Золото классиков: почем продавалось «вдохновенье» русских гениев

Принято считать, что истинный творец должен быть голодным, взор его должен гореть лихорадочным огнем, а в кармане — гулять ветер. Русские классики, чьи портреты строго взирают на нас со школьных стен, в жизни были людьми, отчаянно сражавшимися не только с метафизическим злом, но и с вполне осязаемыми долговыми ямами.

Первый профессионал империи

До Пушкина литература в России была занятием аристократическим, этаким изящным хобби для людей, у которых вопрос «что кушать завтра» был решен еще при рождении. Александр Сергеевич первым совершил революцию, заявив, что рукопись — это товар. И товар этот, надо сказать, уходил по премиальному прайсу.

За полное издание «Евгения Онегина» в 1833 году поэт получил 12 тысяч рублей. Чтобы вы понимали, в то время, когда средний чиновник или армейский офицер получал жалование в 700–1000 рублей в год, Пушкин одним махом заработал их двенадцатилетний доход. На эти деньги можно было арендовать роскошный особняк в центре Москвы лет на шесть или купить небольшую деревеньку.

Казалось бы, живи и радуйся. