Жанетт

Давайте писать аккуратно, чтобы Жанетт могла прочесть. Давайте скажем все честно, чтобы Жанетт дочитала до конца. Давайте закроем глаза и представим, наконец, Жанетт. Ничего не видно? Кривые рожицы в темноте расходятся тусклыми пятнами в глубине век? Просто не хватает экспозиции и смелого фона.

Скажем, Париж. Ведь Жанетт таки французское имя. Там, рядом с обгоревшим Нотр-Дам пешеходный мостик через Сену, устеленный гладкой брусчаткой и пяток лавочек. Возле одной - ушастый артист в черных узких брючках, белой приталенной рубашке, увязанной галстуком и в шляпе формы приплюснутой кастрюли вытанцовывает шэг под звон редких монет. Жанетт стоит у перилл моста, объятая тонким полупрозрачным серым платком. Кажется, с красными ветвистыми линиями. Платок согревает изгибы локтей от прохладного свиста, гуляющего над Сеной. Ведь именно на сгибах Жанетт самое тонкое, чувствительное место. Впрочем, как и остальная протяженность ее длинных изогнутых рук.

Так лучше? Проступает фигура через туман? По канонам литературы вы должны представить стоящую напротив главной французской святыни обнаженную высокую девушку с тоненьким платком на руках. Ведь совсем не указано иных предметов одежды. Это ваша больная фантазия, которой вдоволь полакомился бы Фрейд. Но что здесь важно - если вы представили Жанетт такой, то вы представили ее именно так, как она сама бы себя видела в такой обстановке. Ибо существует отдельная версия мира, где Жанетт разгуливает по Парижу голой, а встречные улыбчивые французы учтиво кивают совершенно ничего не замечая. Ведь в этом городишке все легко одеты по последней моде. И совсем не имеет значения почему же Жанетт ведет себя так. На любое замечание она бы ответила, — “Не ебет! Чем вы это себе обоснуете!?” Поэтому не ругайте, я прошу, меня как автора — гардероб я указал полностью.

Какие пошлые слова, скажите, в голове утонченной фигуры. В зеленых прищуренных глазах, связывающих даль с реальностью, незамысловатая пара матов с посылом в глубокую Европу. Просто Жанетт не привыкла скрывать себя. И не будет этого делать даже если Нотр-Дам на фоне ее мата превратится из священного места сначала в стриптиз-клуб, а затем в монастырь. И в рай и в ад Жанетт будет посылать вас с одной и той же интонацией, ведь сама она одинаково изящно может быть и монашкой, и стриптизершей французского пошиба, особенно если подливать вина в бокал, продетый тонкой ножкой между средним и безымянным пальцами выгнутой наизнанку кисти.

С этим бокалом Жанетт пойдет на высоких каблуках по ломанной мостовой. Через реку и вдоль берега, попутно фотографируя полутени птиц и полузвуки кустарников. Объектив, зеленые глаза смотрят в каплю линз, свет попадает внутрь, бьется внутри зеркал и падает на матрицу. Щелчок. Жанетт идет дальше махровой размашистой походкой, наматывая шнурок фотоаппарата на палец то в одну, то в другую сторону. По краям Сены грузно ползут широкие туристические кораблики, молодые французы пьют розовое шампанское на берегу, Жанетт улыбается им в ответ сверкающими зубами и вздернутыми краешками глаз. Совершенно неподатливых и слегка безумных, но беспричинно и бесцельно веселых. В голове рефреном крутится стишок Ахматовой

Просыпаться на рассвете От того, что радость душит И глазеть в окно каюты На зеленую волну, Иль на палубе ненастье, В мох закутавшись пушистый, Слушать как стучит машина, И не думать ни о чем, Но предчувствуя свиданье С тем, кто стал моей звездою От соленых брызг и ветра С каждым часом молодеть

