Загадка на миллион долларов: исчезновение Амброуза Смолла

Под маской импресарио

Амброуз Джозеф Смолл не был человеком, которого можно было бы назвать приятным: он был сгустком рефлексов, вихрем амбиций и аппетитов, замурованным в невысокую, но крепко сбитую фигуру 53-летнего мужчины. В его облике было что-то хищное и одновременно щегольское: аккуратно подстриженные усы, дорогие, сшитые на заказ костюмы и пронзительный, оценивающий взгляд, который, казалось, мгновенно определял стоимость всего, на что падал, будь то новая пьеса, породистая лошадь или попка молоденькой хористки. Родившийся в 1866 году в Ньюмаркете, Онтарио, в семье владельца отеля, Амброуз с юных лет проникся духом коммерции. Он начинал свою карьеру в Торонто как простой кассир в Grand Opera House, том самом театре, который позже станет жемчужиной его собственной империи. Он не получил блестящего образования, его университетами стали театральные кассы, игорные дома и кулисы, где он быстро усвоил главный закон мира развлечений: публика жаждет хлеба и зрелищ, и тот, кто их предоставит, получит власть и деньги. И Смолл страстно алкал и того, и другого.

Скопив кое-какой капитал, он не бросился тут же его проматывать, о нет. Он пустил его в оборот. Молодой Амброуз обладал не по годам крепкой хваткой и феноменальным чутьем на прибыль. Шаг за шагом, скупая и подчиняя себе театры по всей провинции Онтарио, он построил настоящую монополию. Его сеть, включавшая такие престижные площадки, как тот самый Grand Opera House в Торонто, театры в Кингстоне, Гамильтоне и других городах, работала как по часам, повинуясь воле своего властного владельца. Смолл диктовал репертуар, устанавливал цены на билеты и без колебаний разорял конкурентов, которые осмеливались встать у него на пути. Актеры и режиссеры его боялись; он мог уволить целую труппу из-за одного неудачного спектакля или урезать гонорар ведущей звезде, если считал, что она «не отрабатывает» своих денег. В деловых кругах его называли диктатором, но вынужденно считались с его влиянием, поскольку он контролировал доступ к самой широкой аудитории в провинции. Он не создавал искусство, он его продавал, и в этом ему не было равных.

Личная жизнь Смолла была таким же театром, только с двумя сценами, которые никогда не пересекались. На публичной сцене он был респектабельным миллионером, мужем Терезы Корманн, наследницы огромной пивоваренной империи. Их брак, заключенный в 1902 году, был классическим союзом капитала и амбиций. Тереза принесла в семью состояние и положение в обществе, Амброуз — свою неуёмную энергию и деловую хватку. Однако за фасадом благопристойности скрывалась полная отчужденность. Тереза была женщиной совершенно иного склада: глубоко набожная католичка, она посвящала свое время и деньги церкви, благотворительности и общению со священниками. Она жила в своем собственном мире, мире молитв и пожертвований, и, казалось, сознательно игнорировала бурную жизнь своего супруга. Она знала о его бесчисленных интрижках, но предпочитала закрывать на них глаза, сохраняя достоинство и статус замужней дамы.

На второй, теневой сцене своей жизни Амброуз Смолл давал волю своим страстям. Он был заядлым игроком, его можно было встретить на всех крупных скачках в Северной Америке, где он ставил и проигрывал огромные суммы. Его страсть к азарту была сродни болезни: он мог сорвать куш в десятки тысяч долларов, а на следующий день спустить все до цента. Помимо скачек, его манили женщины. О, каким же он был ходком, друзья! Слухи о его похождениях были притчей во языцех в Торонто. Говорили, что в его личном кабинете в Grand Opera House была потайная комната с отдельным входом, которую сотрудники за глаза язвительно окрестили «гаремом». Туда он приводил юных актрис и танцовщиц, обещая им роли в обмен на благосклонность. Он был воплощением нувориша эпохи джаза: циничный, расточительный, живущий одним днем и не признающий никаких моральных ограничений. Короче, Харви Вайнштейн до Харви Вайнштейна.

