Ртуть на завтрак, дым в штаны и героин от кашля: медицинский шок-контент из былых времён

Кровопускание: панацея от всех хворей

Скальпель, пиявка и молитва: как выпускали «дурную кровь»

Вообразите сценку: комната в полумраке, больной в горячке мечется, а над ним сосредоточенно корпит врач. И что же у эскулапа в руке? Не шприц с антибиотиком, о нет, а блестящий ланцет. Картина, знакомая медицине, страшно сказать, больше двух тысяч лет. Кровопускание, или, выражаясь научно, флеботомия, — то есть удаление у пациента приличного объёма крови — было не просто лечебной процедурой, а настоящим символом врачевания, панацеей, к которой прибегали по любому поводу, при каждой болячке. Римский энциклопедист Авл Корнелий Цельс ещё в I веке н.э. отмечал невероятную популярность метода: «кровопускание стало настолько распространённым, что едва ли найдётся болезнь, при которой его нельзя было бы применить».

История этого метода уходит корнями в глубокую древность, возможно, прямиком в Древний Египет. Там, как говорят, жрецы подсмотрели идею у гиппопотамов, ошибочно приняв их красноватые кожные выделения за кровь, которую бегемоты якобы самолично выпускали для облегчения страданий. Уже египетский папирус Эберса (середина II тыс. до н.э.) содержит намёки на использование скарификации — то бишь нанесения надрезов на кожу, чтобы кровь выпустить наружу.

Инструментарий для этой экзекуции эволюционировал веками. Начинали-то с простейших острых штук из камня или металла. А потом пошли специализированные приблуды: изящные ланцеты, часто с дорогущими ручками из слоновой кости, черепахового панциря или чёрного дерева — не инструмент, а произведение искусства. В XVIII-XIX веках писком моды стали пружинные ланцеты — хитрые механические устройства с кнопкой спуска, позволявшие сделать надрез точнее и быстрее. Один балтиморский врач в 1841 году даже своему пружинному ланцету хвалебную оду посвятил, не поленился. Для множества неглубоких надрезов, особенно когда ставили «влажные банки» (это когда надрезанную кожу накрывали банкой, чтобы кровь отсосать), использовали скарификаторы — такие пружинные механизмы с кучей лезвий, часто восьмиугольные или круглые. Немецкий скарификатор, как считал хирург Джон Дорси (в 1813 году), был и удобнее, и безопаснее обычного ланцета. Лондонский специалист по кровопусканию Сэмюэл Бейфилд в 1823 году описывал его как «искусство, ценность которого может оценить каждый, кто видел его лечебную силу».

Ну и, конечно, пиявки! Куда ж без них, родимых. Эти мелкие кровососы (в Европе жаловали вид Hirudinea Annelida, в Америке — Macrobetta decora) присасывались к коже, впрыскивали природный антикоагулянт, чтоб кровь не сворачивалась, и жадно её пили, раздуваясь прямо на глазах. Французский врач Франсуа Бруссе, ярый фанат кровопускания в начале XIX века, бывало, и по 90 пиявок за раз ставил. Для сбора и измерения вытекшей крови имелись специальные чаши и сосуды. Сами инструменты нередко были настоящими произведениями искусства: серебряные пружинные ланцеты, наборы стеклянных банок ручной работы в футлярах из красного дерева с латунными защёлками, обитых изнутри алым плюшем — шик, блеск, красота, да и только.

Объёмы удаляемой крови просто поражают воображение. Если великий античный доктор Гален ещё пытался хоть какие-то рамки установить — от семи унций (это где-то 200 мл) до полутора фунтов (почти 700 мл!), то в XVIII-XIX веках врачи часто следовали простому правилу: «кровопускать до обморока». Бедняге Джорджу Вашингтону, первому президенту США, за два дня до смерти врачи выпустили около трёх литров крови — считай, почти половину всего объёма у взрослого мужика. Вот так «полечили».

Практика была настолько повсеместной, что занимались ею не только дипломированные врачи, но и цирюльники, которые гордо именовались «цирюльниками-хирургами» (barber-surgeons). Отсюда, кстати, и пошёл знаменитый красно-белый полосатый столб у парикмахерских на Западе: красный — это символ крови, а белый — бинтов. Всё логично. Впрочем, есть и другие вариации, например – с третьей, синей полосой, которая символизирует бритьё бород, белый же некоторым трактуется как стоматологические услуги.

Кровопускание применяли буквально от всего на свете: от лихорадки и воспалений до головной боли, апоплексии (инсульта то есть), психических расстройств, и даже, вот парадокс-то, для остановки кровотечений. Перед операциями и родами тоже пускали кровь — для «предотвращения воспаления», как же иначе. Эта процедура оставалась столпом медицины аж до конца XIX века, а упоминания о ней нет-нет да и попадались в медицинских справочниках даже в 1920-х и 1930-х годах. Её применяли даже во время жуткой пандемии «испанки» в 1918 году. Лектор Королевского колледжа врачей в Лондоне в 1838 году заявлял: «кровопускание — это средство, которое, при разумном применении, едва ли можно переоценить». Распространённость практики подтверждается и тем фактом, что во второй половине XIX века в Британии считалось нормальным для совершенно здоровых людей проходить профилактическое кровопускание дважды в год. Даже Ричард Куэйн, личный врач королевы Виктории, в конце века всё ещё перечислял более дюжины показаний к этой процедуре, включая пневмонию, астму и менструальные расстройства. Упорству медиков можно было позавидовать.

Четыре сока жизни: почему верили в силу кровопускания

Такое долгое и повальное увлечение методом, который нам сегодня кажется чистым варварством, имело под собой, как тогда думали, железобетонное теоретическое основание. В основе всего лежала древняя гуморальная теория, которую сформулировал ещё сам Гиппократ в V веке до н.э., а его последователи развили и углубили. Эта теория гласила, что здоровье человека напрямую зависит от баланса четырёх главных жидкостей, или «гуморов», в организме: крови (sanguis), флегмы (phlegma), жёлтой желчи (chole) и чёрной желчи (melan chole). Каждая жидкость, само собой, связывалась с определённым темпераментом, временем года и классическим элементом (кровь — воздух, флегма — вода, жёлтая желчь — огонь, чёрная желчь — земля). Болезнь, согласно этой стройной доктрине, возникала из-за дисбаланса гуморов — когда одного из них становилось слишком много или он, не дай бог, портился.

Кровь считалась важнейшим, доминирующим гумором, который, как транспортная артерия, переносит все остальные. Поэтому избыток крови, состояние под названием «плетора», считался первопричиной целой кучи недомоганий, особенно тех, что сопровождались покраснением, жаром, воспалением — это и лихорадки, и апоплексии, и мигрени, и всякие разные воспалительные процессы. Логичный вывод из этой теории был прост как три копейки: чтобы восстановить баланс и вылечиться, нужно удалить избыток «плохой» или просто лишней крови. Сам акт кровопускания, когда на свет божий выходила тёмная венозная кровь, мог производить мощный визуальный и психологический эффект, как бы воочию подтверждая теорию: вот она, «дурная кровь», покидает тело, унося с собой хворь! Это, вероятно, и укрепляло веру в метод как у страждущего пациента, так и у самого врача.

Авторитет древних врачей, особенно Галена (жившего во II веке н.э.), сыграл просто колоссальную роль в том, что эта практика закрепилась на века. Гален не просто одобрял кровопускание, он разработал сложнейшую, разветвлённую систему его применения, подробно разрабатывая методику. Он рекомендовал кровопускание при хронических воспалениях, для «усмирения» сердечного ритма, при мигренях и сильных лихорадках. Гален был убеждён, что кровь со временем «истощается» и начинает отравлять тело, поэтому её необходимо периодически «обновлять» путём флеботомии. Он искренне верил, что кровь не циркулирует по замкнутому кругу, а постоянно вырабатывается печенью и потом расходуется тканями. Он даже разработал сложную систему, указывающую, из какой вены следует брать кровь при той или иной болезни, связав определённые вены с конкретными органами: вену на правой руке следовало вскрывать при проблемах с печенью, а вену на левой руке — при проблемах с селезёнкой. Гален детально расписал, сколько крови и откуда надо выпускать в зависимости от возраста пациента, его комплекции, времени года, погоды и, конечно, характера заболевания. Он считал кровопускание более точным методом лечения, чем лекарства, поскольку его эффекты были более наблюдаемы и видны невооружённым глазом. Его труды стали непререкаемой догмой на полторы тысячи лет — попробуй поспорь!

