Личность

- Александр Николаевич! - кричал вбегающий в обставленный под советский правительственный стиль кабинет молодой человек с перекошенными очками на лице и ошалевшими глазами под ними. Он жарко дышал и махал словно крыльями пачкой листов, замызганных и растрепавшихся. Громко и без остановки, от чего порой невнятно он продолжал кричать по пути, - Александр Николаевич, посмотрите, вы только посмотрите на это!

Молодой человек бросил листки на коричневый стол, и они разлетелись словно покерные карты по сукну. На бумаге ровными столбами и рядами значились имена и фамилии, отпечатанные мелким шрифтом. Десятки, может даже сотни однотипных листов.

- Что такое? - Александр Николаевич подернул плечами, слегка приподнялся, поправил пиджак движением, словно во внутреннем кармане лежала чекушка, а затем, пошевелив густыми черными усами (так нелепо смотревшимся посреди облысевшей головы) продолжил возмущенным голосом, - вас кто это сюда упустил, дорогой? Вы что, там в управлении совсем нюх потеряли!? Врываться к начальству? Кто это вам позволил, м!? Я вас спрашиваю?

- Ниночка, - Александр Николаевич нажал на одну из многочисленных кнопок на телефоне со специальной связью, - Нина Николаевна, - поправился он тут же, исподлобья зыркнув на гостя, - это кто такой, не подскажешь? Ворвался в мой кабинет, такой молодой, растрепанный. И как так мимо тебя?

- Ой, Александр Николаевич, ой! Он вбежал, сказал, что дело сверхважной государственной важности, тыкнул в лицо кулаком, отпил чаю с лимоном и попросил не мешать. Сказал, что с «нужного» места, - отвечала в скрипучем динамике перепуганная секретарша.

- Шо ж ты дура охрану то не, вызвала? А если так международные террористы зайдут или, упаси господи, какая-нибудь шандарахнутая оппозиция сельского пошиба? Сдурела совсем? - Александр Николаевич вроде бы сердился, но молодой человек, внимательно наблюдающий за владельцем кабинета чувствовал от его злобы лишь умиление и непонятную, неосознанную тоску. Впрочем, теплую и мягкую, будто воспоминание из детства вдруг всплыло пузырем где-то в глубине подсознания.

Александр Николаевич отчитывал секретаршу еще пять минут, но так и не создал хоть сколько-то значимой угрозы. И поняв это наконец, шумно брякнул пластиковой трубкой об аппарат, закончив тем самым бессмысленный разговор.

- Ну, - кивнул в сторону гостя Александр Николаевич - говори, раз пришел. Это что на стол кинул такое?

- Это, - молодой человек уже успокоил дыхание и взгляд. В глазах его наконец проступила твердость, внутри отвердел стержень и стержень сделал голос его каким-то железным. - Это списки всех заключенных на текущий момент. По всем СИЗО, изоляторам, даже некоторым тюрьмам и психиатрическим больницам.

- Ну? - откуда-то изнутри выдавил Александр Николаевич. Именно в такой манере он задавал уточняющие вопросы и каждый, кто мог вскочить в этот кабинет привык к его необычным повадкам.

- Ну, - молодой человек незаметно потер пола пиджака, замусоленного до коричневых пятен подобными походами по кабинетам начальников, - все переполнено. Больше некуда.
Молодой человек тут же спрятал глаза под очки, а очки под ковер, лежавший у ног.

- Что значит некуда? М?