Тем не менее, его нельзя было назвать глупым транжирой. За маской прожигателя жизни скрывался холодный и расчетливый ум. К 1919 году Смолл одним из первых в Канаде осознал, насколько радикально и бесповоротно поменялся мир. И индустрия развлечений шла в авангарде этих перемен. Золотой век водевиля и бродячих театральных трупп, на которых он сколотил свое состояние, подходил к концу. На смену им шла новая, куда более могущественная и соблазнительная сила — кинематограф. «Живые картинки» стремительно завоевывали популярность, и Смолл понял, что бороться с этим бессмысленно. Вместо этого он решил сыграть на опережение и выйти из игры на пике, продав свою империю, пока она не начала дешеветь. Он вступил в переговоры с недавно созданной компанией Trans-Canada Theatres Limited, которая стремилась подмять под себя весь театральный рынок страны. Сделка была колоссальной по тем временам — 1,75 миллиона канадских долларов (что эквивалентно примерно 25-30 миллионам современных долларов). Именно Смолл настоял на том, чтобы подписание бумаг состоялось как можно раньше, перенеся дату с середины декабря на второе число. Эта спешка удивляла даже его адвоката. Но прожжённый импресарио чувствовал, что время на исходе, и стремился как можно скорее получить чек и исчезнуть за кулисами. Он стоял на пороге новой жизни, жизни рантье, когда можно было бы беззаботно предаваться своим порокам. Он получил все, о чем мечтал: деньги, свободу и возможность навсегда уйти со сцены. И именно в этот момент, на вершине жизненного успеха, он сделал свой последний шаг — в пропасть.

Последний акт

Вторник, 2 декабря 1919 года, окутал Торонто промозглой серой пеленой. Ледяной ветер, дувший с озера Онтарио, гнал по улицам колючую смесь дождя и снега, которая под ногами прохожих превращалась в грязную, чавкающую кашу. Город, все еще не до конца оправившийся от потерь Великой войны и эпидемии «испанки», жил своей деловой, суетливой жизнью. Для Амброуза Смолла этот унылый день должен был стать зенитом его карьеры. Утром, в сопровождении своего давнего юриста, Ф.У.М. Флока, он прибыл в свой офис в Grand Opera House на Аделаида-стрит для завершения сделки века. Представители Trans-Canada Theatres уже ждали его. Переговоры были завершены, все детали улажены. Подписание бумаг прошло быстро и буднично, без лишних церемоний. В руках у Смолла оказался чек на один миллион долларов — первый, основной транш. Остальные 750 тысяч должны были поступить на его счет в течение следующих нескольких лет.

Не теряя ни минуты, Смолл и Флок отправились в ближайшее отделение Dominion Bank. Там импресарио, без тени сомнения, положил всю сумму на свой личный счет. Этот миллион долларов, заработанный за десятилетия упорного и не всегда честного труда, стал его последней финансовой операцией. Он так и не снял со счета ни единого цента. Деньги остались лежать там, нетронутые, памятник своему внезапно исчезнувшему владельцу, как бы в насмешку над всеми теориями о побеге ради наживы. Зачем было прилагать столько усилий, чтобы получить состояние, и тут же от него отказаться? Этот вопрос с самого начала стал одним из главных камней преткновения для следствия.

Вернувшись в свой роскошный, обшитый дубовыми панелями кабинет в театре, Смолл погрузился в привычную рутину, словно ничего особенного и не произошло. Он выглядел бодрым и довольным, много шутил, пребывая в прекрасном расположении духа. Днем в театр заехала его жена Тереза. Их встреча была, как всегда, короткой и формальной. Она приехала не для того, чтобы поздравить мужа с удачной сделкой, а чтобы забрать заказанные билеты на вечернее представление мюзикла «Ревельстаун», который шел в тот вечер в Grand Opera House. Они обменялись несколькими ничего не значащими фразами, и Тереза уехала. Позже она вспоминала, что муж выглядел совершенно обычно. Затем Смолл снова встретился с адвокатом Флоком, чтобы обсудить последние юридические формальности и передать ему ключи от сейфов проданных театров. Около пяти тридцати вечера, когда за окном уже сгустились сумерки и зажглись газовые фонари, Флок попрощался с клиентом и покинул театр. Амброуз Смолл остался в своем кабинете один.

Все, что произошло после этого, есть тайна великая, и реконструируется лишь по обрывочным, зачастую противоречивым свидетельствам. Последним человеком, который утверждал, что видел Смолла живым, был кассир театра. По его словам, около шести часов вечера импресарио вышел из своего кабинета, одетый в дорогое пальто с меховым воротником, надушенный своим любимым одеколоном, кивнул ему на прощание и уверенной походкой направился к выходу на Аделаида-стрит. У дверей он, якобы, остановился, чтобы купить вечерний выпуск газеты Toronto Telegram у мальчика-разносчика, перекинулся с ним парой слов о мерзкой погоде, а затем повернул направо и зашагал в сторону Йонг-стрит, быстро растворившись в потоке спешащих домой прохожих и пелене ледяной мороси. Больше его никто и никогда не видел. Он не дошел до своего особняка в престижном районе Роуздейл. Он не появился ни в одном из своих любимых ресторанов, игорных клубов или у одной из своих многочисленных пассий. Он просто исчез с лица земли, словно фокусник, исполнивший свой главный трюк.

Самое поразительное в этой истории — то, что исчезновение Смолла было воспринято как-то очень буднично. Как будто в тогдашнем Торонто каждый день пропадали миллионеры. Одним больше, одним меньше, эка невидаль. Тереза Смолл, не дождавшись мужа к ужину, не забила тревогу. Когда спустя месяц репортеры и полиция зададут ей этот вопрос, она с обезоруживающей, почти циничной прямотой ответит, что была абсолютно уверена: Амброуз, верный своим привычкам, в очередной раз сбежал «в объятия какой-нибудь хищной женщины». Для нее его внезапные отлучки на несколько дней или даже недель были настолько привычным делом, что не вызывали ни беспокойства, ни удивления. Она спокойно поужинала в одиночестве и отправилась спать. Сотрудники театра, не увидев шефа на следующий день, тоже не придали этому значения. Хозяин мог без предупреждения уехать в Монреаль на скачки или отправиться в Нью-Йорк по делам. Его империя была продана, он был свободен как ветер. Прошел день, другой, неделя. Приближалось Рождество, время семейных встреч и подарков, но от Амброуза Смолла не было ни слуху, ни духу. Но даже это никого не насторожило. Миллионер, только что заключивший сделку всей своей жизни, испарился в центре полумиллионного города, и это, казалось, не волновало абсолютно никого.

Месяц тишины и первые шаги следствия

Целый месяц Торонто жил своей обычной жизнью, не подозревая, что стал местом происшествия для одной из самых громких загадок в истории Канады. Рождество 1919 года прошло, наступил новый, 1920-й год. И все это время Амброуз Смолл числился отсутствующим, но не пропавшим. Тревогу забил не член семьи и не друг, а человек, связанный со Смоллом исключительно деловыми узами — его адвокат, Ф.У.М. Флок. Ему необходимо было срочно связаться с клиентом, чтобы утрясти некоторые финансовые вопросы, оставшиеся после сделки, но все его попытки оказались тщетными. Смолл не отвечал на звонки и телеграммы. Обеспокоенный Флок связался с управляющим делами Смолла, который также подтвердил, что не имеет никаких вестей от босса. Только тогда, в самом начале января, Флок и родственники Терезы Смолл, наконец, решили, что молчание затянулось слишком надолго и дело пахнет не очередной интрижкой, а чем-то куда более серьезным.