В последующие века многие влиятельные врачи продолжали слепо следовать заветам Галена. Средневековый врачеватель Арнольд де Вилланова был уверен, что кровопускание полезно при всех известных болезнях, без исключения. Исламские медики, такие как Разес и Авиценна, светила своего времени, тоже его практиковали. В XVIII веке хирург Джон Хантер настаивал на многократном повторении процедуры при воспалениях — раз за разом, до победного. Бенджамин Раш, один из отцов-основателей США и видный врач, был настолько убеждён в эффективности метода, что выдвинул теорию, будто в основе всех болезней лежит чрезмерное «напряжение сосудов», и, следовательно, «почти все болезни можно вылечить обильным кровопусканием». Во время эпидемий, таких как жёлтая лихорадка в Филадельфии, он без колебаний применял этот метод в сочетании с мощными слабительными и призывал «кровопускать и чистить весь Кенсингтон»! Поразительная живучесть этой практики наглядно демонстрирует, насколько сильна инерция медицинских традиций и как трудно бывает отказаться от устоявшегося метода, даже если его теоретическая база — полная чушь, а вред очевиден.

От слабости до могилы: чем оборачивалась «панацея»

Несмотря на всю кажущуюся логичность в рамках гуморальной теории, кровопускание было не просто бесполезной, а крайне, убийственно опасной процедурой. Потеря значительного объёма крови неизбежно приводила к ослаблению пациента, вызывала головокружение, дурноту и обмороки — это в лучшем случае. Регулярные или слишком обильные кровопускания вели прямиком к развитию тяжёлой анемии (малокровия). Анемия, в свою очередь, подрывала защитные силы организма, делая человека лёгкой добычей для любой инфекции — чихнул кто-то рядом, и готово. Ослабленное сердце вынуждено было пахать как проклятое, с удвоенной силой, чтобы доставить кислород к тканям, что легко могло привести к аритмии или сердечной недостаточности. У детей анемия вызывала задержку физического и умственного развития, а у беременных женщин повышала риск преждевременных родов, выкидышей и прочих акушерских осложнений. Целый букет «радостей».

Кроме того, сама процедура несла огромный риск подцепить заразу. Инструменты — ланцеты, скарификаторы — редко бывали стерильными по нашим меркам, чего уж там. Любой прокол кожи — это открытые ворота для бактерий, что могло привести к местному воспалению, флегмоне (гнойному расплавлению тканей), а то и сепсису (заражению крови). При неумелом выполнении можно было запросто повредить артерию, нерв или сухожилие — «привет» на всю оставшуюся жизнь. В месте прокола вены (венепункции) часто образовывались болезненные гематомы, синяки то есть. А слишком быстрая или массивная потеря крови могла вызвать гиповолемический шок — опаснейшее для жизни состояние, связанное с резким падением объёма циркулирующей крови, когда организм просто «отключается».

Трагическая смерть Джорджа Вашингтона в 1799 году стала хрестоматийным, каноническим примером губительности кровопускания. Простудившись и страдая от сильного воспаления горла (вероятно, это был эпиглоттит — отёк надгортанника) и мучительного удушья, он по настоянию врачей подвергся многократным кровопусканиям. Потеря около трёх литров крови за два дня, без всякого сомнения, усугубила его состояние, вызвав шок и окончательно ослабив организм перед лицом инфекции. Один из врачей, самый здравомыслящий, видимо, робко предлагал трахеотомию (разрезать горло, чтобы дать дышать), но его коллеги предпочли проверенный веками, хоть и смертоносный, метод. Увы.

По злой иронии судьбы, кровопускание не только не лечило основную болезнь, но и активно мешало организму бороться с ней, лишая его последних жизненных сил и ресурсов. Это был классический пример лечения, которое зачастую оказывалось гораздо опаснее самой болезни. Сложно даже представить, сколько миллионов жизней унесла эта двухтысячелетняя слепая вера в целительную силу скальпеля и пиявки.

Трепанация черепа: дырка для злых духов и мигреней

Сверло и долото: как делали отверстия в голове с древнейших времён

Если кровопускание поражает своей долгой историей и массовостью, то трепанация черепа — операция по созданию, попросту говоря, дырки в костях черепной коробки — впечатляет своей запредельной древностью и, прямо скажем, отчаянной дерзостью. Археологические находки неопровержимо доказывают, что люди сверлили и скоблили черепа своим соплеменникам ещё в эпоху неолита, то есть 7000-10000 лет назад. Это, по всей видимости, самая древняя хирургическая процедура, оставившая прямые, материальные следы на человеческих костях.

География находок трепанированных черепов охватывает весь мир: от Европы (особенно отличились Франция, Германия, Дания) и Сибири до Китая и обеих Америк, причём какая-то особенная концентрация этих находок наблюдается в древнем Перу. Только вдумайтесь: на одном лишь неолитическом кладбище во Франции (датируемом примерно 6500 г. до н.э.) из 120 найденных черепов аж 40 несли на себе следы этой операции. По некоторым оценкам, до 5-10% всех черепов эпохи неолита имеют рукотворные отверстия от трепанации.

Техники выполнения операции, конечно, варьировались — в зависимости от эпохи, культуры и доступных инструментов. Древнейший метод — скобление — заключался в медленном, нудном соскабливании кости острым инструментом, например, куском кремня или обсидиана, до тех пор, пока не образовывалось отверстие, часто с неровными, скошенными краями. Другой способ — прорезание или вырезание — позволял удалить целый прямоугольный или квадратный фрагмент кости; этот метод был особенно популярен у инков. Также практиковалось сверление — либо одним большим сверлом (возможно, даже с использованием лучковой дрели, как для разведения огня), либо несколькими маленькими дырочками по контуру будущего отверстия, а потом кость между ними аккуратно выламывали. Позже появились и специальные инструменты — трефины — такие полые цилиндры с зубчатым краем, которыми высверливали очень аккуратные круглые костные диски. Кроме того, в ход шли долота, молотки, пилы, ножи, включая весьма характерный Т-образный нож «туми» у инков. Сама операция, по прикидкам учёных, могла занимать от 10 минут у детей (их косточки помягче) до целого часа у взрослых.

Изгнание демонов и снятие давления: зачем сверлили черепа

Мотивы, побуждавшие древних людей идти на столь рискованную операцию, были, по-видимому, двоякими и тесно переплетались между собой: с одной стороны — вполне медицинские, с другой — магико-религиозные. Трепанация — ярчайший пример того, как в ранней медицине вполне рациональные попытки лечения спокойно уживались с верой во всякие сверхъестественные силы. Известный испанский врач и антрополог XX века Педро Лаин Энтральго так описывал эту двойственную цель: «во-первых, хирургически удалить реальный или предполагаемый скопившийся материал из черепной полости, а во-вторых, магически освободить вредоносные сущности, которые могли войти в тело в результате проклятия».

С одной стороны, трепанацию явно применяли для лечения совершенно реальных медицинских проблем. Прежде всего, это черепно-мозговые травмы, полученные в бою, на охоте или просто в результате несчастного случая. Дырка в черепе позволяла удалить вдавленные осколки кости, вычистить рану от сгустков крови и грязи, а главное — снизить опасное внутричерепное давление, вызванное отёком мозга или гематомой (скоплением крови под оболочками мозга). Об этом, между прочим, писали ещё античные авторы — Гиппократ в своём трактате «О ранах головы» чётко указывал на ситуации, когда операция была необходима: «Ибо человек, раненный в той же… степени… получит гораздо большую травму, если удар пришёлся на швы [черепа], чем если бы это было в другом месте. И многие из них требуют трепанации». И Гален, описывая технику, хоть и предупреждал о рисках повреждения мозга («если слишком сильно надавить на мозг, это приведёт к тому, что человек потеряет сознание, а также способность ко всем произвольным движениям»), но не отрицал саму процедуру при травмах. Также трепанацию пытались использовать для лечения сильных, мучительных головных болей (мигреней), эпилепсии и, возможно, других неврологических и психических расстройств, наивно полагая, что они вызваны повышенным давлением или скоплением «дурных соков» в голове.

С другой стороны, многие находки недвусмысленно указывают на ритуальные и магические цели трепанации. В древних обществах часто верили, что болезни, особенно психические расстройства, эпилептические припадки или необъяснимые боли, вызваны злыми духами, которые вселились в человека. Отверстие в черепе, по этой логике, должно было предоставить этому непрошеному гостю выход наружу. Найденные костные диски, аккуратно удалённые при операции, иногда просверливали и носили как амулеты, вероятно, для защиты от тех же злых духов. Существовали и так называемые символические трепанации — неглубокие надрезы или шрамы на черепе, не проникающие в его полость, которые могли быть частью ритуалов инициации (посвящения во взрослую жизнь или в воины) или других обрядов перехода. Находки черепов с трепанацией, но без каких-либо признаков травмы или болезни, также могут указывать на чисто ритуальные мотивы.

Инфекция, безумие, смерть: риски и чудеса выживания

Сверлить дыру в черепе, особенно при полном отсутствии антисептики, анестезии (хотя хитроумные инки, говорят, могли использовать листья коки и дурман для обезболивания) и малейшего понимания анатомии мозга, было предприятием невероятно, запредельно опасным. Риски были колоссальны.