- Значит-, промямлил молодой человек, вдруг снова потерявший стержень, - мы выстраиваем задержанным рядом с изоляторами уже сутки. И не знаем куда их девать. Некоторых, в основном младше пятнадцати и старше шестидесяти пяти, начали отпускать. Но это не спасает. Все время подвозят еще. Подвозят и подвозят, подвозят и подвозят, подвозят и подвозят, подвозят и подвозят, подвозят и подвозят, подв…

- Ну хватит! - Александр Николаевич стукнул массивной ладонью по столу и грозно продолжил, - что ты мне, сукин сын, тут истеричную бабу устраиваешь? Тебя спрашиваю! Не время сейчас нюни распускать, не то я самого тебя в психушку отправлю! Устроил мне тут «подвозят и подвозят, подвузют и подвозют», заладил как параноик. И без твоей сопливой рожи знаю что подвозют. И что ты мне скажешь делать с этой информацией? Сказать, чтобы не подвозили? Я вам подонкам всем говорил, чтобы с проблемами не приходили? Чтобы с решениями только и предложениями. И откуда только в управлении такие нытики, другого слова, прости, не подберу. Так, - Александр Николаевич выпрямил спину, развернул плечи, поправил рубашку, вытянув манжету из-под рукава пиджака, взял со стола перьевую ручку с позолоченным колпачком, свежий листок бумаги и принялся рисовать на нем каракули и фигуры, абсолютно бессмысленные и не гармоничные.

Через время он голосом, будто не в себе начал спрашивать при этом не дожидаясь ответа, - военные объекты пробовали? А больницы? Мы для ковидных же совсем недавно три стационара отгрохали на бюджетные деньги. А детские лагеря? Они-то сейчас пустуют? Лепрозории еще. Можно же ж уголовников с мягким наказанием выпустить из тюрем. Ну, скажем тех, кто за кражу сидит там лет пять-шесть. Кому…ну, осталось пару лет. Они ух как щас на свободу хотят. Будут сидеть по домам как крысы по норам. Может, - Александр Николаевич бодрым движением с виду негнущейся толстой шеи вынырнул голову из затянувшего взгляд рисунка (с отчетливым омутом и черными пятнами на нем), - может…а как тебя зовут голубчик?

- Николай, - ответил очкастый гость.

- Может, Николай, устроим массовую амнистию, м? Как тебе идея? Не правда ли, не плохо? И люди будут довольны, и место освободится. Ух как много освободится, м? Ну что ж ты молчишь, стоишь как столб на картофельном поле. Я тебя спрашиваю, какого придумано? Ты идею главное оцени, а потом продумай там, - Александр Николаевич обвел руками спираль в воздухе (показывая не меньше чем в сторону бога).

- Со своими покумекайте как это все провернуть, - продолжил он с придыханием, - закон там какой издать или указ. Только, дорогой Коля, не затягивайте, я вас как родного прошу. Любите вы со своими соратниками бюрократию устраивать, да проволочки. А времени терпеть нет совсем, сам же видишь что творится.

Александр Николаевич указал на разбросанные по столу листки с фамилиями. Николай сглотнул, острый кадык взмыл вверх и тут же нырнул обратно, очки, как показалось Александру Николаевичу, нервно дернулись на висках.

- Мы ведь, как бы…мы уже, мы издавали указ об…, амнистии…уже издавали. И большинство…мы уже…из них…они…

- Ну что ты мямлишь! Забегал когда вон какой мужественный был, а сейчас мямлишь как сельская девка в первую ночь. Говори давай, ну!

- В общем, - продолжил Николай, снова утвердив внутренний стержень, - указ такой мы уже издавали, и большая часть из тех, кого выпустили по амнистии, по большей степени различная шпана, мелкие хулиганы да воришки-карманники, теперь снова под следствием или устраивали массовые беспорядки как и остальные, мирные.

Неизвестно откуда, совершенно испугав Николая, в кабинете словно громыхнуло. Это был кулак Александра Николаевича, твердо ударивший по столу с такой силой, что все канцелярские принадлежности, специальные телефоны, и даже фамильные списки подпрыгнули на несколько сантиметров вверх.