3 января 1920 года газеты Торонто вышли с заголовками чуть ли не во всю полосу: «Пропал миллионер Амброуз Смолл!». Общество, до этого безучастное, мгновенно всколыхнулось. История об исчезнувшем театральном магнате, который испарился сразу после получения миллиона долларов, моментально захватила умы. Полиция Торонто, до этого момента не проявлявшая к делу ни малейшего интереса, оказалась под шквалом критики и была вынуждена начать официальное расследование. Однако с самого начала оно столкнулось с трудностями. Драгоценное время — целый месяц — было безвозвратно упущено. Любые физические улики, которые могли существовать на улицах города, давно смыло зимними дождями, а то, что не было смыто, растоптали тысячи ног. Память потенциальных свидетелей потускнела, а детали стерлись.

Руководить расследованием был назначен инспектор провинциальной полиции Онтарио Эдвард Хаммонд, опытный и уважаемый сыщик, известный своим методичным подходом. Но даже он столкнулся с практически невыполнимой задачей. Это был потенциальный «висяк»: не было ни тела, ни места преступления, ни следов борьбы, ни записки с требованием выкупа, ни внятных мотивов. Первым делом Хаммонд и его команда допросили Терезу Смолл. Она держалась отстраненно и холодно, ее спокойствие граничило с безразличием, что сразу вызвало у детективов подозрения. Она повторяла свою версию о «хищной женщине», утверждала, что их брак был вполне сносным, но не могла скрыть своего глубокого презрения к образу жизни мужа. Она без малейших возражений передала полиции ключи от его кабинета в Grand Opera House. Осмотр кабинета ничего не дал. Там царил безупречный порядок: бумаги аккуратно сложены, ручки и карандаши на своих местах. Ни малейшего намека на насилие или поспешные сборы. Все было на месте, кроме одного важного элемента — личного секретаря Смолла, мужчины по имени Джон «Джек» Даути. Он тоже исчез.

И вот это, казалось, дало следствию первую твердую зацепку. Даути, ветеран Первой мировой, работавший на Смолла несколько лет, был его доверенным лицом. Он не только вел дела своего шефа, но и, по слухам, часто выступал его сутенером, подыскивая девушек для тайного «гарема». Он знал все о финансовых махинациях Смолла, его игорных долгах и любовных похождениях. Быстрая проверка банковских счетов и сейфа в театре выявила недостачу: Даути, перед тем как исчезнуть, прихватил с собой пакет облигаций на огромную по тем временам сумму — около 105 000 долларов. Картина, на первый взгляд, стала предельно ясной и донельзя банальной: жадный секретарь, посвященный во все тайны босса, решил сорвать большой куш. Он убил Смолла, чтобы завладеть его деньгами, как-то избавился от тела и пустился в бега. Эта версия стала основной и самой удобной для полиции. Ориентировки на Джона Даути были разосланы по всей Канаде и Соединенным Штатам.

Пока шли поиски беглого секретаря, детективы неохотно отрабатывали и другие, менее очевидные версии. Они тщательно проверили алиби всех, кто контактировал со Смоллом в его последний день, опросили десятки актеров, служащих театра, деловых партнеров. Никто не смог сообщить ничего существенного. И тут на сцене появился новый, весьма колоритный персонаж — частный детектив из Нью-Йорка по имени Патрик Салливан. Нанятый одной из сестер Смолла, он развил бурную деятельность и выступил с сенсационным заявлением, обвинив в сокрытии правды… саму полицию Торонто. Салливан утверждал, что никакого убийства не было. По его версии, Смолл, опасаясь мести со стороны некой могущественной преступной группировки из Нью-Йорка, которой он задолжал на скачках, инсценировал собственное исчезновение. И помогли ему в этом, за крупную взятку, высокопоставленные чины полиции, обеспечив ему новые документы и безопасный отъезд из страны. Эта теория, хотя и выглядела фантастической, бросала густую тень на репутацию правоохранительных органов и добавляла делу пикантный оттенок коррупционного скандала.

Тем временем масштабные поиски Джона Даути принесли плоды. В конце 1920 года его выследили и арестовали в городе Бенд, штат Орегон. Он жил там под вымышленным именем, сорил деньгами и пытался основать собственную лесопилку. Его экстрадировали в Торонто, и вся Канада замерла в ожидании громкого судебного процесса и признательных показаний. И Даути действительно заговорил, но его слова лишь еще больше запутали и без того безнадежное дело. На суде он полностью признал свою вину в краже облигаций. Однако он категорически, с пеной у рта, отрицал свою причастность к исчезновению или убийству своего шефа. Более того, он всячески делал вид, что действовал не один, а по наущению некой «могущественной третьей силы», стоявшей за всем этим делом. Он намекал на глубокий заговор, но отказывался называть имена, бормоча, что боится за свою жизнь даже в тюрьме. Суд, не имея ни тела, ни доказательств убийства, смог признать его виновным лишь в хищении ценных бумаг. Даути получил шесть лет тюрьмы, но главная загадка так и осталась неразгаданной. Его загадочные намеки породили новую волну слухов и домыслов, окончательно превратив дело Смолла из потенциального уголовного преступления в настоящую конспирологическую головоломку национального масштаба.

Лабиринт версий: от печи в подвале до заговора полиции

С того момента, как Джон Даути, главный подозреваемый, был осужден лишь за кражу, а не за убийство, расследование дела Амброуза Смолла фактически зашло в тупик. Полиция оказалась в положении незадачливого охотника, который потерял след зверя в густом лесу. Отсутствие тела, оружия, свидетелей и внятного мотива открыло безграничный простор для спекуляций. Дело перекочевало со страниц криминальной хроники на полосы бульварной прессы и в умы обывателей, где оно обросло невероятными теориями.

Самой популярной и, как ни странно, самой живучей оказалась версия о причастности его жены, Терезы Смолл. С самого начала ее ледяное спокойствие и демонстративное безразличие к судьбе мужа вызывали подозрения не только у полиции, но и у публики. Слухи подогревались тем фактом, что вскоре после исчезновения Амброуза она начала делать колоссальные пожертвования в пользу Католической церкви. Многие расценили эту щедрость не как акт благочестия, а как отчаянную попытку замолить тяжкий грех и купить себе прощение на небесах. Согласно этой теории, Тереза, доведенная до отчаяния десятилетиями унижений, измен и откровенного презрения со стороны мужа, наконец, решилась на месть. Предполагалось, что она действовала не одна, а вступила в сговор с любовником. Имя этого гипотетического сообщника так и не было установлено, хотя желтая пресса упорно намекала на одного из ее духовников, что делало историю пикантной вдвойне.

Самая жуткая деталь этой версии касалась способа избавления от тела. В подвале Grand Opera House, театральной штаб-квартиры Смолла, находилась огромная промышленная печь, при помощи которой отапливалось здание. Это был настоящий монстр из чугуна и стали, пожиравший тонны угля и работавший на полную мощность в холодный декабрьский день. Сторонники теории утверждали, что заговорщики — Тереза и ее таинственный партнер — каким-то образом заманили Смолла в подвал, убили его (возможно, ударом по голове), а затем сожгли тело в пламени этой печи. Позже штатный инженер театра, давая показания, неохотно подтвердил, что печь была достаточно большой и развивала температуру, достаточную для того, чтобы полностью, без следа, уничтожить человеческие останки. Эта версия была довольно логичной: она объясняла и отсутствие тела, и поразительное спокойствие вдовы, и ее последующую благотворительность. Однако против нее говорило полное отсутствие прямых доказательств. Никто не видел Терезу в театре в тот вечер, не было найдено никаких следов крови или борьбы. К тому же, трудно было поверить, что эта тихая, набожная женщина, вся жизнь которой вращалась вокруг церкви, была способна на столь хладнокровное, жестокое и очень продуманное преступление.

Вторая версия, не менее популярная, гласила, что Амброуз Смолл сам срежиссировал свой последний, величайший спектакль — собственное исчезновение. Но зачем миллионеру, только что положившему в банк целое состояние, делать это? Ответ, по мнению сторонников этой теории, крылся в его теневой жизни. Смолл был не только театральным магнатом, но и заядлым игроком, вращавшимся в очень и очень сомнительных кругах. Он водил дружбу с букмекерами, гангстерами и прочим полукриминальным сбродом. Возможно, он задолжал огромную сумму не тем людям — например, могущественному преступному синдикату из Нью-Йорка или Чикаго, который не прощал долгов. Или же он был замешан в какой-то крупной афере, связанной с отмыванием денег через ипподромы, и федеральные агенты США уже шли по его следу. В этом случае побег был для него единственным способом спасти не только деньги, но и свою жизнь. Оставленный в Dominion Bank миллион долларов был лишь отвлекающим маневром, дымовой завесой, призванной убедить всех, что он стал жертвой преступления, а не беглецом. У человека его склада и предусмотрительности наверняка были и другие, тайные счета в зарубежных банках, активы, спрятанные под чужими именами, которые позволяли ему безбедно начать новую жизнь где-нибудь на Кубе или в Коста-Рике, вдали от канадской слякоти и своих врагов. И разные слухи, то и дело возникавшие в обществе, лишь подкрепляли эту версию: то его якобы видели играющим в казино в Гаване, то попивающим ром на веранде в Сан-Хосе. Однако ни одно из этих свидетельств при проверке не подтвердилось. Против этой версии говорил и сам характер Смолла: он был бойцом, хищником, а не трусом, и вряд ли бы он добровольно отказался от своего имени, положения в обществе и власти ради призрачной свободы.

Третья группа теорий была самой обширной и самой бесперспективной для следствия. Она вращалась вокруг мести. За свою долгую и бурную карьеру Амброуз Смолл нажил себе легион врагов. Он безжалостно разорял конкурентов, унижал и увольнял актеров, обманывал деловых партнеров, совращал чужих жен и дочерей. Любой из сотен этих людей мог затаить смертельную обиду и вынашивать план мести годами, чтобы нанести удар в самый важный для Смолла момент. Возможно, это было похищение с целью выкупа, которое пошло не по плану, и похитители, запаниковав, были вынуждены убить свою жертву и избавиться от тела. А может, это была личная вендетта со стороны обманутого мужа или разгневанного отца одной из его юных любовниц, который подкараулил его в темном переулке. Круг потенциальных мстителей был настолько широк, что проверить каждого было физически невозможно. Эта версия превращала расследование в поиск иголки в стоге сена.

Наконец, особняком стояла конспирологическая теория о заговоре полиции, которую неустанно продвигал частный детектив Патрик Салливан. Он до конца своих дней был убежден, что полиция Торонто не расследовала, а сознательно саботировала дело. По его мнению, Смолл заплатил огромную взятку (Салливан даже называл сумму — 50 000 долларов) высокопоставленному полицейскому чину, чтобы тот организовал его «исчезновение». Эта версия объясняла и поразительное бездействие полиции в первый, самый важный месяц, и последующие провалы в расследовании, и нежелание всерьез рассматривать версию о побеге. Однако, как и все остальные, эта теория не имела под собой никаких фактических доказательств, по сути оставаясь лишь предположением, бросавшим тень на всю правоохранительную систему города. Каждая из этих версий, как комната в кривом зеркале, отражала одну из граней личности самого Амброуза Смолла — его жестокость, его хитрость, его порочность, — но ни одна не давала ответа на главный вопрос: куда же он все-таки делся?

Судьба состояния и вечная загадка

Годы шли, превращаясь в десятилетия, а тайна Амброуза Смолла не только не приближалась к разгадке, но и обрастала все новыми мифами, превращаясь из актуального уголовного дела в неотъемлемую часть канадского фольклора. В сущности, это была идеальная загадка: в ней смешались большие деньги, запретные страсти, подозрения в убийстве, возможная коррупция и, самое главное, полное отсутствие финального акта. Полиция периодически возобновляла расследование, когда появлялись новые «свидетели» или «улики», но каждый раз это оказывалось пустышкой. Дело Смолла стало «висяком» века, профессиональным позором для нескольких поколений детективов.

В 1924 году, спустя пять лет после того, как импресарио растворился в декабрьской непогоде, суд Онтарио вынес официальное решение: Амброуз Джозеф Смолл был признан умершим. Этот вердикт, хотя и не ставил точку в уголовном деле, открывал дорогу к разделу его колоссального состояния. И тут же разразилась новая битва, на этот раз не в темных переулках, а в залах суда. Главными претендентами на наследство были его вдова, Тереза Смолл, и две его сестры, Флоренс и Гертруда. Сестры утверждали, что Тереза не заслуживает ни цента из денег их брата, поскольку ее отстраненное поведение после его исчезновения доказывало ее неприязнь к нему, а возможно, и причастность к его пропаже. Они настаивали, что Амброуз, скорее всего, был убит, и его вдова не должна наживаться на этом. Тереза, в свою очередь, через своих адвокатов доказывала, что она является законной супругой и прямой наследницей. Судебная тяжба была долгой, ожесточенной и грязной, стороны не стеснялись в средствах вытаскивая на свет все неприглядные подробности семейной жизни Смоллов. В итоге суд встал на сторону вдовы. Тереза Смолл унаследовала большую часть состояния своего мужа, которое, с учетом процентов, накопившихся за эти годы, стало еще более внушительным.

Она распорядилась этими деньгами в полном соответствии со своими жизненными принципами и, возможно, своей совестью. Оставив себе сумму, достаточную для комфортной, но умеренно-скромной жизни, она направила миллионы долларов на благотворительность. Главным бенефициаром ее щедрости стала Католическая церковь. На деньги исчезнувшего грешника и азартного игрока строились соборы, финансировались больницы, поддерживались приюты и миссии. Но далеко не всем в обществе пришлась по душе такая филантропия. Для одних это было проявлением истинного христианского благочестия и смирения. Для других — запоздалой и отчаянной попыткой купить индульгенцию, замолить страшный грех и успокоить нечистую совесть. Тереза дожила до 1935 года, унеся свои тайны, если они у нее были, в могилу. Она так и не проронила ни слова, которое могло бы пролить свет на события того декабрьского вечера.

Само дело об исчезновении официально так и не было закрыто, и время от времени оно преподносило любопытные сюрпризы. Пожалуй, самый занятный поворот в этой истории произошел уже после смерти Терезы, когда в дело вмешался не кто иной, как сэр Артур Конан Дойл. Великий писатель, создатель гениального сыщика Шерлока Холмса, в последние годы своей жизни тронулся умом стал ярым поклонником спиритуализма и уверовал в возможность общения с миром духов. История исчезновения Смолла так его заинтересовала, что он поспешил организовать несколько спиритических сеансов, чтобы попытаться отыскать его среди мёртвых. Во время одного из этих сеансов приглашенный медиум якобы установил контакт с беспокойным духом пропавшего миллионера. «Дух» сообщил собравшимся, что его убили в ночь исчезновения, а тело, не мудрствуя лукаво, просто вывезли и бросили в мусорную кучу на одной из городских свалок. Полиция Торонто отнеслась к этому заявлению с изрядной долей скепсиса, но под давлением прессы и громкого имени писателя все же провела раскопки в указанном месте. Разумеется, они не нашли ничего, кроме тонн гниющего мусора. Увы, реальному Конан Дойлу по части раскрытия дел было далеко до его литературного «сына».

В конце концов, история Амброуза Смолла легла в основу нескольких романов, в том числе «В шкуре льва» Майкла Ондатже, пьес и документальных фильмов. Его исчезновение стало его последним и, без сомнения, самым успешным представлением. Здание Grand Opera House было снесено в 1927 году, на его месте давно стоит современный офисный центр. Все участники той давней драмы покоятся на кладбищах Торонто. Но каждый раз, когда на город опускается холодный декабрьский вечер с мокрым снегом, кажется, что где-то там, в тенях старых улиц, все еще бродит призрак невысокого человека в дорогом пальто, который больше ста лет назад вышел из своего театра и шагнул прямиком в вечность.