Главная угроза — конечно же, инфекция. Любое вскрытие черепной коробки открывало путь бактериям прямиком к нежнейшим мозговым оболочкам и самому мозгу, что почти гарантированно грозило менингитом, энцефалитом (воспалением мозга) или абсцессом мозга (гнойником). Вторая опасность — кровотечение, как наружное, так и внутреннее, при случайном повреждении сосудов кости, оболочек или, не дай бог, самого мозга. Третья — прямое повреждение мозга примитивным инструментом во время операции, что могло вызвать немедленную смерть или долгосрочные, необратимые неврологические нарушения: проблемы с речью, памятью, зрением, слухом, координацией движений. У некоторых пациентов после такой операции могла развиться эпилепсия. Учитывая весь этот букет рисков, совершенно неудивительно, что многие операции заканчивались фатально.

Тем поразительнее, что значительная, очень значительная часть пациентов выживала после трепанации, причём иногда — даже после неоднократной! Об этом неопровержимо свидетельствуют многочисленные археологические находки черепов со следами явного заживления костной ткани вокруг краёв отверстия. Края раны сглаживаются, кость вокруг них утолщается, образуется характерная костная мозоль — всё это верные признаки того, что человек жил ещё долгое время, порой многие годы, после перенесённой операции. Антрополог Мария Медникова, изучавшая знаменитую коллекцию трепанированных черепов Поля Брока, также подтверждает высокий процент заживления, отмечая, что эта цифра может быть весьма значительной для определённых находок: «Это впечатляющая коллекция, включающая в себя сотни черепов людей, которые были трепанированы задолго до смерти. И они жили с очень обширными отверстиями в черепе, причём состояние краёв этих отверстий говорит о высоком проценте заживления. В неолите 90% прооперированных людей выживали и жили долгие годы».

Но раз на раз не приходилось, и показатели выживаемости в древности, конечно, сильно гуляли. Если в неолитической Франции, по одной из прикидок, выживало лишь около 40% прооперированных, то для других мест и культур того же периода действительно называют пиковые цифры, доходившие, как в коллекции Брока, аж до 90%. А вот самый поразительный результат — особенно если посмотреть, что творилось потом, в куда более «продвинутые» века — выдали хирурги империи инков (это Перу, примерно 1400-1500 гг. н.э.). Исследование более 800 трепанированных черепов из этого региона показало, что выживаемость после операции у них достигала 75-83%! Ведущий специалист по перуанской трепанации, антрополог Джон Верано, комментирует: «Древние перуанские хирурги были удивительно искусны. Они экспериментировали с разными техниками и явно понимали важность избегания повреждения твёрдой мозговой оболочки. Их показатели выживаемости намного превосходят показатели хирургов времён Гражданской войны в США». И это ключевой момент: для сравнения, при операциях на черепе во время Гражданской войны в США (а это уже XIX век) смертность составляла 46-56%. Чем же объяснить такой поразительный успех инков, опередивших хирургов Нового времени на несколько столетий? Учёные предполагают, что свою роль сыграли сразу несколько факторов: кристальная чистота горного воздуха (операции, скорее всего, проводились на открытом воздухе), возможное использование каких-то растительных антисептиков и анестетиков (те же листья коки, дурман), а также виртуозное применение одноразовых, невероятно острых инструментов из обсидиана (вулканического стекла). Этот факт ставит под большое сомнение устоявшееся представление о некоем линейном, поступательном прогрессе в медицине и красноречиво говорит о высочайшем уровне эмпирических знаний и хирургического мастерства у некоторых древних цивилизаций. Древние люди, не обладая нашими знаниями и технологиями, смело вторгались в святая святых — черепную коробку, движимые то ли отчаянием, то ли верой, и порой добивались успеха там, где, казалось бы, их ждал неминуемый провал.

Ядовитые лекарства: ртуть, мышьяк и сурьма как медикаменты

Сладкая ртуть, бодрящий мышьяк: яды на службе медицины

В арсенале врачей прошлого, помимо скальпеля и сверла, почётное место занимали вещества, которые мы сегодня однозначно зовём ядами. Ртуть, мышьяк, сурьма — эти грозные элементы и их соединения веками использовались как лекарства от самых разных недугов, зачастую, увы, с катастрофическими последствиями для пациентов.

Ртуть (она же Меркурий), жидкий металл, завораживающий своими текучими свойствами, применялась в медицине с глубокой, седой древности. Ещё в XI веке великий Авиценна (ибн Сина) проявлял удивительную прозорливость, рекомендуя использовать ртуть только наружно, интуитивно чувствуя опасность её внутреннего употребления. Но настоящая «слава» пришла к ней с неудержимым распространением сифилиса в Европе в конце XV века. На протяжении почти пяти столетий, вплоть до открытия спасительного пенициллина в середине XX века, препараты ртути были основным, если не единственным, средством борьбы с так называемой «французской болезнью». Лечение было долгим, мучительным и малоэффективным, что породило горькую поговорку: «Одна ночь с Венерой — вся жизнь с Меркурием». Ртуть нещадно втирали в кожу в виде мазей (эту практику, кстати, переняли у арабов, чьи медицинские трактаты подробно описывали такие мази от кожных болезней), принимали внутрь в виде пилюль. Особенно популярна была каломель (хлорид ртути(I), Hg₂Cl₂) — белый порошок, который наивно считался менее токсичным, чем его «старший брат» сулема (хлорид ртути(II), HgCl₂). Каломель давали не только от сифилиса, но и как мощное слабительное (ртуть окрашивала стул в зловещий чёрный цвет, что считалось верным признаком «выведения чёрной желчи» — вот такая логика!), при тифе, эпидемическом паротите (в народе — свинке), а также как мочегонное средство, пока в 1920-х годах не появились более специфичные органические соединения ртути. Уже упомянутый нами Бенджамин Раш, не долго думая, рекомендовал каломель при психических расстройствах и жёлтой лихорадке. Следы ртути, помимо прочего, были обнаружены в останках русского царя Ивана Грозного, что породило небезосновательные гипотезы, будто он мог страдать сифилисом и активно лечиться ртутью. Исторические личности, такие как Авраам Линкольн (принимал ртутные пилюли «blue mass», возможно, пытаясь заглушить депрессию), Эдгар Аллан По (лечился каломелью от холеры незадолго до своей таинственной смерти) и писательница Луиза Мэй Олкотт (лечила тиф каломелью во время Гражданской войны в США), также, по всей видимости, могли стать жертвами этой опасной ртутной терапии.

Мышьяк (Arsenicum), ещё один печально известный яд, тоже имел долгую и насыщенную медицинскую карьеру. Ещё Гиппократ и Диоскорид, светила античности, использовали его сульфиды для лечения кожных язв и банального удаления волос. В XIX веке пасты с мышьяком применяли наружно при раке кожи и язвах, а внутрь его назначали в виде растворов и пилюль как общеукрепляющее средство («тоник», как сказали бы сейчас), жаропонижающее, антисептик, средство от малярии, астмы, кожных болезней (вроде экземы и псориаза) и даже лейкемии. Венцом мышьяковой терапии, её апофеозом, стал знаменитый Раствор Фаулера — 1% раствор арсенита калия (KAsO₂), изобретённый расторопным английским аптекарем Томасом Фаулером в 1786 году. Это адское снадобье прописывали буквально от всего на свете — от малярии и сифилиса до анемии и хореи (пляски святого Витта), а европейские руководства XVIII-XIX веков детально разбирали его состав и показания, отмечая способность снижать количество лейкоцитов при лейкемии, но также и честно предупреждая о риске хронического отравления. В стоматологии паста с мышьяком долгое время использовалась для «умерщвления» нерва больного зуба перед пломбированием — процедура не из приятных. И хотя токсичность мышьяка была прекрасно известна (всё-таки классический яд!), его применение в медицине неожиданно пережило ренессанс в XXI веке: триоксид мышьяка (As₂O₃) оказался на удивление эффективным средством против одной из форм лейкоза (острого промиелоцитарного) и был официально одобрен FDA в 2000 году. Вот такой поворот.

Сурьма (Antimonium) замыкает эту смертоносную троицу ядовитых целителей. Её соединение, тартрат калия-сурьмы (K₂Sb₂(C₄H₂O₆)₂), более известное под говорящим названием рвотный камень (Tartar Emetic), славилось своим мощным, неудержимым рвотным действием. А рвота, как мы помним, в рамках гуморальной теории считалась одним из важнейших способов «очищения» организма от вредных соков и прочей гадости. Поэтому рвотный камень активно использовали со Средних веков, не жалея пациентов, а фармацевтические справочники подробно описывали его свойства и применение в качестве эметика и антипаразитарного средства, упоминая, впрочем, и его высокую токсичность. Его применяли для лечения изнурительных тропических болезней — шистосомоза, лейшманиоза, трипаносомоза, а также при сифилисе, коклюше, подагре. Кроме того, сурьму использовали как отхаркивающее (чтоб мокрота лучше отходила). Доходило до того, что существовали даже специальные «сурьмяные чаши»: вино, настоянное в такой чаше из чистой сурьмы, насыщалось её солями и приобретало выраженные рвотные свойства — удобно, не правда ли? Как и мышьяк, сурьма нашла применение и вне медицины — в качестве эффективного инсектицида, для травли насекомых.

Почему травили пациентов?

Как, скажите на милость, могли врачи на протяжении веков с серьёзным видом назначать своим пациентам заведомые яды? Этому способствовало несколько факторов, сплетшихся в тугой узел заблуждений. Во-первых, сама медицинская теория того времени. Принцип «подобное лечится подобным» (similia similibus curantur), хоть и ассоциируется у нас в первую очередь с гомеопатией, неявно присутствовал и в аллопатической, официальной медицине. Считалось, что сильный яд может каким-то образом «вытеснить» болезнь из организма или «пробудить» его спящие защитные силы. Кроме того, видимые, порой весьма бурные эффекты ядов — рвота, понос, обильное слюноотделение, потоотделение — часто ошибочно интерпретировались как лечебное действие, как наглядный процесс «очищения» организма от «болезнетворных соков», «чёрной желчи» и прочих мифических субстанций. Например, уже упомянутый чёрный цвет стула после приёма каломели считался неопровержимым доказательством выведения той самой «чёрной желчи». Эта опасная, порочная логика, когда симптом отравления принимался за признак исцеления, активно поддерживала применение токсичных веществ.

Во-вторых, колоссальную роль сыграл авторитет Парацельса (жившего в XVI веке). Его знаменитое, ставшее крылатым изречение: «Alle Dinge sind Gift, und nichts ist ohne Gift; allein die Dosis macht, daß ein Ding kein Gift ist» («Все вещи – яд, и ничто не лишено ядовитости; одна лишь доза делает вещь не ядовитой») стало краеугольным камнем, настоящей мантрой зарождающейся фармакологии и токсикологии. Эта фраза подчёркивала революционную для своего времени идею, что токсичность — понятие относительное, зависящее исключительно от количества вещества. Парацельс смело призывал использовать химические вещества, включая тяжёлые металлы, для лечения, искренне веря, что в малых, правильно подобранных дозах они могут быть целительными. Однако, как это часто бывает с гениальными афоризмами, эта фраза была вырвана из сложного контекста мистической, алхимической и виталистической философии Парацельса и активно использовалась его многочисленными последователями для оправдания весьма рискованных терапевтических экспериментов. Сам Парацельс, вероятно, и не предполагал, насколько сложно, практически невозможно будет нащупать ту самую тонкую грань между лекарством и ядом без точных методов дозирования и строгого контроля. Идея была, безусловно, революционной, но на практике она обернулась бесчисленными трагедиями, так как определить безопасную и одновременно эффективную дозу яда без современных знаний о фармакокинетике и токсикологии было практически невозможно. В результате «лечебные» дозы часто оказывались попросту смертельными. Парадокс наследия Парацельса заключается в том, что его гениальный принцип, подчёркивающий важность дозы и осторожности, по горькой иронии судьбы веками использовался для оправдания самого безрассудного применения ядов.

В-третьих, нельзя отрицать, что некоторые яды действительно давали очевидный, хотя и не лечебный, но заметный эффект. Сурьма вызывала рвоту, ртуть — понос, мышьяк действительно снижал количество лейкоцитов при лейкемии. Эти быстрые и наглядные реакции могли создавать у врача и пациента опасную иллюзию контроля над болезнью, иллюзию того, что «лечение работает».

Наконец, само отчаяние перед лицом тяжёлых, мучительных и зачастую неизлечимых болезней, таких как сифилис, туберкулёз или рак, толкало и врачей, и пациентов к использованию самых радикальных, самых отчаянных средств в слабой надежде на чудо. Пронзительная фраза «Одна ночь с Венерой — вся жизнь с Меркурием» предельно ёмко передаёт эту безвыходную трагедию: заражение сифилисом обрекало человека на долгое, мучительное и зачастую абсолютно бесполезное лечение ртутью, которое само по себе медленно, но верно разрушало его здоровье, превращая жизнь в ад. Врачи прошлого постоянно ходили по лезвию ножа, пытаясь использовать разрушительную силу яда во благо, но слишком часто, увы, срывались в пропасть отравления.

Отравленная жизнь: реальная цена «лечения»

Расплата за такое «лечение» ядами была жестокой и неотвратимой. Острые и хронические отравления ртутью, мышьяком и сурьмой калечили и убивали несчастных пациентов тысячами.

Отравление ртутью (меркуриализм) проявлялось целым букетом крайне неприятных симптомов, подробное описание которых не доставит удовольствия ни одному автору. Характерны были поражения полости рта: постоянный металлический привкус во рту, обильное, неконтролируемое слюнотечение, воспаление и кровоточивость дёсен (гингивит), появление зловещей тёмной «ртутной каймы» на дёснах, расшатывание и неминуемое выпадение зубов. Тяжело страдала нервная система: появлялся типичный «ртутный тремор» — мелкое, противное дрожание пальцев рук, век, губ, которое заметно усиливалось при малейшем волнении. Развивался так называемый «эретизм» — целый комплекс психических нарушений, включающий повышенную раздражительность (человек мог вспылить из-за любой мелочи), возбудимость, постоянную тревожность, мучительную бессонницу, пугливость, катастрофическую неуверенность в себе, резкое ослабление памяти и внимания. Возникали изнуряющие головные боли, головокружения, общая слабость, быстрая утомляемость. Ртуть безжалостно поражала почки, приводя к почечной недостаточности, и желудочно-кишечный тракт, вызывая дикие боли в животе, тошноту, рвоту и кровавый понос (так называемый геморрагический гастроэнтерит). Предполагаемые симптомы ртутного отравления у Линкольна (тяжёлая депрессия, приступы неконтролируемого гнева, трудности при ходьбе и тремор), По («делирий», то есть бред и галлюцинации, перед самой смертью) и Луизы Мэй Олкотт (хроническая слабость, мучительные боли, кожная сыпь, галлюцинации; она сама до конца жизни считала причиной своих страданий именно отравление ртутью во время лечения тифа) рисуют поистине мрачную картину последствий этой «целительной» ртутной терапии.

Отравление мышьяком, особенно при длительном приёме пресловутого Раствора Фаулера, также не проходило бесследно для организма. Оно могло приводить к тяжёлому поражению печени (вплоть до цирроза), необратимым изменениям в нервной системе, а главное — значительно повышало риск развития рака, особенно рака кожи и мочевого пузыря. Вот вам и «тоник»!

Отравление сурьмой (рвотным камнем) было ничуть не менее опасным. Помимо мучительной тошноты, неукротимой рвоты (иногда даже с кровью) и изнуряющей диареи, большие дозы могли вызвать резкое падение артериального давления, шок из-за обезвоживания и прямого токсического действия на сердце (кардиотоксичность), опасные нарушения сердечного ритма (вплоть до синдрома Адамса-Стокса — внезапной остановки сердца), острую почечную недостаточность, отёк мозга, судороги и, в конечном итоге, смерть. Сообщалось о смертельных случаях даже от относительно небольших доз рвотного камня (всего 0.2 грамма).

Во всех этих случаях лечение зачастую оказывалось гораздо страшнее и опаснее самой болезни. Пациенты массово умирали не от сифилиса, малярии или тифа, а от «лекарств», которые должны были их спасти. Эта тёмная, постыдная страница истории медицины служит грозным напоминанием о том, как легко благая цель — исцеление — может обернуться чудовищной трагедией при отсутствии подлинных знаний и элементарного критического мышления. И как мучительно медленно порой медицина избавляется от своих глубоко укоренившихся заблуждений: несмотря на появление действительно эффективных и несравнимо более безопасных альтернатив (пенициллин пришёл на смену ртути в 1940-х, современные диуретики вытеснили ртутные препараты в 1950-х), токсичные лекарства прошлого сходили со сцены крайне неохотно, до последнего цепляясь за устоявшуюся практику и непоколебимый авторитет былых времён.

Героин от кашля и кокаин для бодрости: наркотики в свободной продаже

Сироп Bayer и вино Mariani: опиум и кока для народа

Конец XIX – начало XX века. Эпоха бурной индустриализации, громких научных открытий и… совершенно свободного, неконтролируемого оборота веществ, которые сегодня составляют основу чёрного рынка наркотиков. Да-да, героин, кокаин, морфин, опиум – всё это можно было без малейшего труда купить в любой аптеке без всякого рецепта, часто в составе так называемых «патентных лекарств». Эти снадобья, упакованные в привлекательные, зазывные бутылочки и коробочки, обещали доверчивым покупателям избавление от любых хворей, от кашля до хандры, но их истинный состав и чудовищный аддиктивный потенциал зачастую оставались тайной за семью печатями для потребителя.