- Это что значит остальные мирные? Это кто же, я вас спрашиваю мирные? Те, что каждый день дороги перекрывают? Шумят в жилых районах да на полицию нападают из-под кустов, как последние трусы? Это те мирные, что мои портреты с окровавленным горлом на заборах рисуют? Я вас спрашиваю? Вы там вообще в своей уме, мирные? А стекла в вашем управлении на прошлой неделе кто бил? Тоже остальные и мирные? Вы, Коля, с современными определениями совсем не дружите я смотрю? Может нам лично под вас местечко, а то и половинку, в какой-нибудь захудалой камере освободить?

- Н-нет, я…я…не то в виду имел. Я имел в виду остальных, тех, что раньше преступлений не совершали. Тех, кто раньше заключен не был и скоро будет. Нужно же мне как-то их обозначить отдельно от тех, что по указу амнистировали. Но к сути дела это, на самом деле, отношения не имеет. Амнистировать больше некого. Из помещений, которые можно было бы выделить под камеры, остались лишь детские и родильные дома. И тех хватит, думаю дней на пять, не больше. А скоро выходные, поток только увеличится, особенно в воскресенье. Так что, может быть, и меньше чем на пять дней. Это я пока не говорю о том, что их кормить почти нечем, заводы стоят…

- Как стоят? - Удивился Александр Николаевич, подняв черные брови прямо на лысый, обтянутый розоватой кожей лоб, - то есть как это стоят?

- Половина бастует, половина в изоляторах или, как я говорил ранее, около них. В общей об этом голову ломать сейчас не стоит. Было бы кого кормить, а с остальным разберемся.

Александр Николаевич вернулся к своему рисунку и крепко задумался. Так крепко, что даже воздух слегка потрескивал невидимыми молниями.

- Вот что, голубчик, - начал он уже знакомым неестественным голосом, - иди к Минздраву, проси всех из роддомов разогнать всех, роды на дому теперь принимать будем. Удаленно, так сказать. Пандемия как никак, все на удаленку, пора наконец. Зайди к Константину Николаевичу, скажи, чтобы выделил соответствующее количество колючей проволоки. Сколько там ее надо там?

- Три тысячи километров, - уточнил Николай, - пятьсот родильных домов, это три тысячи километров проволоки. Посчитали уже.

- Ай молодцы! Молодцы ребята. Хорошо готовитесь. Специалисты. А с этими мирными да остальными мы разберемся, - Александр Николаевич махнул в воздухе мясистым розовый кулаком, - разберемся, это я вам говорю. Идите, действуйте Коля. Разберемся…

Николай хотел еще раз взглянуть в глубокие, мудрые глаза хозяина, хотел встретить их своим услужливым лицом и ровной осанкой, острым кадыком посреди длинной шеи, всей своей вытянувшейся фигурой, даже пальцами рук хотел встретить взгляд своего лидера Николай. Но так и не дождался. Незаметно, совершенно на всякий случай, улыбнулся краешком тонких губ, развернулся и покинул кабинету в который еще полчаса назад влетел сам не свой, робкий и неуверенный, а ушел твердый наконец, смелый и сильный. «Снова сильный, как в детстве», - подумал он.

***

Александр Николаевич рисовал черные круги еще несколько минут, пока не разорвал промокшую от чернил бумагу и острое перо начало царапать стол. Он отвел от рисунка взгляд, поправил привычным «чекушечныи» движением пиджак, снова дернул манжеты рубашки, прикоснулся слегка к галстуку, поправил документы, положил трубку телефона ровнее, а сами аппараты выстроил в шеренгу. Он был педантом, когда оставался один. Александр Николаевич поднял тяжелую голову, полную воспоминаний, мыслей, указов и событий, рукопожатий и взглядов, друзей и врагов. Он смотрел куда-то в даль, и даль эта была прямо напротив него в белоснежной двустворчатой двери. Даль из детства, где вместо этой поганой двери было белое от облаков небо, накрывающее золотистое поле пшеницы. 0н вспомнил вдруг, как на этом поле как-то с другом нашли гадюку и пытались избавиться от нее различными способами - кололи заостренными палками, кидали камнями в голову, били каблуками. А когда змея ухе вяло шевелилась, разрывали ее посередине и разглядывали голубоватые лоснящиеся внутренности, кишки и редкую змеиную кровь. Но это были тусклые воспоминания. Совсем другое дело - небо над золотистым полем пшеницы. Как молоко и печенье.