Свиданье; молодеть; не думать ни о чем. Жанетт никогда не постареет. В этом она уверена и не советую с ней спорить! Не потому что боится смерти или старости, просто верит, причем почти материалистически, что существует переселение молекул, которые помнят прежнее место и время, и иногда, случайно, сливаются в тела и души. Откуда у нее такие доводы? «Просто», — ответит вам Жанетт. — «Почему бы и нет?» Посмотрит вопросительно-искоса, дернет плечами незнайки, если повезет, даже мигнет. И не поспоришь. Так она и верит то в это, то в прочую глупость вроде бога магнолий. Хотя больше всего, конечно, верит в добрый смачный минет и интеллектуальный (лучше случайный) секс в парижской подворотне.

Что вы сказали?!!! Жанетт не шлюха! Я повторюсь - интеллектуальный и абсолютно случайный. Скажем, вот она свернула с набережной в улицу поприличней. Мимо жужжат на мопедах полицейские в смешных шлемах, словно головка члена неправильной формы. Затем, глубже, пенетрация в тело Парижа, где магазины провинциальней, вино попроще, цвет стен более серый. Еще глубже, где-то внутри, где-то возле печени города. Вот молодой, не по месту интеллигентный юноша со светлыми кудрявыми волосами, в очках и клетчатой рубашке. Мудрый взгляд, длинные пальцы с точеными костяшками на них. Острые глаза, тяжелые от мускулинности и уверенности. Тяжкое бремя для столь молодого человека. Может быть это он, случайный и интеллектуальный? Тот, кому Жанетт отдастся вот так просто? Спросите ее сами!

«Что?! Вы снова принимаете меня за шлюху?! Что значит просто? Посмотрите, что он говорит – «смерти нет, жизни нет, цвет субъективен, патока, простота» и много других слов на «п». Разве любой может такое “п”? Ну разве случайный французишка с набережной реки так может? Да, молод, не во вкусе. Ох, но эта безумная карусель слов на «п»... Разве можно устоять? Никаких «просто» тут быть не может!»

— Молодой, или как правильно, человек! — напугала его Жанетт,— не будет ли у вас прикурить? Ох, не обращайте внимания что я нога. Ну не смотрите же так, дорогой, я всего лишь прошу огня, а вы вот уставились на ноги и талию. Это право то немногое, чем наградила меня природа, не так же сверлить меня взглядом. Что? Нет, не то чтобы я дура. Во мне и плавность походки и речей, и в улыбку я могу и в дьявола. Вот если бы огня разве что, и перед вами дьявол. Видели когда-нибудь обнаженного дьявола в печени Парижа? Кажется, всем, кто голый, стыдно. Но только не дьяволу, правда? Прекрасный огонь из ваших славных рук, спасибо! Лучший, что я ожидала встретить в кармашке улицы. И вы стали чуть расслабленней. Вот так мой мальчик! Что? На стоит обижаться, мой мальчик! Когда-нибудь ты станешь зваться громче и мощнее, но пока нежная шевелюра кудрей, что тут поделаешь?

Жанетт взмахнула красными линиями платка и упорхнула неумело насвистывая песню из “Убить Билла”. Ей казалось, что эти песни невероятно ей идут — от такта шагов до глубины спокойных глаз. Особенно после казни мальчика. Позади лежал труп кудрявого француза. Он погиб, потому что был неподходящим для истории дня, а стоило лишь быть смелее. Ошибки тоже бывают.

Жанетт двигалась по разбухшим от дневного света улицам куда-то туда. Тихо-тихо. И вдруг, угол с шумными кафешками и игрушечными зонтиками. Вот крепкий негр разворачивает черную коробочку устрицы. Вот клокочущие французике дамы громко объясняют что-то вроде “на что ты способен!” На пешеходном переходе задрав голову вверх стоит мужчина с широкой спиной обтянутой плотной рубашкой с вельветовыми вставками. Закатанные рукава, натянувшимиеся от мускул. И больше ничего, спросите? Неужели опять писательская ошибка? Верно, и больше ничего! Мускулистые, жилистые ноги, поросшие темными волосами. Член тенью пересекает линии пешеходного перехода. Фантастика! Такой же голый как наша Жанетт, и все так же никто его не замечает. Думаете, Жанетт стоит постучать его по плечу? О боже! Какое крепкое.