Героин, он же диацетилморфин, был синтезирован химиками ещё в 1874 году, но настоящую путёвку в жизнь, причём весьма бурную, ему дала небезызвестная немецкая фармацевтическая компания Bayer в 1898 году. Bayer не только зарегистрировала броское, «героическое» название «Heroin» (от немецкого heroisch – «героический», «сильный») как торговую марку, но и начала агрессивно, нахраписто продвигать свою новинку на рынок. Главным козырем и рекламным аргументом было дерзкое заявление, что героин – это, мол, «не вызывающая привыкания» альтернатива морфину, при этом даже более мощная как обезболивающее и, что особенно подкупало публику, как средство от кашля. Надо понимать, что в ту эпоху, когда туберкулёз, пневмония и прочие респираторные заболевания косили людей направо и налево, эффективное противокашлевое средство было буквально на вес золота. Героин моментально стал продаваться повсеместно в виде сиропов, таблеток, пастилок и рекомендовался врачами при кашле любого происхождения, при астме, бронхите, туберкулёзе. Реклама Bayer, щедро размещаемая в медицинских журналах и обычных газетах, беззастенчиво представляла героин как абсолютно «безопасное и эффективное» средство, подходящее даже для самых маленьких детей – им на полном серьёзе лечили коклюш и облегчали боль при прорезывании зубов! Янтарное стекло флаконов и красочные, внушающие доверие этикетки довершали картину всеобщего заблуждения.

Кокаин, алкалоид, выделенный из листьев южноамериканского кустарника коки ещё в 1860 году, тоже переживал свой звёздный час, пик своей популярности. Его невероятные стимулирующие и местноанестезирующие свойства казались настоящим чудом прогресса. Сам Зигмунд Фрейд, будущий отец психоанализа, восторженно воспевал его как панацею от депрессии и хронической усталости. Артур Конан Дойл сделал своего гениального сыщика Шерлока Холмса заядлым потребителем семипроцентного раствора кокаина, тем самым подчёркивая современность, энергичность и неординарность своего героя. Медицинские издания того времени были полны восторгов, журнал The Lancet в 1885 году констатировал: «Медицинская пресса сейчас полна кокаином», один из президентов Британской медицинской ассоциации утверждал: «С открытием кокаина, кажется, наступила новая эра», а популярный Chambers’s Journal без обиняков называл кокаин «чудом века» и писал: «Кокаин вспыхнул метеором перед глазами медицинского мира, но, в отличие от метеора, его впечатления оказались долговечными». Кокаин быстро стал ингредиентом множества невероятно популярных продуктов.

Среди них блистали тонизирующие вина. Бесспорным хитом продаж было знаменитое Vin Mariani, созданное предприимчивым корсиканским химиком Анджело Мариани в 1863 году. Это было обычное бордоское вино, но настоянное на листьях коки, и содержало оно от 6 до 7.2 мг чистейшего кокаина на унцию (это примерно 30 мл). Реклама на все лады расхваливала напиток: «VIN MARIANI. POPULAR FRENCH TONIC WINE. Fortifies and Refreshes Body & Brain. Restores Health and Vitality.» («Вин Мариани. Популярное французское тонизирующее вино. Укрепляет и освежает тело и мозг. Восстанавливает Здоровье и Жизненную силу.»), обещая мгновенное восстановление сил, небывалый прилив энергии, улучшение аппетита и общего жизненного тонуса, избавление от усталости и депрессии. Газеты подчёркивали его способность «укрепить тело и мозг» и «сделать слабого сильным». Напиток пользовался просто бешеной популярностью! Его с нескрываемым энтузиазмом рекламировали и регулярно употребляли папы римские Лев XIII и Пий X (первый даже наградил Мариани золотой медалью Ватикана за заслуги перед человечеством), королева Виктория, президенты США Грант и Мак-Кинли, изобретатель Томас Эдисон, писатели Эмиль Золя и Жюль Верн, великая актриса Сара Бернар и несметное число других знаменитостей, чьи хвалебные отзывы служили лучшим доказательством чудодейственных свойств этого волшебного напитка. Головокружительный успех Vin Mariani вдохновил американского аптекаря Джона Пембертона на создание своего, американского варианта – Pemberton's French Wine Coca. Этот напиток, в свою очередь, после введения «сухого закона» в Атланте хитроумно трансформировался в безалкогольную газированную шипучку – всем известную Coca-Cola, которая, кстати, изначально также содержала экстракт листьев коки.

Не менее популярны были капли от зубной боли. Выраженные местноанестезирующие свойства кокаина делали его просто идеальным средством для быстрого снятия болезненных ощущений. Реклама 1885 года от компании Lloyd Manufacturing Co. без всяких обиняков предлагала «Кокаиновые капли от зубной боли» с кричащим, обещающим чудеса слоганом: «COCAINE TOOTHACHE DROPS. Instantaneous Cure! PRICE 15 CENTS.» («Кокаиновые капли от зубной боли. Мгновенное излечение! Цена 15 центов.»). Умилительное изображение счастливых, улыбающихся детей на упаковке окончательно снимало последние сомнения у заботливых родителей. Продукт, как уверяла реклама, рекомендовался всеми аптекарями страны.

Кроме того, кокаин добавляли во множество других товаров. Его можно было найти в пастилках от морской болезни и утренней тошноты беременных, в таблетках от сенной лихорадки и кашля, в зубной пасте (якобы для снятия боли и кровоточивости дёсен), в назальных спреях от насморка, в нюхательных порошках для бодрости, в сиропах вроде «Neurogene», предназначенных для борьбы с «умственной усталостью» у бизнесменов, ораторов и атлетов. Доходило до того, что существовали даже наборы для домашнего татуирования, куда входил пузырёк с кокаином для обезболивания этой не самой приятной процедуры.

Опиаты, то есть морфин и опиум, также были непременными компонентами многих «чудо-средств» того времени. Классический пример – «Успокаивающий сироп Миссис Уинслоу» (Mrs. Winslow's Soothing Syrup), который свободно продавался с 1849 по 1930 год. Он содержал весьма немалую дозу сульфата морфина (целых 65 мг на унцию!) и предназначался, вы не поверите, для успокоения плачущих младенцев и облегчения прорезывания зубов. Неудивительно, что многие дети после такого «успокоения» впадали в кому или попросту умирали от передозировки. Опиум и алкоголь входили в состав бесчисленных бальзамов, эликсиров и биттеров, которые пришли на смену более ранним, но не менее опасным «героическим» методам лечения вроде кровопускания и терапии ртутью.

Эликсир бодрости и панацея от простуды: почему наркотики считались лекарством

Как вообще могло случиться, что столь опасные, вызывающие зависимость вещества беспрепятственно продавались и массово потреблялись под видом безобидных лекарств? Причин тому было несколько, и все они внесли свою лепту в эту трагическую историю.

Во-первых, это катастрофический, просто вопиющий недостаток знаний о фармакологии и долгосрочных последствиях употребления этих субстанций. Механизмы формирования зависимости были тогда совершенно не изучены. Героин, как мы помним, продвигался компанией Bayer именно как «неаддиктивная» замена морфину – пожалуй, одно из величайших и самых трагических заблуждений в истории фармации. Опасность кокаина тоже осознали далеко не сразу; его мощный эйфорический эффект поначалу воспринимался врачами и публикой исключительно как положительный, как желанный прилив сил и бодрости.

Во-вторых, нельзя не отметить очевидный и быстрый симптоматический эффект этих веществ. Героин действительно превосходно подавлял кашлевой рефлекс, принося немедленное облегчение больным с мучительным кашлем. Кокаин давал практически мгновенный прилив энергии, бодрости, уверенности в себе, эффективно снимал усталость и боль. В мире, где не существовало по-настоящему эффективных средств от многих распространённых болезней, эти быстрые, ощутимые результаты казались настоящим чудом, подлинным исцелением. Кокаин, к тому же, совершил настоящую революцию в хирургии, став первым эффективным местным анестетиком, что создало ему репутацию волшебного «чудо-лекарства» и, несомненно, способствовало его бешеной популярности и в других, немедицинских областях.

В-третьих, огромную роль сыграли агрессивный маркетинг и полное отсутствие какого-либо государственного регулирования рынка лекарств. Производители так называемых патентных лекарств были настоящими пионерами рекламы, не гнушаясь никакими методами. Они использовали весь доступный арсенал: броские, запоминающиеся названия и яркие, привлекательные упаковки; громкие, ничем не подкреплённые обещания вроде «Мгновенное излечение!»; массированные публикации в газетах и журналах; раздачу бесплатных образцов; а главное – восторженные отзывы подкупленных врачей и знаменитостей. Важно понимать, что до принятия первых законов о контроле за лекарствами (таких как знаковый американский Pure Food and Drug Act в 1906 году) производители не были обязаны указывать на этикетке полный состав своего продукта, особенно наличие в нём наркотических веществ, и могли совершенно безнаказанно приписывать своим снадобьям любые, самые фантастические лечебные свойства. Это создавало просто идеальные, тепличные условия для процветания огромной индустрии опасных, вызывающих зависимость «лекарств».

