«Сарынь на кичку!»: пароль великой реки
«Сарынь на кичку!» — этот клич прочно ассоциируется с Волгой, разгулом казацкой вольницы и фигурой Степана Разина. Услышав его, купцы бледнели, а бурлаки, втянув голову в плечи, замирали в ожидании своей участи. Эти три слова были больше чем приказом, они были фактически приговором. Но что на самом деле скрывается за этой фразой, ставшей визитной карточкой русского бунта?
Сволочь на нос!
Для современного уха этот клич звучит как какая-то абракадабра, но для людей XVII века все было предельно ясно. Давайте разберем его по косточкам, опираясь на исследования В.И. Даля и свидетельства современников.
«Сарынь» — слово собирательное и, мягко говоря, нелестное. В диалектах к востоку от Москвы оно обозначало чернь, толпу, сброд, ватагу «чёрного люда», а иногда и просто «сволочь». Так разбойники (да и не только они) пренебрежительно называли бурлаков и судовых рабочих — ту самую бесправную массу, что тянула лямку вдоль великой реки.
«Кичка» — это нос судна, массивная возвышенная конструкция в передней части расшивы (парусной плоскодонки) или барки, где крепились «огнива» (брусья) и производились работы с якорями. Место это было техническим, тесным и грязным.
Таким образом, в переводе с разбойничьего на общечеловеческий, клич означал: «Эй, рвань, марш на нос корабля и лежи там тихо!». Это была команда экипажу не путаться под ногами и не вмешиваться в «благородное дело» экспроприации купеческого добра. Бурлаки, люди подневольные и далекие от геройства, обычно беспрекословно повиновались. Они сбивались в кучу на кичке, лежали ничком и молились, чтобы лихие люди, ограбив богатого хозяина в каюте на корме («казенке»), не решили ради забавы пустить кровь и им.
Выражение это настолько въелось в народную память, что его использовал даже Петр I, причем в официальном документе. В апреле 1708 года, отправляя карательную экспедицию князя Василия Долгорукого против восставших донских казаков (знаменитое Булавинское восстание), царь в гневном указе повелевал бунтовщиков «жечь без остатку, а людей рубить». В тексте он обозвал мятежников «сарынью», которую «кроме жесточи, ничем не может унята быть». Видимо, для самодержца любая неорганизованная и бунтующая масса была той самой «сарынью», место которой — на кичке, подальше от кормила власти.
Интересно, что до Петра по Волге ходили ушкуйники — новгородские речные пираты. Некоторые историки полагают, что именно они могли занести этот жаргон на великую реку еще во времена Золотой Орды, когда грабили татарские караваны.
Эхо древних степей и эрзянский след
Но это ещё не всё. Многие исследователи не согласны с тем, что «Сарынь на кичку» — это просто вульгарный приказ грабителей. Уж больно экзотично звучат эти слова, напоминая заклинание. Есть версия, что корни клича уходят в глубь веков, во времена половецких набегов. Якобы это искаженное половецкое «Сары о кичкоу!», что можно перевести как «Половцы, вперёд!» (от «сары» — половцы, желтые). Другие переводят это как тюркское «Сарын къоччакъ» — «Слава храбрецам!». Правда, серьёзных лингвистических доказательств у этой теории маловато, но она греет душу любителям альтернативной истории.
Есть и третья, весьма любопытная версия, связывающая легендарного атамана Степана Разина с коренными народами Поволжья. Некоторые краеведы утверждают, что Разя — это старинное прозвище эрзян, а значит, и сам Стенька мог иметь мордовские корни. Его войско было многонациональным, и «поволжская латынь» была смесью множества языков.
В таком случае, «Сарынь на кичку» — это исковерканное эрзянское «Сырне кочкамс», что означает «золото собрать» (или «складывать»). Если подумать, в этом даже есть какая-то логика. Зачем кричать про нос корабля и сортировку экипажа, когда можно сразу заявить о цели визита? «Собирай золото!» — команда четкая, понятная и, главное, мотивирующая. Впрочем, эта версия также по большей части относится к фолк-хистори.
Существует и совсем экзотическая гипотеза, связывающая клич с именем первого известного донского атамана Сары-Азмана. Сторонники этой теории переводят «сарынь» (или «сарыч») как «сокол» или «ястреб», а «кичку» трактуют как призыв к полету или атаке. «Соколы, на взлет!» — звучит поэтично, но с реальными фактами не бьётся вот совсем. Бурлаки на Волге вряд ли ассоциировали себя с благородными хищными птицами.
Как бы то ни было, этот клич был чем-то вроде психологического оружия. Подобно казачьему гиканью или волчьему вою, который степняки имитировали перед атакой, «Сарынь на кичку!» должна была порализовать волю жертвы. И те, кто слышал этот крик над волжскими просторами — будь то с легкого казачьего струга или с берегового утеса — знали, что пощады не будет, если не подчиниться мгновенно.
Прошли века. Исчезли бурлаки, расшивы сменились теплоходами, а разбойники пересели в кабинеты или канули в лету. Но фраза осталась. Она живет в книгах Короленко, Гиляровского и Пикуля, в фильмах и песнях, став символом того самого «русского бунта» — стихийного, беспощадного, но по-своему завораживающего.