Показался подбородок, острый как глыба льда. Небритое смуглое лицо, бурые глаза. Два дьявола на перекрестке. Он подмигнул и выбил веками искру, окинул пошлым взглядом Жанетт с ног до головы, подмигнул еще раз, дернув краешком губ. Жанетт стало душно, разве не видно? Платок намок, и держался от влаги сам по себе. — Вы знаете, у меня есть папа! — Жанетт всегда помнит о папе. — Прекрасно, — ответил мужчина бархатистым голосом. Ну с ума сойти! — У всех есть папа. — Мой - особенный. — Будто у вас был выбор. — Разве у вас его не было? — двузначно улыбнулась Жанетт. — Резонно. И куда мы пойдем? — Ко мне нельзя, я нигде не живу. К вам, вероятно. — Что ж, я живу. Причем давно и недалеко.

Жанетт взяла его под руку. Пара пересекла улицу с доеденными устрицами и клокочущими женщинами. Они шли ладной походкой - он размашистой и прыгающей, а она ногами заплетала дорогу косичкой. Оба смотрели под ноги и молчали, только перекидывались вздохами.

— Вы знаете, еще я безумна слегка. Но слишком сильно боюсь это потерять. — Что значит, ваше безумие? — Ну, порой я вижу лицо - морщинистое или угрюмое. Будто второе лицо, понимаете? А если смотрю на ребенка, могу спрогнозировать количество его воздыхательниц, когда он вырастет. — Что ж, действительно безумие. Безумие запивают белым вином. У меня есть несколько бутылок. Но, боюсь, с такими взглядами и у меня оно скоро закончится. — Прекрасно. Вино лучше, чем его отсутствие! — ответила Жанетт.

Улицы становились тише и темнее. Стены домов стучат каблуками, шелестит пол ногами строительная галька. Пара дошла до места. Незаметная дверь в подъезд. За дверь лифта зацепился платок. Толстый ключ замка проткнул дверь. Из квартиры пахнуло мужским терпким запахом. Комната, две, три, четыре. Комната в комнате, окно из окна. Глубже - кресло, с раскиданными вокруг толстыми книгами, сотни каменных статуэток всех миров, старый бокал с отпечатками губ. Женских. Похоже, Жанетт не первая в этом кабинете? Это ей польстило.

Он налил, как и обещал, сухого белого. С первого глотка стало пьяно, со второго - терпко, с третьего - полотно мира поплыло. — Странное вино, — Жанетт нахмурила брови рассматривая бокал, — откуда оно? — Оттуда., — он показал наверх. — Какая разница? Вам нравится? — он заслонил широкой спиной окно, черная тень фигуры пресекла свет. Жанетт обвела контур фигуры указательным пальцами, тихо что-то промычала. Что-то вроде согласия.

— А что, если я не уйду как вино закончится? — Что, если оно не закончится? — развернулась темная стальная статуя. — У вас всего несколько бутылок.

— Магазины открыты до полуночи.

— Вам дорого обойдется поить мое безумие!

Он развернулся и сделал шаг. Жанетт пугалась и восхищалась его решимостью. Он подвинул пустое кресло, тяжело уселся, закинул ногу на ногу и рассматривал Жанетт через бокал. Член висел грузом.

— Давайте смотреть друг на друга исключительно через бокалы? Сейчас и впредь. Я вас умоляю! - слово “исключительно” Жанетт отметила особым оттянутым «сссс». Можно было просто произнести «иссссключительно» вместо всех этих слов. — Прекрасная идея, — ответил он.