Эпидемия зависимости: как «лекарства» разрушали жизни

Свободная продажа и широчайшее применение героина, кокаина и опиатов под видом безобидных лекарств неминуемо, как восход солнца, привели к трагическим последствиям – к настоящей эпидемии массовой наркомании. Зависимость развивалась стремительно, буквально после нескольких приёмов, особенно это касалось героина. Жертвами этой эпидемии становились не только взрослые мужчины, но и женщины (которым врачи часто и легкомысленно прописывали опиаты от так называемых «женских болезней», мигреней и просто «нервов»), и даже маленькие дети, получавшие героин от кашля и морфийные сиропы для успокоения по ночам. К 1910-м годам проблема наркомании в западных странах стала настолько очевидной и масштабной, что игнорировать её было уже просто невозможно. В больницы Нью-Йорка и Филадельфии начали массово обращаться отчаявшиеся героиновые наркоманы в поисках хоть какого-то лечения от своей страшной зависимости.

Помимо самой зависимости, широкое распространение наркотиков привело к резкому росту числа смертельных передозировок, к повсеместному разрушению физического и психического здоровья людей, к распаду семей и множеству других острых социальных проблем. Стало абсолютно ясно, что необходимы срочные, решительные меры государственного регулирования.

Первым важным шагом в США стал уже упомянутый Pure Food and Drug Act 1906 года. Он ещё не запрещал наркотики полностью, но впервые требовал от производителей честно указывать на этикетке наличие в продукте алкоголя, морфина, опиума, кокаина, героина, марихуаны (cannabis indica), хлоралгидрата и некоторых других сильнодействующих веществ. Это позволило потребителям хотя бы знать, что именно они принимают, и привело к тому, что многие производители, опасаясь за свою репутацию, добровольно убрали кокаин и опиаты из состава своих продуктов (именно тогда произошла так называемая «декокаинизация» Vin Mariani и Coca-Cola).

Следующим важнейшим этапом, уже на международной арене, стала Международная опиумная конвенция, подписанная в Гааге в 1912 году. Она обязывала страны-участницы, включая многие европейские державы и Российскую империю, взять под строгий контроль производство и оборот опиума, морфина, кокаина и героина. Во исполнение этой конвенции в США в 1914 году был принят Harrison Narcotics Tax Act. Формально это был всего лишь налоговый закон, требовавший регистрации и уплаты специального налога всеми, кто производил, импортировал или продавал опиаты и кокаин. Однако хитрые федеральные власти стали трактовать его как фактически запретительный закон, начав преследовать врачей, выписывавших наркотики зависимым пациентам даже в терапевтических целях, и, по сути, криминализуя любое немедицинское потребление этих веществ. Доктор Гамильтон Райт, ключевая фигура в продвижении этого закона, заявлял: «Этот закон послужит мощным сдерживающим фактором для всех, кто занимается этим злом [торговлей наркотиками], и станет основой для искоренения наркомании в нашей стране». Именно с этого момента в США начинается долгая и противоречивая история современной «войны с наркотиками».

В Европе же ситуация развивалась со своими нюансами. Великобритания, например, начала регулировать продажу опиума и других ядов ещё раньше американцев, своим Pharmacy Act 1868 года. После Гаагской конвенции европейские страны также вводили национальные законы, но подходы могли различаться: где-то фокус был больше на контроле оборота (как в Германии), а где-то, как во Франции или Британии (возможно, под влиянием их колониальных интересов, связанных с опиумом), активнее шла и криминализация потребителей.

Российская империя, подписав Гаагскую конвенцию, свой первый конкретный антинаркотический закон приняла только в 1915 году — указ «О мерах борьбы с опиекурением», нацеленный в основном на Дальний Восток и Забайкалье. После революции советская власть взялась за дело куда решительнее: уже в первые годы были введены суровые наказания за торговлю наркотиками, вплоть до расстрела, а в Уголовном кодексе РСФСР 1920-х годов чётко прописали ответственность за изготовление и сбыт опиатов, кокаина и других «одурманивающих веществ» без разрешения. Хотя, по некоторым данным, героин как лекарство можно было легально достать в советских аптеках аж до середины 1950-х годов.

Примечательно, что такое резкое изменение отношения к наркотикам и наркомании – от чисто медицинской проблемы к уголовному преступлению – было связано не только с постепенным осознанием их реального вреда, но и с целым комплексом социальных факторов: с ростом расовых и классовых предрассудков, со страхом правящих элит перед «чужими» (иммигрантами) и «низшими» слоями общества, которые в общественном сознании всё чаще ассоциировались с употреблением наркотиков. Потребовались десятилетия упорной борьбы и миллионы разрушенных жизней, чтобы первоначальный энтузиазм и иллюзия развеялись, и общество с ужасом осознало истинную цену «мгновенного излечения». Трагическая история героина и кокаина – это классический пример цикла «чудо-лекарства»: от эйфории открытия и безграничных надежд через массовое применение к горькому разочарованию и осознанию страшных последствий. Ирония судьбы заключается в том, что героин продвигали как «безопасную» замену морфину, а кокаин, по некоторым данным, позже пытались использовать для лечения героиновой зависимости – замкнутый круг заблуждений.

Клизмы из табачного дыма: неожиданный путь к спасению

Мехи и трубка: как вдували дым в… кхм… пациентов

Среди самых странных, диких и визуально абсурдных методов лечения, когда-либо применявшихся в западной медицине, табачная клизма, вне всякого сомнения, занимает одно из первых, почётных мест. Процедура, не поверите, заключалась во вдувании табачного дыма… в прямую кишку пациента. Сама идея была, по-видимому, беззастенчиво заимствована у коренных народов Северной Америки, которые издревле использовали табак в различных ритуальных и медицинских целях, включая и такое экзотическое применение, как ректальное введение дыма.

Первоначально, в XVII-XVIII веках, процедура могла выполняться довольно примитивно, по-простому: один человек раскуривал трубку с табаком, а другой с помощью той же самой трубки или специального наконечника вдувал дым в задний проход несчастного пациента. Этот метод был не только вопиюще негигиеничным, но и крайне рискованным для самого «вдувателя». Как мрачно шутили врачи того времени, при лечении, скажем, больного холерой один неосторожный вдох вместо выдоха мог привести к аспирации (вдыханию) заразных испражнений и верной, мучительной гибели самого медика.

К счастью для врачей (но вряд ли для пациентов), к концу XVIII века появились специальные, довольно хитроумные аппараты для постановки табачных клизм. Эти устройства даже входили в стандартные реанимационные наборы (resuscitation kits), которые полагалось иметь под рукой на случай чрезвычайных ситуаций. Типичный такой набор обычно включал фумигатор — специальную металлическую камеру или контейнер, где сжигался табак для получения густого дыма. К нему прилагались небольшие ручные мехи, похожие на кузнечные, которыми дым активно нагнетался из фумигатора дальше по системе. Всё это соединялось гибкими трубками, обычно сделанными из кожи и иногда для прочности армированными проволокой. Наконец, венцом конструкции был ректальный наконечник — коническая трубка, часто изящно изготовленная из слоновой кости или дерева, которая, собственно, и вводилась в прямую кишку пациента. Некоторые наборы были более универсальными и включали также дополнительные насадки для вдувания дыма (или просто воздуха) в нос или рот — для проведения примитивного искусственного дыхания.

Спасение утопающих и не только: зачем нужны были табачные клизмы

Главным, и надо сказать, довольно неожиданным показанием к применению табачной клизмы в Европе XVIII века была реанимация «мнимо утонувших». Дело в том, что в те времена не существовало чётких, надёжных критериев определения смерти, и часто людей, извлечённых из воды без видимых признаков жизни, отчаянно пытались вернуть к жизни самыми разными, порой весьма экзотическими способами. Идея использовать табачный дым для этой благородной цели была активно популяризирована английским врачом Ричардом Мидом в 1745 году, и его авторитет немало способствовал распространению этой порочной практики. Вскоре после этого, в 1746 году, был даже задокументирован случай якобы «успешной» реанимации утонувшей женщины с помощью табачной клизмы, причём по совету случайно проходившего мимо бывалого моряка.

Но почему именно табачный дым, и почему, простите, ректально? Логика врачей XVIII века была, мягко говоря, своеобразной. Считалось, что главная задача при реанимации – это согреть остывшее тело и как-то стимулировать угасающие жизненные функции, особенно дыхание. Табачный дым воспринимался ими как некое согревающее и сильно раздражающее вещество. А введение его в прямую кишку представлялось наиболее эффективным способом быстро доставить это «тепло» и «стимуляцию» внутрь тела, возможно, по какой-то ложной аналогии с питательными клизмами, которые тогда тоже были в ходу.

