покупал ей кофе, чтобы как-то сгладить вину. С тех пор ее рвало от вида и даже запаха кофе.
Школьный психолог. Ко мне в кабинет пришел мальчик, заявивший, что целый день не ел. Он пропустил свой автобус, потому что, видимо, не хотел домой. Я стала звонить его матери, но она не брала трубку. Родители были в разводе, так что я стала звонить отцу. Было около 8 вечера. Отец ответил и оказался пьян в дрезину в каком-то баре (я слышала характерные музыку и шум). Я объяснила ему ситуацию, и тот обещал найти кого-нибудь, кто приедет и заберет сына. Но никто не приехал. К десяти вечера я позвонила в полицию, они приехали. Оказалось, что мать передознулась героином и лежала дома мертвая. Отец так и не появился, и мне сказали, что он вообще в жизни ребенка не участвует. У мальчика с рождения деформировано лицо, потому что мать пила и кололась во время беременности. Загадка, почему его вообще не забрали из семьи. Он у меня много времени проводил в ходе учебного дня, потому что ему не нравилось, чтобы на него смотрели другие люди. Мне было все равно, что он не учится, потому что важнее было дать ему хоть что-нибудь, чему он мог бы в жизни порадоваться. Например, мы иногда смотрели старые видео с рестлингом, потому что ему нравилась борьба. Он покончил с собой в итоге. Я после этого ушла из профессии. Меня это перевернуло. Не смогла помочь.
Я веду групповую терапию. Была одна клиентка, чьи родители с раннего детства и до третьего класса, когда она впервые попала к терапевту, продавали ее «постоянным клиентам» в обмен на деньги и наркотики. Родственники и друзья семьи говорили ей, что это хорошие люди, с которыми нужно «пообнимашкаться». Говорили, что она лучшая на свете девочка за то, что это делает. Она была подростком, когда мы начали работать, и она не верила никаким комплиментам, а если кто хвалил за какой-нибудь навык, могла заполучить паническую атаку. Это, наверное, самая грустная манифестация травмы, с какой я сталкивалась. Клиентка несколько раз пыталась покончить с собой и занималась селф-хармом. Последний раз я о ней слышала несколько лет назад и, вроде бы, ей стало получше, а вместо психотерапии ее теперь поддерживает партнер. Искренне надеюсь, что ее родители никогда больше не увидят белого света, и что в тюрьме им живется не сладко.
У меня была клиентка, которую на терапию направил суд. Ее отец колол ее наркотиками в детстве, чтобы его друзья могли ею пользоваться. Ей не было и десяти. Взрослую жизнь она проводила за наркоманией и проституцией. Пытаясь завязать с этим, она столкнулась с необходимостью контролировать эмоции, рожденные травмой. Это довольно частая история с пациентами, направленными на терапию из зала суда, но ту клиентку я запомнила ярче остальных, потому что она была прямо очень мотивирована изменить свою жизнь.
Лет двадцать назад на студенческой практике мы рассматривали кейс пациентки, которую все детство мучили. Дело было в семидесятых. В отцовском доме был гроб — не помню, может, он работал в конторе ритуальных услуг, но почему-то в доме был гроб. В крышке была просверлена маленькая дырочка, чтобы туда можно было вставить трубочку. И вот отец надолго запирал дочь в этом гробу, оставляя ей дырочку с трубочкой, чтобы дышать. Ее психика была совершенно разрушена. Психотерапевт рассказывал нам ее анамнез, и вся наша группа рыдала. Как вообще можно так себя вести с собственным ребенком? Она, разумеется, не может жить обычной человеческой жизнью, потому что ее прошлое одна сплошная травма. Ее запирали и в детстве, и когда она выросла. В семидесятых тема домашнего насилия никого особенно не волновала, а детским жалобам часто не верили. Ну действительно — кто поверит, что тебя дома родной отец запирает в гробу? Ее поместили в психиатрическую клинику, и живьем с ней встретиться нам так и не довелось. Психотерапевт рассказывала, что у нее никакого прогресса, ведет себя как дикарка. Вероятно, что нехватка кислорода органически повредила ей мозг. Чего ждать, если изрядную часть жизнь проводишь в душном гробу и дышишь через трубочку? Это было ужасно давно, и я не помню сейчас, как она в итоге попала в клинику. Помню только историю про гроб и обсуждение триггеров, которые ввергали ее в психоз. Мы реально всей группой плакали тогда. А лично меня эта история поломала настолько, что я поняла, что не смогу работать медсестрой в психиатрии, как собиралась. Наверняка в ее жизни было и другое насилие тоже. Большинство пациентов в психиатрии тогда были жертвами домашнего насилия. В следующем поколении уже стало больше наркоманов, алкоголиков и просто людей с химическим дисбалансом. В общем, эта история с гробом меня убила. Я весь день, помню, потом чувствовала себя заболевшей.
Я работал в клинике с пациентами, которые совершали преступления в состоянии аффекта и просили за это смягчения приговора в суде. Там был один клиент, который убил соседа из-за небольшого обыденного спора. Он провел детство на отцовской ферме и в жутких деталях рассказывал, как его отец убивал перед ним какую-нибудь из его собак всякий раз, как сын делал что-нибудь не так.
Работаю в медицине, хотя не в психиатрии. Мать пациентки пережила в детстве насилие, поэтому они с мужем окружили дочь гиперопекой. Они не разрешали ей оставаться наедине ни с какими мужчинами, кроме отца. Поэтому она не знала никаких родственников-мужчин, ее не отпускали даже в церковь. Ночевать в гостях у подруг разрешалось только при условии, что подругу растит мать-одиночка, и только если эта мать-одиночка сама за ней приедет, а потом привезет обратно. При этом родители в остальном были не слишком заботливыми, хотя не то, чтобы совсем не справлялись с обязанностями. Просто вели себя равнодушно: не играли с дочкой, не ходили никуда, мол, сиди с нами дома и не приставай, а мы посмотрим телевизор. Заткнись, или я разозлюсь. Жизнь несправедлива, соберись, тряпка. По соседству жило еще трое детей, все чуть постарше: мальчик, старше на год, и две девочки, которым было четыре и шесть, или около того. Их растила мать-одиночка, и семья переехала в соседний дом, когда пациентке было пять лет. Родители часто отправляли ее туда поиграть, чтобы она к ним не лезла с просьбами. И в той семье не было мужчин, конечно, но та самая мать-одиночка была так себе матерью. Она пила, употребляла, и нередко звала в гости мужиков, которые к ее детям приставали. Как часто получается в таких семьях, эти дети, пережившие насилие, в свою очередь вымещали свои обиды на соседской девочке. И это продолжалось около пяти лет. Девочка своим родителям ничего не говорила, потому что думала, что им будет все равно. У нее была довольно замкнутая жизнь, если не считать общения с детьми-насильниками, а ведь она даже не понимала, что происходит, когда все это началось. В школах рассказывают про опасность разговоров с незнакомцами, и что взрослые не должны трогать детей в местах, которые прячешь во время похода в бассейн. Но никто не рассказывал, что дети твоего пола тоже могут быть опасны. Что это неправильно, когда тебя заставляют смотреть порнуху или мастурбировать на глазах у других. Это потом переходило в петтинг, а затем вело к сексу со старшим братом. И все под угрозой, что в случае отказа с ней, отчаянно одинокой, перестанут дружить единственные люди, с кем она могла общаться. Это было ужасно грустное сочетание родительской гиперопеки и пренебрежения. В начальной школе девочку начали травить, потому что она попросту не умела себя нормально вести. Потом был учитель-педофил. Потом были бойфренды-насильники. Потом наркотики; потом она с них слезла, но вести нормальную жизнь дольше пары лет не получалось: обязательно случалась какая-нибудь дичь на работе или в отношениях. Ей в итоге поставили биполярное расстройство.
У меня была клиентка, которая предлагала себя отчиму, чтобы он не насиловал ее младшую сестру. Мать, при этом, валялась бухая на диване. Наверное, я эту историю никогда не забуду.
Я раньше работала психиатром. Общий знаменатель у всех пациентов с тяжелыми расстройствами — травматичное детство. Физическое, эмоциональное, сексуальное насилие, переживание трагедий, бездомность - эти вещи оставляют такие шрамы, которые невозможно или очень тяжело свести. У меня было много случаев, когда пациента описывали как «трудного», «агрессивного», «опасного для других» — и каждый раз это был результат того, как их растили.
Я работаю с пациентами с расстройствами развития. Одного в детстве приковывали цепью к кровати, в прямом смысле, и продавали в сексуальное рабство. Это удивительно мягкий, милый и спокойный человек, но если нервничает или видит какую-нибудь угрозу, то превращается в Халка. В подвале интерната стоял автомат со сладостями, и воспитатели его как-то раз туда пригласили спуститься за какой-то вкуснятиной. Атмосфера плохо освещенного подвала его стриггерило, и он этот автомат попросту перевернул. В другой раз он сидел на кровати, и воспитатель хотел надеть на него кофту. А чтобы было удобнее дотянуться, он поставил на кровать ногу и как бы «навис» над мальчиком. Тот в ответ сломал ему ребро. Со временем стало более-менее понятно, какие вещи заставляют его слетать с катушек, но все равно нет-нет, да что-нибудь выступает триггером, и всегда надо быть начеку. Никто на него за это не сердится, конечно, и он потом очень извиняется. И это отдельно разбивает мне сердце.
Я психиатр, работаю всего год после выпуска из меда. Был случай в клинике: привезли 14-летнего подростка с нарушением контроля настроения, после приступа ярости. Он разнес дом своей приемной семьи: разбил телевизор, крушил мебель, бросался на стены. Дрался с полицейскими, которых вызвали приемные родители: царапался и кусался. И вообще по отзывам получался несносный ребенок. Выяснилось, что он родился с неонатальным абстинентным синдромом, потому что мать колола и нюхала героин всю беременность напролет. Он родился в острой героиновой ломке и весь первый год жизни провел на заместительной терапии. И вот, 14 лет спустя после такого анамнеза получаем подростка, который время от времени взрывается вроде бы безо всякой причины. Потому что у него префронтальная кора отстает в развитии на много лет, и он почти не способен контролировать свои импульсы.
Я не психотерапевт и не психиатр, но работала на телефоне доверия для помышляющих совершить самоубийство. Позвонила девушка, которая хотела убить себя, потому что у нее развалились отношения. Я начала отрабатывать звонок по протоколу, который у нас есть на все случаи, но потом она стала рассказывать про свое детство, и протокол пошел к черту. Она рассказала, что родители ею не занимались, а отчим ее насиловал. Позже она снова пережила насилие, но не заявила в полицию, потому что было стыдно. И отношения с бойфрендом у нее развалились, потому что она не хотела секса, поскольку он вызывал болезненные воспоминания. Я старалась, как могла, ей помочь, даже предложила встретиться лично. Но она минут через пятнадцать поблагодарила меня за разговор и повесила трубку. Я иногда гадаю, что с ней в итоге стало. Тот звонок заставил меня по-новому посмотреть на жизнь. Тут еще нужно уточнить, что я живу не в Штатах, и в моей стране нет горячих линий для суицидников. Поэтому у нас был полуволонтерский проект и не было специалистов. Разумеется, мы не умели правильно разговаривать о суициде. Тем не менее, лучше такая поддержка, чем никакой. Я понимаю, что совершила несколько ошибок в том разговоре, но каждая из них была обусловлена тем, как сильно меня потрясала буквально каждая ее фраза. И я пошла работать на телефон доверия, потому что близкий друг покончил с собой. Ему некуда было позвонить, когда эта идея пришла ему в голову. Наверное, я надеялась спасти чью-нибудь жизнь вместо его.
Я уже несколько лет занимаюсь психическими расстройствами у детей, и надо сказать, что когда ребенок агрессивный, то в 90% случаев дело в родителях. Когда ребенок дерется, кусается, пинается — ты уже сразу видишь за этим раннюю травму, полученную благодаря родителям. Тяжелее всего с детьми, которых продавали в сексуальное рабство. У меня было несколько пациенток младше 9 лет, которых, по сути, все детство насиловали. Некоторых — с двух лет. Когда им страшно, или, когда они что-нибудь хотят попросить, они сексуализируют свою потребность: начинают говорить о сексе, трогать себя или врача в неположенных местах, а если это не работает, то становятся агрессивными. Родители продавали их педофилам ради дозы и обрекли их на сломанную психику. Самое грустное — что какой бы дрянью родители ни были, эти дети обычно их любят. Детская способность к любви впечатляет.
У меня была пациентка, чья мать забрала ее из школы, где девочка сталкивалась с травлей и страдала от тревоги. Но почему-то мать не обратилась к специалистам. Просто оставила дочь сидеть дома, и она четыре года ни с кем не общалась. Сейчас это взрослая женщина, неспособная при разговоре смотреть человеку в глаза.
У меня совсем другой опыт, чем у всех, кто здесь высказался, потому что травму причинила не семья, а мать-природа. Во время одного из ураганов в 2010 году нас с командой спасателей отправили вызволять дошкольников, застрявших в здании школы. Мы разгребали завалы, прочесывали каждый сантиметр, и добрались до затопленного подвала. Там были и выжившие дети, и утонувшие. Многие не представляют, что такое дождь после торнадо на Среднем Западе. В 2011-м, например, ливень шел потом два или три дня без остановки. В общем, вернемся к истории про школу. Мы вытащили живых и тела мертвых, и выживших отправили в больницу на обследование и лечение. Но сперва я им оказал первую медицинскую и психологическую помощь на месте, потому что детям, конечно, было не по себе от увиденного и пережитого. Потом я раз в несколько месяцев звонил родителям этих детей, чтобы узнать, все ли в порядке. Большинство пошло на поправку и, как я думал, вернулось к нормальной жизни. Потом оказалось, что трое крепко подсели на наркотики в средней школе, а двое пытались покончить с собой. Мне это разбило сердце, потому что я сам отец, и мне так хотелось верить, что эти дети смогут жить дальше без тяжелых последствий. В общем, теперь мне страшно за их будущее, потому что многие в средней и старшей школе творили довольно мрачные вещи, чтобы справиться со своей травмой и с ежедневными кошмарами. Жаль, что я тогда не мог сделать большего как спасатель и жаль, что столько жизней поломано обстоятельствами, которые невозможно было ни предугадать, ни предотвратить. Мы в тот раз многое узнали про торнадо и теперь рекомендуем не прятаться в подвалах, потому что их затапливает, а также не спасаться в школьных коридорах, потому что потоки воды будут тащить по ним вырванные питьевые фонтанчики, торговые автоматы с газировкой, снося все и всех на своем пути. Мне те дети иногда снятся. Они давно уже не дети, а я помню какие у них были испуганные чумазые лица, и как они впивались в меня пальцами, когда я их вытаскивал, и как умоляли их не отпускать, потому что боялись, что торнадо вернется. Так что это история не про травму, нанесенную в детстве семьей, но бывает и такое.
Я сертифицированный психотерапевт, работаю в группах с подростками, которые совершили сексуальное насилие. Большинство из них сами пережили такое насилие, как правило в очень раннем возрасте. Некоторых родители запускали еще во младенчестве — по много часов не подходили к плачущему ребенку, не меняли подгузники. Некоторые были свидетелями как отцовская фигура совершает насилие над матерью. Некоторые пережили инцест. Эти истории очень тяжело слушать. Одна из них запомнилась особенно. Парень был совсем ребенком, когда его изнасиловал взрослый мужчина. Друг семьи, который гостил у них дома некоторое время. Мальчик часто зависал у него в комнате и даже оставался на ночь. Родители не возражали. Таким образом, он сделал вывод, что насилие — это любовь. Поэтому, когда он вырос, и ему стали нравиться девушки, он просто делал то, чему его научила жизнь.
Я не специалист, но хожу на групповую терапию, и там услышала жуткую историю от одного милого дядьки. Допустим, его звали Джон. Он родился в результате случайного секса, и лет до пяти мать ему рассказывала, что отец работает на флоте. Стало понятно, что это ложь, когда у Джона появился младший брат, хотя отец так и не появлялся дома. Мать пила, и он вспоминал, как ходил по барам, искал ее. Хорошо, что местный священник иногда водил его и других неблагополучных мальчишек играть в бейсбол или приглашал к себе, покормить ужином. Когда Джон был уже подростком, мать допилась до психоза, и ее забрали в психиатрическую лечебницу. Стандартное развитие событий. Джона отправили в приемную семью на окраине штата. Новая «мать» домогалась до него и его старшего брата. Доходило до секса. На дворе был 1968 год, и старший брат из новой семьи ушел в армию, сказав напоследок, что пусть его лучше убьют во Вьетнаме, чем так жить. Джон вскоре тоже отправился воевать и обнаружил, что превращается в адреналинового наркомана. Начал без нужды рисковать жизнью, лез в опасные ситуации, но его даже не ранили. Вернувшись в Америку, он пошел работать пожарным. Охотно заходил в горящие дома, проводил там слишком много времени, балансировал на карнизах и крышах дольше, чем нужно, втайне надеясь, что однажды все-таки упадет. Попутно с этим у него появилась зависимость от наркотиков и секса. Он приторговывал наркотой, чтобы хватало на собственную зависимость, потому что зарплаты пожарного не хватало на жизнь, состоящую из злоупотребления веществами, вечеринок и секса со случайными и неслучайными женщинами, включая жен некоторых близких друзей. В конце концов он все-таки слез с наркотиков и разобрался с нездоровой тягой к сексу. У него есть дети, и у них нет признаков аддиктивного поведения. Так что сейчас Джон — приятный и юморной человек. Я всегда рада его видеть. Но, когда он рассказал историю своего детства, мне было не по себе.
Будучи терапевтом, могу сказать, что самые изматывающие случаи — не такие вопиющие, как тут описывают, а личностные расстройства из-за ошибок родителей, которые превращают и пациентов в плохих родителей, у которых понятие нормы расшатано, так что они позволяют себе вещи на грани пренебрежения обязанностей или насилия, а иногда за гранью. Это хуже всего: люди подтекают крышей, заводят детей, запарывают им детство, те потом вырастают с подтекающей крышей, тоже заводят детей, и так до бесконечности.
Я социальный работник в психиатрической больнице. Самые грустные истории — всегда детские и подростковые, когда люди хотят уйти из жизни, толком не пожив. Обычно дело в травме и в нехватке необходимой поддержки. Согласно исследованиям, травматичное детство как минимум коррелирует со склонностью к раннему суициду. Можете погуглить, если интересно.
Я работал в хирургии, и однажды привезли парня лет двадцати с целым букетищем психических и физических болячек. Он был парализован, весь в пролежнях, и при этом страдал одновременно шизофренией и биполярным расстройством. Он швырялся в персонал подносами от еды, а один раз выдрал из стены светильник и ударил им медсестру. Если в палату закрывали дверь, он впадал в панику и пытался выбраться из кровати. Оказалось, что его мать и старшая сестра держали его запертым в шкафу и выпускали только с целью поиздеваться. Так что он половину жизни провел в шкафу, пока про него не узнали в Службе защиты детей. Но за его лечение платило государство, поэтому от пролежней никто его не лечил, и на переливание крови денег не выделялось. Он так и умер в больнице, держась за руку моего коллеги. Рыдал и спрашивал, попадет ли в рай.
Я клинический психолог. Вдаваться в детали было бы неэтично, но скажу, что сильнее всего меня ранят истории про сексуальное насилие в детст��е. Такие пациенты, повзрослев, мучаются с кучей травм и бесконечно не уверены в себе. Насилие над детьми крадет у жертв много лет жизни и способность получать удовольствие от простейших вещей. Если это читает кто-нибудь, переживший такое, пожалуйста, поищите помощь. Грамотная терапия поможет вам вернуть себя и по-настоящему жить. Всем пис.
Я психотерапевт социальной службы в одном из беднейших городов своего штата. Не могу вдаваться в детали, но главной бедой я вижу неспособность многих родителей понять, что воспитание ребенка действительно требует много жертв. Многие родители, с кем я имею дело, относятся к детям как к друзьям и просто продолжают жить своей жизнью, не понимая, как это отразится на их детях. У меня самой трое детей. Веселиться и тусить я перестала много лет назад. Теперь я должна быть вовлечена в жизни существ, которых сама привела в этот мир, и это огромная ответственность. Но, помимо этого, это еще и большая радость. Теперь я помогаю другим родителям понять, что у них есть роль наставников и проводников, и жить такой жизнью, будто они никому не родители, больше нельзя.
Я работал психиатром в клинике-изоляторе, в отделении для подростков, там были пациенты 17 лет и младше. Приходилось иметь дело с разными расстройствами — от депрессии и дисморфии до пограничного расстройства и шизофрении. Пациентов, которых к нам направляли, мы называли своими детьми. И вот одного из тех своих детей я никогда не забуду. Ему было девять лет. Добрый и милый, любил играть и веселиться, в целом выглядел совершенно нормальным. Только потому, что его забрали из семьи. Он попал в клинику, потому что растлевал годовалую сестренку. А делал он это потому, что думал, что это нормально — наказывать через боль в районе гениталий. Оказалось, что над ним так издевалась мать. Однажды она так сильно сжала его яички, что одно разорвалось, и его функция навсегда утрачена. Отец пытался отсудить у нее сына, но суд все время принимал решения в ее пользу. У нас в итоге получилось забрать его у матери и отдать под временную опеку бабушки и дедушки по отцовской линии, а отцу помогали оформить документы. Но, сожалению, таких грустных историй у меня много.
Мальчик родился с очень маленьким членом. Врачи решили удалить ему яички, чтобы он вырос девочкой. Причем это не было обусловлено гермафродитизмом. Они никаких анализов не провели, ничего, просто приняли такое решение. Дело было в Латинской Америке лет 40 назад. Его растили как девочку, назвали женским именем и наказывали, если он пытался писать стоя. В 10 лет его отвели к эндокринологу, который, опять же, не назначил никаких обследований, а просто прописал гормональную терапию. В подростковом возрасте ему сделали операцию по смене пола, у него появилась вагина, понадобились различные процедуры по превращению ее в функционирующий орган, и все их проводили напоказ в присутствии студентов-медиков. Этот человек был трижды замужем, и все три брака были ужасны. Однажды он хотел покончить с собой, но подруга отвела его поговорить к пастору в свой приход. Пастор поговорил с ним и внезапно заявил, что Господь ему подсказывает, что проблема в том, что он мужчина, а не женщина. Пациент решил, что пастор сумасшедший, и ушел, но идея как-то застряла в голове. Он отправился искать свое свидетельство о рождении, нашел документы и обнаружил, что, да, он родился мальчиком, у него даже исходно было мужское имя, но через 15 дней его сменили на женское. А он-то рос, считая себя девочкой, будучи уверенным, что все эти медицинские манипуляции ему необходимы по здоровью. Для пущей уверенности он сдал генетический анализ и, да, обнаружил, что он мужчина. Никаких женских органов у него исходно не было. И вот, в 40 лет, он решил поменять пол обратно. Для этого опять нужна была хирургия. Потом понадобилось сложно переоформлять все свои документы, потому что они были на другое имя и женские. В итоге он сам стал пастором и женился на женщине. Но это не терапевтический кейс. Я просто проводил судебно-психиатрическую экспертизу.
Я работала в психиатрическом интернате для пожилых с острыми и постоянными психозами. Там был один дед, который отказывался мыться. Это у стариков не редкость, но этот отказывался просто наотрез. В какой-то момент я догадалась, что за этим что-то кроется, и запросила его документы, чтобы посмотреть анамнез. В папке оказалась факсовая переписка двух врачей, где описывалось, как он приехал в Штаты со своей матерью. Они были беженцами из растерзанной войнами страны с диктаторским режимом. У матери, как следовало из переписки, тоже было какое-то психическое расстройство. После переезда она параноилась, что правительство ее бывшей страны ее найдет. И ее способом избавляться от тревоги было делать сыну клизмы с водой трижды в день, а его заставлять делать такие же клизмы себе. Ему было всего шесть лет. Один из врачей описывал, как мальчик закричал от ужаса, когда ему предложили просто стакан воды. Меня потрясло даже не то, насколько это нездоровое поведение матери, а что она привила ребенку страх воды — воды, из которой мы состоим и которая нам необходима как воздух. Он всю жизнь ее боялся, не мог ни пить, ни мыться. Когда я все это прочитала, мне хотелось плакать. Причем этот дед был таким приятным как человек. Я потом водила его в душ, стояла за дверью и всю дорогу через дверь успокаивала его, что ничего ужасного не произойдет.
Почти у всех людей с психическими расстройствами есть в прошлом какая-то травма. У кого полегче, у кого потяжелее. Бывают и генетические отклонения, но травма иногда делает со здоровыми людьми такое, что никакая плохая генетика не сравнится. Я работаю в самой крупной психиатрической клинике, специализирующейся на судебно-медицинской экспертизе. Имею дело с бесконечными кейсами жертв инцеста, пыток, родительского равнодушия и абьюза. Одним из самых грустных случаев в практики был подросток, который мотался по разным приемным семьям, и его в нескольких из этих семей насиловали. Неудивительно, что он вырос параноиком, который всегда чувствовал необходимость защищаться. А одним из худших случаев был пациент, увидевший, как бойфренд матери отстрелил ей голову на переднем сидении машины, когда он сидел сзади. Он рьяно защищает женщин любой ценой и много лет ненавидел другого нашего пациента, который при нем наехал на медсестру. Однажды их положили в одну палату, и первый избил второго до полусмерти. Гордо сказал: «Отбил ему всю его черную шкуру» (они оба чернокожие).
Меня выносят расстройства привязанности. Я не психиатр, я просто усыновила двух братьев, и у младшего расстройство — это значит, что во младенчестве у него не было взрослого, который бы дал к себе привязаться. У таких детей нет базового доверия к миру, и они всю жизнь не могут доверять людям. Это потом сказывается на работе, на дружбе, на отношениях с начальниками, представителями власти, терапевтами — на всем. Представьте: вы младенец, ничего не можете, хотите есть, плачете, но никто не приходит. И так всегда. В итоге перестаешь ждать, а любые манипуляции воспринимаешь как опасность, потому что не знаешь, что такое помощь. Этот мой сын, например, болезненно воспринимал, если учитель исправлял его ошибки: ему казалось, что он это делает во зло, а не чтобы ему помочь. Причем такого рода травма происходит в таком возрасте, о котором даже памяти нет; то есть, с ней очень тяжело работать.
У меня было два маленьких пациента, которых ужасно мучили в детстве. До прихода в профессию я бы и представить не смогла, что такое можно делать не то что с собственным ребенком, а со злейшим врагом. Одного регулярно били головой об асфальт, в результате повреждений у него нарушения развития, и он никогда не поправится. Второй ребенок просто в результате плохого обращения живет в перманентном психозе. Он, может быть, еще вылечится, но я совсем не уверена. Еще были два мальчика, которых насиловал отец-психолог. Поскольку он шарил, как дети реагируют на такие вещи, он умудрялся как-то обходить типовые реакции, так что про насилие очень долго никто не догадывался. Но эти двое, думаю, вылечатся, и все у них будет хорошо.
Я не терапевт, но регулярный пациент на групповой терапии. Но все равно хочу ответить, потому что это важно. После историй других участников групп я научилась никогда и ничего не домысливать про чужое детство. У некоторых вообще не было родителей. А у кого были — вообще не факт, что они свои родительские обязанности исполняли хорошо. Чужие родители не заслуживают уважения по умолчанию. Иногда это очень плохие люди. Людей с тяжелым детством иногда триггерят удивительные вещи. Например, лучше не спрашивать у незнакомца, собирается ли он к маме в День матери. Для некоторых людей единственный способ выживать — не иметь никаких дел со своей семьей. И у тех, кто не общается с родственниками, тоже лучше не спрашивать, как так вышло. При этом большинство людей на группах, когда спрашивают про высшую ценность, говорят, что это семья. Наверное, это нормально, но я считаю, что высшая ценность — любовь. Если в семье нет любви, то и ценности в ней нет.
Я психолог. Ко мне ходил один клиент под тридцать. Рассказал, что его отец водился с нехорошими людьми, продавал оружие и толкал наркоту. Когда у него не хватало денег, чтобы отдать какой-нибудь долг, он сдавал в аренду своих детей педофилам. А пациент такой блондин с голубыми глазами, на него был большой спрос. Отец его, помимо прочего, был расист. Избивал чернокожих, даже убил кого-то в лесу возле окраины, где они жили. Пациент рассказывал, как отец приволок однажды чернокожего ребенка, они все поехали в лес, и он заставил своих детей его убить, а потом закопать. Мать иногда пыталась с ним спорить. Так что отец однажды взял и убил ее во время спора в гостиной. Заставил детей расчленить ее тело и тоже закопать. И вот такие истории продолжались годами. Этот пациент, боюсь, никогда до конца не поправится, потому что каждой такой истории хватило бы, чтобы сойти с ума, а их десятки. Иногда травмы детства невозможно пережить. Он постоянно их проживал заново и заново.
У меня была пациентка с историей инцеста. Росла в сильно религиозной семье, была пятым ребенком, единственной девочкой. Отец верил, что Господь послал в семью девочку в помощь четверым братьям. Поэтому, когда старший вошел в пубертат, он заставил его переспать с сестрой, чтобы научиться быть мужчиной. Он считал, что, поскольку они брат и сестра, то после такого соития у обоих сохранится девственность. Потом в пубертат вошел следующий брат, потом следующий. Отец им устраивал мастер-классы по сексу, показывая, как им заниматься, прямо на дочери. И все это во имя Иисуса Христа, конечно, аминь. Потом мать родила еще троих сыновей и еще одну дочь. Она, в свою очередь, тоже стала секс-тренажером для братьев, когда у них начинался пубертат. Моя пациентка заботилась о всех восьми братьях и сестрах, считала, что обязана им помогать, и очень их всех любила. Очень интересная женщина, но травма у нее сложнейшая.
Я расскажу не про своих клиентов, а про себя. Это довольно личное, но в анонимном режиме ничего. Я работаю психотерапевтом и пошел в профессию в основном чтобы помогать людям, пережившим такие же вещи, как и я. У меня история похожа на многие из уже описанных: физическое, эмоциональное и сексуальное насилие в детстве. Я мужчина. Старший брат в семье. Так что нельзя было быть слабым, нельзя было плакать, надо было все мужественно терпеть. Мне хотелось быть сильным для младших братьев, и еще я надеялся, что если вызывать весь огонь насилия на себя, то младшим не придется его пережить. В целом это сработало: мне доставалось больше всех на протяжении долгих лет, но в какой-то момент я сломался. Отключился как бы. Перестал разговаривать, не реагировал на боль. То, что я никак не реагировал на побои, мою мать разозлило. Она запретила мне есть. Я заболел и отощал. Мать продолжала морить меня голодом. Она сама была психически не здорова и склонна к неспровоцированным вспышкам ярости. Она могла разозлиться, что я слушаю музыку или, когда я на ее глазах ел. Это сейчас кажется диким, но тогда я это воспринимал как обыденный ход вещей и пытался приспособиться, как мог. Привык, например, что меня кормят 4–5 раз в неделю. Мать, впрочем, была отвратительной хозяйкой и часто выбрасывала нормальную еду, так что я приноровился заглядывать в мусорку и находить там съестное. Начал делать запасы у себя под кроватью, искал еду на окрестных помойках. А на оскорбления и побои больше не реагировал, и это мощно вывело мать из себя. Она выгнала меня из дома и заставила жить в вольере с собаками. Зимой я был все время больной, хотя собаки меня немного согревали. В какой-то момент я просто ушел выживать в лес, чтобы меня просто-напросто не убили, и после этого, к сожалению, насилие переключилось на младших братьев. Жизнь моя после этого была, мягко сказать, не очень сладкой. Несколько лет наркомании и алкоголизма в попытках забыться и успокоиться. Понятно, что у меня была куча травм, которые нужно было прорабатывать. К счастью, я созрел попросить о помощи, захотел изменить жизнь. Переключиться было тяжело. Сейчас я психотерапевт и слушаю чужие истории. Своей ни с кем не делюсь. Стараюсь помогать младшим братьям, которым тоже приходится по жизни нелегко. Они, в отличие от меня, свои травмы толком не проработали, и это ужасно грустно. Я по-прежнему хочу их защищать и помогать им, хотя мы все давно взрослые люди. Вижу, как они живут, и понимаю, что стоит за каждым действием. Мы могли бы вырасти совсем другими, если бы нас в детстве любили и ценили. Любящие родители — это настолько драгоценно, что словами не выразить. У нас этого не было, и нашего детства не изменить, но я стараюсь использовать эту горечь, чтобы лучше понимать и своих братьев, и пациентов.
Я медсестра. Как-то привезли семилетнего мальчика. Он был симпатяга, но исчадие ада. Иногда впадал в раж и тупо пытался убить любого, кто оказывался рядом. Его привезли в детскую психиатрию, потому что он пытался поубивать всех в школе. Его застукали, когда он возился с проводами в столовке, чтобы высечь искру: включил газ на всех кухонных плитах и планировал так школу взорвать. В анамнезе — примерно в год уронил на себя тяжелые напольные часы. Повредил фронтальную кору мозга. Родители параллельно разводились с большим скандалом, и оба были наркоманами. Ну и вот результат.
Я ушла из профессии, но у меня была клиентка, которая выходила из дома исключительно чтобы купить себе цветов. Еще выходила за продуктами, но только ночью, чтобы никто ее не видел. Ужасно грустный случай агорафобии вперемешку с паранойей, а поскольку она жила в изоляции – и то и другое только усугублялось. Был еще клиент, который грозился покончить с собой, если я не решу все его проблемы. Он ютился в каком-то социальном жилье, я даже помогла ему снять нормальную квартиру, но благодарности не получила, потому что слишком жестко, в его понимании, держала личные границы. Было много безнадежных. В общем, я больше не терапевт, и после ухода из профессии стала намного счастливее.
Я работала в летнем лагере для неблагополучных подростков. Нам дали почитать дело нескольких подопечных, чтобы мы знали, как за ними лучше присматривать. Двоих пацанов, которых мне поручили, насиловали и мать, и отец. Родителей в итоге посадили, а детей отдали под опеку тете с дядей, которые, в свою очередь, устраивали секс-вечеринки, где мальчиков наряжали как девочек и приглашали гостей с ними повеселиться. И такое почти каждый ве��ер. Если мальчики сопротивлялись, их запирали в подвале на несколько часов, а иногда дней. Пока я читала это дело, я скурила больше сигарет, чем в среднем курю за неделю.
Я была соцработником для пациентов с психическими расстройствами: помогала им искать работу. Обычно я не особо интересовалась анамнезом, но по поводу одной пациентки понадобилось консультироваться с его психотерапевтом. У нее была жуткая социофобия, поэтому она могла работать только в ночную смену, когда нет людей. С ней было тяжело, потому что она толком ничего не умела, но при этом капризничала, хотела, чтобы и коллег не было, и чтобы платили нормально, а то ей не нравилось снимать квартиру вскладчину с соседями, она хотела жить одна. В общем, пришлось прочитать ее анамнез. Когда ей было 10 лет, отец начал ее насиловать и в процессе избивать. Спустя несколько лет он умер, но марафон жестокости продолжил ее старший брат. Это продолжалось, пока она не забеременела от брата в 10-м классе. Пришлось уйти из школы. Она не умела пользоваться компьютером и вообще была едва-едва грамотной. Мать всю дорогу позволяла этому аду происходить, а потом умерла. Моя клиентка осталась одна с младенцем от инцеста на руках. В итоге ее забрали к себе какие-то знакомые, но это была просто крыша над головой: они не причиняли ей вреда, но и никакой поддержки не оказывали. Не кормили, не давали денег, не обращались к специалистам по поводу здоровья, а к тому моменту с психикой у нее было совсем нехорошо. Ребенка у нее забрали, когда ему и 4 лет еще не исполнилось. За целую жизнь никто о ней не заботился; ее даже не научили базовым вещам о выживании. Разумеется, у нее были и тревожное, и личностное расстройства. Прочитав анамнез, я ушла с работы пораньше и перестала злиться, что она такая переборчивая. И когда она ко мне приходила, я каждый раз очень старалась ей помочь. Мы так часто не ценим то, что у нас есть.
У меня была пациентка, которая страшно боялась грозы, потому что в детстве, с пяти лет, во время грозы, если она начинала плакать, ее просто выставляли за дверь под дождь, а не утешали. Это помимо того, что ее насиловали отец, брат и дядя.