Две фигуры сидели в темнеющей комнате друг напротив друга. Оба отпивали глазами сухое белое, просто вы этого заметить не можете. Жанетт торопится сдержать безумие, но оно вихрями ворошит пространство. Платок красными линиями расчерчивает кубические метры воздуха. Вот уже едва-едва взлетают над полом книги, статуэтки дребезжат о каменные постаменты, издавая напряженный писк. Комната разбухла вокруг замерзших фигур в ожидании прерванного молчания. Час, полтора, два. Вот в комнате уже кружится все. Распахнутый холодильник светом разрезает пол ровно между ними. В окно крошились лучи полной луны и рассеивались по углам. Не видно век, губ и скул, лишь белесые глаза в мутном стекле бокалов.

— Ночь уже, — шепнула Жанетт. Бокал запотел от ее пьяного дыхания. — Может, начнем?

Он не ответил. Подождал минуту молча, встал хрустнув коленями и словно без шагов, левитируя над полом попутно расчищая воздух от летающих, совершенно обезумевших предметов. Впереди его массивной фигуры двигалось что-то еще более массивное, пугающее, угрожающее. Жанетт расширила зрачки чтобы разглядеть, но даже лунный свет обступал парящую статую.

— А как вас зовут? — попыталась она остановить движение. Мелькнули багровые зрачки лишь на мгновенье. Или Жанетт показалось? Думаете она боится? Может быть. За него, или за себя? За обоих? Что могла бы сделать Жанетт с гигантской сатанинской фигурой? Ну, например: — Вы не могли бы закрыть перед этим окна? Я пока приготовлюсь.

Кивок во тьме и резкий, словно гром по всей комнате голос: — Непременно. И, пожалуй, выкурю сигарету. Тело мое от вина стало совсем мягким. — О, составила бы вам компанию, но холодная парижская ночь студит мое тело. — Что ж, сделаю это в одиночестве. Можете прикрыть за мной дверь балкона, чтобы вам не дуло? — Идите же! — резко, но игриво ответила Жанетт. Откуда вдруг игривость? Ну что вы, простое кокетство.

И он проскользнул в холодную ночь. Жанетт закрыла за ним и дверь и туго повернула ручку вниз. Отвернулась. Заплетающейся походкой перешла комнату по диагонали. В углу, подпрыгнув, схватила платок с красными линиями, накинула на локти. Жанетт обернулась через плечо. Мускулистая статуя и Эйфелева башня на ее плече мерцала огнями. Жанетт посвистывая захлопнула входную дверь и бабочкой спустилась по сумрачным пролетам вниз, а затем выпорхнула на улицу. На носочках по холодной брусчатке.

Жанетт задрала голову вверх, с балкона кто-то смотрел. — Это было великолепно! — уставшим, слегка охрипшим голосом сказал он. “Ох, мужчина о тысяче голосов”, — подумала Жанетт. Она усмехнулась, и исчезла, размахивая руками балерины. Куда-то в темные парижские кварталы.

Вот такая эта Жанетт. Очень надеюсь, что мои скупые строчки смогли создать хоть какой-то образ, фигуру, стиль, внутренний мир и его внешнее проявление. Здесь нет истории, все как-то оборвано и никакого смысла. Впрочем, я вам и не сулил начетничества и какой-то высокой (или низкой) морали. Жизнь, особенно жизнь Жанетт, туго набита именно такими историями. Она мало вам расскажет о себе, только будет спрашивать вставляя словно в куклу-Вуду колкие комментарии в ответ. Даже эта история, что вы, надеюсь, дочитали до конца, лишь наивная фантазия на тему, свитая из взглядов и разговоров у пыльных питерских поребриков, с мощными глотками вина и под музыку Земфиры. Неуловимая Жанетт. Каждый сможет проговорить с ней всю ночь, а на утро она закроет вас на балконе с висячим хуем. Потому что кто-то создан быть внутри дома, а кто-то — вне.