Александр Николаевич глубоко вздохнул, медленно встал из-за стола, оглядел комнату и прошел на другой ее край, где находилась узкая дверка, замаскированная под стену. За ней маленькая комната с тусклым светом, красными стенами и совершенно без окон. Посреди нее стоит большое кресло, обитое плюшем синего цвета, а рядом в такой же отделке узкая кушетка. На кресле, спиной к двери, сидит женщина. Из краешка спинки кресла видно было лишь ее кудрявую шевелюру и кисть с длинными, морщинистыми пальцами залитыми красным сиянием.

- Проходите, ложитесь. Я ждала вас, Александр, - мирным голосом пригласила женщина.

- Прошу вас, умоляю, не называйте меня так. Пожалуйста, зовите меня, как и прежде, Саша.

- После того, как вы пытались меня задушить, я вынуждена относиться к вам уважительно, Александр Николаевич. Мне сложно теперь называть вас столь пренебрежительно. Тем более в этой скромной комнате я скорее гостья, нежели хозяйка, а гостям следует уважительно относиться к хозяину.

Александр Николаевич помотал головой, коротко крякнул, на цыпочках прошел к кушетке и замер.

- Садитесь же Саша, прошу вас.

- О, - радостным голосом отозвался Александр Николаевич, - хорошо, сразу бы так. А то Николаевич да Александр. Мне эти яйцеголовые да очкастые все уши своими Александр Николаевич проговорили. Мелкие крысеныши. В другие времена...

- Полно вам, Саша, - перебила его женщина, - мы ведь договаривались. Лучше расскажите кто к вам приходил.
Александр Николаевич устроился на кушетке не снимая туфлей. Он лежал с виду как-то неудобно, нелепо и бессмысленно, словно лежал здесь впервые.

- A-a-a, - помотал он кулаком в воздухе, - подслушиваете значит? Вот у кого душонка не чиста, а еще числитесь штатным лекарем у такого человека. А сами…

- Саша, мне нет необходимости подслушивать, вы мне сами все всегда рассказываете, разве не для этого я здесь? Я просто слышала голоса. Я всегда слышу голоса в этой комнате, ведь она встроена в ваш рабочий кабинет. Так кто приходил?

Александр Николаевич устроился поудобней, наконец расслабил плечи и закрыл глаза, как его давно уже приучила женщина на кресле.

- А, - ответил он, - какой-то из управления. Мелкие рабочие моменты. Я лучше знаете что вам расскажу? Вот этот с кадыком и очками ушел, а я вспомнил детство. Белые облака и золотистое поле. И еще мы с Петькой, друг по огороду. Так вот змею мы на этом поле нашли. Ядовитая была, гадюка, она еще испугала двумя оранжевыми кольцами на голове. И испугала скажу я вам до ужасу, у обоих в глазах потемнело, честное слово. Ну и со страху мы ее убили.

- Это ведь был уж, а он не ядовит, - уточнила женщина.

- Конечно уж. Так ведь Петька об этом не знал.

- А вы знали?

- А я знал конечно,- усмехнулся Александр Николаевич,- я всех змей, кажется, с раннего детства знал. Что бы значило это воспоминание, как вам кажется? Почему вдруг я об этом вспомнил?

- Ничего оно не значит, Саша. Воспоминания редко что-то вообще значат. Давайте лучше сделаем упражнение, как в прошлый раз. Готовы?

- Готов.

И Александр Николаевич под мурчащий голос женщины погрузился в другие, сладкие и теплые воспоминания. А воспоминание о белом небе и золотистом поле, которое как на две части разрезает длинная змея, улетучилось. И больше, кажется, Александр Николаевич его не вспоминал.