Табачная клизма стала настолько популярной и общепризнанной процедурой, что уважаемое Королевское Гуманное Общество (Royal Humane Society) в Лондоне, созданное специально для спасения утопающих, в 1780-х годах распорядилось разместить вдоль берегов реки Темзы специальные реанимационные наборы, обязательным компонентом которых был как раз аппарат для табачной клизмы! Эта процедура считалась медиками того времени «столь же важной, как искусственное дыхание».

Помимо реанимации утопленников, табачные клизмы (как дымовые, так и жидкостные – то есть с использованием настоя табака) пытались применять и при множестве других состояний. Например, при кишечной непроходимости её рекомендовал ещё Томас Сиденхэм, известный английский врач XVII века, без тени иронии описывая в 1686 году табачную клизму как самое сильное и эффективное средство: «...Я не знаю ничего столь сильного и действенного, как дым табака, вдуваемый через большой пузырь в кишечник с помощью перевёрнутой трубки...». Подобные клизмы ставили при банальных запорах и болях в животе, так как считалось, что дым отлично стимулирует вялую перистальтику кишечника. При грыжах табачные клизмы (чаще всё-таки жидкостные) использовались для расслабления мышц брюшной стенки и облегчения вправления вывалившейся грыжи. Находились чудаки, применявшие их даже от головной боли и простуды! А при тифе и холере их иногда использовали на последней стадии, стадии коллапса, в отчаянной, безнадёжной попытке хоть как-то стимулировать угасающие жизненные силы больного. Даже в начале XIX века, буквально накануне своего окончательного заката, этот дикий метод всё ещё привлекал внимание некоторых врачей. Один автор-медик в 1811 году с уважением отмечал: «Сила Табачной Клизмы столь замечательна, что она привлекла внимание практикующих врачей особым образом. Об эффектах и методе введения дыма Табака per anum написано много», сопровождая это утверждение ссылками на солидные европейские публикации.

Абсурд и опасность ректального курения

Сегодня сама идея вдувать табачный дым кому-либо в прямую кишку кажется верхом абсурда, дикостью, и совершенно не зря. Эта процедура была не только абсолютно бесполезной с точки зрения физиологии, но и крайне опасной.

Во-первых, это было порождение полного, дремучего непонимания физиологии человека. Дыхание происходит в лёгких, а не в кишечнике! Попытка «стимулировать дыхание» через прямую кишку была основана на совершенно ложных аналогиях и полном незнании того, как на самом деле работает организм. Идея «согревания» тела тёплым дымом также была крайне наивной – количество тепла, передаваемое таким экзотическим образом, было ничтожно мало и не могло оказать никакого реального эффекта.

Во-вторых, и это главное, существовала смертельная опасность отравления никотином. Табачный дым содержит никотин – один из сильнейших известных растительных ядов. Коварство ситуации заключалось в том, что слизистая оболочка прямой кишки обладает чрезвычайно высокой всасывающей способностью. Поэтому никотин при таком нетрадиционном способе введения попадал в кровь очень быстро и практически в неизменённом виде, причём в больших количествах. Летальная доза никотина для взрослого человека составляет около 60 мг (такое количество содержится примерно в 30-40 современных сигаретах), но тяжёлые, угрожающие жизни симптомы отравления могут возникнуть и от гораздо меньших доз, особенно у ослабленных болезнью людей или у детей. Симптомы острого отравления никотином весьма неприятны: тошнота, рвота, сильные боли в животе, обильное слюноотделение, диарея, головокружение, резкая головная боль, бледность кожных покровов, холодный липкий пот. За первоначальной фазой возбуждения (когда наблюдается учащённое сердцебиение, повышенное давление, мышечные подёргивания, а порой и судороги, спутанность сознания) неизбежно следует фаза угнетения: резкое падение давления, замедление пульса (брадикардия), выраженная мышечная слабость, переходящая в паралич, угнетение дыхательного центра, кома и, в конце концов, смерть от остановки дыхания или острой сердечной недостаточности. Существуют вполне достоверные документированные случаи смерти от табачных клизм, причём как у детей (которым их, о ужас, ставили для изгнания глистов), так и у взрослых (например, при попытках лечения грыжи).

В-третьих, всегда существовал немалый риск чисто механического повреждения нежной стенки кишечника жёстким наконечником или просто чрезмерным давлением воздуха (или дыма) из мехов. Это легко могло привести к перфорации (разрыву) кишки и развитию смертельно опасного перитонита (воспаления брюшины).

Исходя из всего сказанного выше, табачная клизма была не просто бесполезной, но и смертельно опасной процедурой, порождённой дремучим невежеством и ложными теориями. Её невероятная популярность в XVIII веке – яркий и поучительный пример того, как далеко могут зайти медицинские заблуждения, особенно когда речь идёт об отчаянных, но слепых попытках спасти человеческую жизнь при полном отсутствии эффективных методов лечения. Примечательно, однако, что эта дикая практика, в отличие от того же кровопускания, просуществовала относительно недолго. После того как проницательный английский учёный Бенджамин Броди в 1811 году провёл эксперименты на животных и неопровержимо доказал высокую токсичность никотина для сердца, табачные клизмы довольно быстро вышли из моды и были преданы забвению. Возможно, их явная, почти комическая абсурдность и быстрое появление веских научных доказательств их вреда способствовали более скорому отказу от них по сравнению с другими, более укоренившимися и «наукообразными» заблуждениями. Табачная клизма – это одновременно и гротескный памятник медицинскому невежеству, и свидетельство неустанного поиска средств спасения человеческой жизни, пусть даже самыми невероятными путями.

Целебная сила смерти

Порошок из фараонов и жир висельников: медицинский каннибализм

Пожалуй, самой жуткой и этически сомнительной главой во всей долгой истории европейской медицины была широко распространённая практика использования частей человеческого тела в качестве лекарств. Этот феномен, получивший у историков меткое название «медицинский каннибализм», процветал в Европе на протяжении нескольких столетий, достигнув своего пика в XVI-XVII веках. Вы не поверите, но в аптеках того времени человеческие останки были таким же обычным, ходовым товаром, как сушёные травы или минеральные порошки. В ход шло буквально всё, что оставалось от человека после смерти.

Наиболее известным ингредиентом трупной медицины было, конечно же, мумиё (Mummia). Изначально арабским словом mūmiyā обозначали природный битум или асфальт, который с глубокой древности действительно ценился за свои лечебные свойства (особенно при лечении ран и переломов). Однако из-за досадной ошибки перевода арабских медицинских текстов на латынь и широко распространённой веры в то, что древние египтяне использовали именно этот самый битум для бальзамирования своих мёртвых, европейские врачи пришли к ложному выводу, что чудодейственными целебными свойствами обладает сама мумифицированная человеческая плоть. Итальянский хирург Джованни да Виго (XV-XVI вв.) описывал мумиё как «плоть мёртвого тела, которая бальзамирована... она имеет силу заживлять раны и останавливать кровь». В результате возникла оживлённая, бойкая торговля порошком, изготовленным из настоящих египетских мумий, которых безжалостно выкапывали из гробниц. Мумиё считалось чуть ли не панацеей от всех болезней. Его прописывали как внутрь (в виде порошка, смешанного с вином или другими жидкостями), так и наружно (в составе мазей и пластырей) при самых разных недугах: для остановки кровотечений (философ Фрэнсис Бэкон отмечал, что «мумия имеет великую силу в остановке крови»), лечения переломов и ушибов, при эпилепсии, кашле, головной боли, головокружении, туберкулёзе, язвах желудка и даже — внимание! — как мощный афродизиак. Роберт Бойль, один из основателей химии, считал мумиё «одним из самых полезных лекарств... от падений и ушибов», а хирург Амбруаз Паре называл его «первым и последним лекарством почти всех наших практиков», Французский король Франциск I повсюду носил с собой мешочек со смесью порошка мумиё и обычного ревеня, свято веря, что это чудо-средство убережёт его от любых несчастий и болезней. Спрос был так велик, что настоящих египетских мумий катастрофически не хватало, и предприимчивые торговцы-мошенники начали в промышленных масштабах изготавливать поддельное мумиё из трупов казнённых преступников, бродяг или просто умерших от болезней людей, обрабатывая их солью, дешёвыми смолами и высушивая на солнце. Бизнес есть бизнес.

Не меньшим спросом пользовался человеческий жир (Axungia Hominis). Его добывали преимущественно из тел казнённых преступников (палачи часто имели выгодный контракт на поставку этого «сырья» аптекарям), и, как прописывал, например, немецкий фармаколог XVII века Иоганн Шрёдер, использовали в основном наружно. Мази и пластыри с человеческим жиром считались весьма эффективным средством от ревматизма, артрита, подагры, болей в суставах и мышцах, а также при сильных ушибах. Впрочем, иногда его рекомендовали принимать и внутрь — для пущего эффекта.