Я несколько лет работаю в реабилитационном центре для наркоманов и алкоголиков. Одна пациентка начала принимать наркоту, чтобы ничего не чувствовать. Ее в детстве насиловали отец и его друзья. Каждую неделю. В школе она сама начала домогаться до одноклассников. Мать вообще в ее жизни не участвовала. Богатая история самоповреждений: резалась, тушила об себя сигареты, такое. Вишенка на торте: она считала, что сама виновата, что родственники ее насиловали и мучили. С тринадцати лет совершила несколько попыток самоубийства. Биполярное расстройство второго типа с острыми депрессивными фазами. Признана недееспособной, живет в интернате.
У меня был один ребенок, которому пришлось хирургически восстанавливать внутренние органы после жуткого эпизода насилия. Когда его ко мне направили, ему было 4 года, а насиловали его в 2 или 3, соответственно. Он умел эту историю пересказывать в жутких деталях, не моргнув глазом. И он знал про свой кейс вещи, которые, вообще-то, ребенку знать не следует. Потому что его родители все время в его присутствии эту историю пересказывали: журналистам, сочувствующим, кому угодно — чтобы получить денежную поддержку на его лечение или другую помощь. Разумеется, им эти деньги действительно были нужны, но то, как они подавали эту историю, каждый раз ретравматизировало их сына, и они таким образом поддерживали иллюзию, что травма — это нормально. У обоих родителей тоже присутствовало насилие в детстве, как и у сестры мальчика. Тут нельзя, впрочем, сравнивать, потому что его физически покалечили гораздо сильнее, чем кого-либо в семье. Тем не менее, сексуальное насилие в этой семье было нормализованной темой. Сам он полагал, что это какой-то такой обряд перехода. Он рассказывал про свой опыт почти с удовольствием, тем более что этот эпизод стал источником дохода для семьи. Помимо этого, в семье было все плохо с личными границами, и ребенок это унаследовал. В итоге пришлось передать его специалисту поопытнее, потому что я бы не смог справиться с травмой такого масштаба.
Я работаю с семьей, где дети уже родились с зависимостью. Такие дети, как правило, не вырастают «нормальными». У них пока только проблемы с поведением, но в остальном они веселые, улыбчивые дети, хотя у одного ранний паркинсон и эпилепсия, а у другого серьезное отставание в развитии. Очень грустно за этим наблюдать, потому что у этих детей от рождения нет шанса быть самостоятельной личностью. Из-за рабочей этики я никого не могу осуждать, но иногда родители таких детей — настоящее зло. Надо быть очень паршивым человеком, чтобы обречь на такое собственных детей.
Я психотерапевт, у меня много жутких и грустных историй. Сильнее прочих запомнилась клиентка, которую насиловали и отец, и мать, причем с младенчества. Продавали ее фотографии на педофильском черном рынке, и это продолжалось годами. На вырученные деньги покупали наркотики. Когда она подросла, они начали давать ей разные колеса: опиоидные обезболивающие, ксанакс, стимуляторы ЦНС — чтобы она оставалась худенькой и желанной для педофилов, а также продолжала не выдавать острых реакций на систематическое, ежедневное сексуальное насилие. Она отлично умела врать службе защиты детей и учителям. Все думали, что у нее все хорошо, пока в старшей школе она не сбежала из дома. Подобных историй у меня в практике, к сожалению, немало. Сердце разбивается заново каждый раз.
Я психиатр. Одного пациента мать несколько месяцев держала на цепи во дворе. Его регулярно избивали и кормили отбросами, которые швыряли прямо на землю. Самое душераздирающее — он по-прежнему очень любит мамочку.
Я несколько лет работал в интернатах и исправительных учреждениях для несовершеннолетних. У меня все сердце в трещинах от историй, которые я там услышал, но две из них особенно грустные. В одном интернате был пацан, от которого воняло. У подростков иногда сложные отношения с гигиеной, так что мы просто считали, что он не моется из каприза. Иногда он включал душ, но сам сидел рядом на унитазе минут 10–15, потом просто мочил во��осы, чтобы все думали, что он помылся. Мы бы, может, и не заметили ничего, но от него так разило, что иногда мы узнавали его через закрытую дверь по запаху. Потом он однажды признался, что просто не любит снимать футболку. Это было странным, потому что он стройный парень, но потом он все-так показал мне свою спину. Она вся была в шрамах, потому что мать регулярно его хлестала плеткой. Это, конечно, тяжело было видеть. Еще он крайне находчиво тырил у меня из кабинета еду разными способами. Потом выяснилось, что мать его кормила только если он крал и приносил еду домой. В том же интернате был другой парень. Огромный такой, добрый. Всегда какой-то веселый и офигенно умный, но у него были какие-то странные сложности с обучением. Я его не расспрашивал особо. Думал, отставание в развитии или что-то такое. А потом он рассказал, что отец хотел его убить в младенчестве и засунул в микроволновку. Он выжил, но эпизод нанес ущерб мозгу. Он при этом все-таки умудрился с отличием закончить школу и сейчас устроился на нормальную работу. У меня самого были в жизни неприятные эпизоды, но эти два пацана научили меня ни в коем случае не циклиться на негативном опыте. Меня родители не пытались ни избить, ни убить, да я счастливчик вообще.

Переведено командой канала F00-F99 (direct link)

Источник