Особо ценилась кровь, причём свежая, ещё тёплая человеческая кровь. Ещё древние римляне, известные своей небрезгливостью, пили кровь только что убитых на арене гладиаторов, искренне веря, что это излечивает от эпилепсии. Эта варварская практика благополучно сохранялась и в просвещённой Европе Нового времени: кровь недавно казнённых преступников считалась мощнейшим лекарством от той же эпилепсии, а также чудодейственным средством для омоложения и восстановления угасших жизненных сил. Состоятельные люди могли запросто купить стаканчик-другой свежей крови у палача, а бедняки, не имевшие таких возможностей, собирали её прямо у эшафота в подставленные чашки. Существовали даже рецепты приготовления особого «кровяного мармелада» — для тех гурманов, кто брезговал пить свежую кровь в чистом виде. Высушенная же и измельчённая в порошок кровь широко применялась для остановки наружных кровотечений.

Широко использовались также кости и черепа. Порошок из человеческих костей, особенно из черепа (Cranium Humanum), считался верным лекарством от болезней головы – мигреней, головокружений, и опять же, эпилепсии. Вершиной этой жуткой практики стали знаменитые «Капли Годдарда» (Goddard's Drops), рецепт которых английский король Карл II, большой любитель алхимии, купил у придворного врача Джонатана Годдарда за совершенно баснословную по тем временам сумму в 6000 фунтов стерлингов. После этого капли стали гордо называть «Королевскими каплями» (King's Drops). Основным ингредиентом этого эликсира был дистиллят, полученный из пяти фунтов толчёных человеческих черепов. Карл II, имевший собственную прекрасно оборудованную лабораторию во дворце, говорят, сам с удовольствием готовил и регулярно принимал эти капли «для поддержания здоровья», и даже на смертном одре ему ежедневно вливали в горло по 40 капель этого жуткого эликсира. Аристократка Анна Дормер в 1686 году писала сестре, что принимает «королевские капли» и пьёт шоколад, «чтобы поддержать свой слабый разбитый каркас, сломленный беспокойными ночами и неспокойными днями». Черепа же для королевских капель и прочих медицинских нужд часто тайно импортировали с полей недавних сражений в Ирландии.

Наконец, особой мистической силой и целебными свойствами наделяли мох, выросший на черепе (Usnea Cranii Humani или Muscus ex Craneo Humano). Да-да, вы не ослышались, обычный мох или лишайник, но только тот, что вырос на человеческом черепе, особенно если череп принадлежал человеку, погибшему насильственной смертью и оставленному непогребённым на радость мхам и лишайникам. Этот зловещий «черепной мох» начали активно использовать в медицине с середины XVI века, во многом благодаря влиянию всё того же неутомимого Парацельса и его многочисленных последователей. Его применяли в виде порошка или пластыря для остановки кровотечений (особенно носовых), лечения эпилепсии, дизентерии и различных отёков. Он также был ключевым компонентом так называемой «Оружейной мази» (Weapon Salve) – совершенно магического средства, которым следовало мазать не саму рану, а оружие, её нанёсшее! Считалось, что это исцелит раненого на расстоянии благодаря мистической связи («симпатии», как её называли) между оружием и человеком. Удивительно, но факт: Usnea Cranii Humani оставался официальным лекарственным средством, включённым в лондонскую фармакопею, вплоть до XIX века! Британский проповедник Джон Кеоф (ум. 1754) в своём лечебнике также рекомендовал, помимо порошков из костей человеческого запястья и черепа, толчёного сердца, дистиллята мозга и экстракта желчи, и этот знаменитый мох с черепа.

Дух гладиатора и жизненная сила: почему верили в силу останков

Что же заставляло людей на протяжении долгих столетий преодолевать естественное, казалось бы, непреодолимое отвращение и использовать части человеческих трупов в качестве лекарств? В основе этой шокирующей практики лежали глубоко укоренившиеся в сознании людей того времени магические и так называемые виталистические (от лат. vita – жизнь) представления.

Главной, центральной идеей была вера в возможность передачи жизненной силы от мёртвого к живому. Считалось, что в теле человека, особенно в его крови, костях и мозге, заключена некая таинственная «жизненная эссенция», некий «дух» или «жизненный бальзам». Употребляя части тела умершего, живой человек мог якобы присвоить себе не только эту жизненную силу, но и особые качества покойного – например, храбрость и непобедимость гладиатора, молодость и свежесть юноши, мудрость и знания учёного. Особенно ценными в этом смысле считались останки людей, умерших внезапной, насильственной смертью в самом расцвете сил – казнённых преступников, воинов, павших в бою. По дикой логике того времени, их могучая жизненная сила не успела угаснуть естественным путём от старости или болезни и оставалась как бы «законсервированной» в их теле, особенно в костях, которые дольше всего сопротивляются тлению и разложению. Последователи Парацельса активно развивали эту идею, говоря о некоем «неизрасходованном» запасе жизненного бальзама у тех несчастных, кто не дожил до своего «предначертанного» природой срока.

Другим важным принципом, лежавшим в основе трупной медицины, была так называемая симпатическая магия, основанная на древней идее «подобное лечит подобное» (like cures like). Всё просто: порошок из черепа должен был лечить болезни головы (мигрень, эпилепсию). Кровь — останавливать кровотечения. Человеческий жир — облегчать боли в суставах (как бы смазывать их изнутри). А мумифицированная плоть, сохранившаяся на протяжении веков, казалась идеальным средством против любого гниения, язв и плохо заживающих ран.

Печальная история с мумиё также наглядно показывает, как досадная ошибка перевода и слепое преклонение перед авторитетом древности могут породить и веками поддерживать самую странную и нелепую практику. Изначальная вера в реальные целебные свойства природного битума, помноженная на неверное толкование старинных арабских текстов и безграничное уважение к мифической мудрости древних египтян, привела к тому, что порошок из их осквернённых тел стал одним из самых востребованных и дорогих лекарств в средневековой и ренессансной Европе.

Наконец, нельзя сбрасывать со счетов и огромное влияние авторитетных врачей и алхимиков того времени, таких как Парацельс и его школа, которые активно пропагандировали использование человеческих останков в лечебных целях, придавая этой варварской практике видимость некоего научного обоснования в рамках своей сложной, мистической натурфилософии.

Тёмная сторона трупной медицины

Медицинский каннибализм был неразрывно связан с вполне реальными, смертельными опасностями и серьёзнейшими этическими проблемами.

Риск подцепить какую-нибудь заразу был огромен, особенно при использовании свежих останков – крови, жира, мозга. Полное отсутствие знаний о микробах и инфекционных заболеваниях делало употребление таких «лекарств» смертельно опасной лотереей. Невозможно даже предположить, сколько тысяч людей заразились сифилисом, туберкулёзом, гепатитом или другими страшными болезнями, пытаясь излечиться с помощью трупных препаратов. Даже древние, высохшие мумии могли содержать в себе споры опасных грибков или бактерий, не говоря уже о высокотоксичных веществах (вроде того же мышьяка), которые могли использоваться при бальзамировании.

Эффективность этих «лекарств» была, разумеется, абсолютно нулевой. Вся эта жуткая практика основывалась исключительно на дремучих суевериях, примитивной магии и совершенно ложных теориях о природе болезней и человеческого тела. Единственный возможный положительный эффект от такого «лечения» — это эффект плацебо, подкрепляемый слепой верой пациента в чудодейственную силу смерти и непоколебимый авторитет врача, прописавшего снадобье.

Но главная проблема лежала, конечно же, в этической плоскости. Медицинский каннибализм – это, по сути, циничное использование тела одного умершего человека как простого ресурса, сырья для лечения другого, причём зачастую без малейшего уважения к памяти и останкам умершего. Настоящая охота за египетскими мумиями привела к массовому осквернению тысяч древних гробниц. А огромный спрос на свежие трупы породил процветающий чёрный рынок человеческих останков, где главными поставщиками были безжалостные расхитители могил и палачи, выгодно торговавшие телами только что казнённых преступников. Особенно циничным и лицемерным выглядит тот факт, что европейцы, активно практиковавшие у себя дома медицинский каннибализм, в то же самое время с показным ужасом и отвращением описывали ритуальный каннибализм у так называемых «диких» народов Нового Света, Африки и Азии, используя это как удобное оправдание для колонизации и насильственной христианизации этих народов. При этом их собственная, европейская практика по сути мало чем отличалась от ритуального каннибализма других культур (где поедание части тела убитого врага или умершего предка могло символизировать передачу его силы или духовное единение с родом). Европейский медицинский каннибализм был по большей части сугубо утилитарным и коммерческим предприятием, а его «сырьём» зачастую служили самые бесправные и уязвимые члены общества – казнённые преступники, нищие бродяги, представители «чужих», покорённых народов (египтяне, ирландцы). Это низводило человеческое тело до уровня простого товара, лишённого всякой святости и уважения. Медицинский каннибализм был не маргинальной практикой сумасшедших, а мейнстримом медицины на протяжении нескольких столетий, ярким и жутким примером того, как магия, суеверия и ложные теории могут определять лечебные практики целой эпохи.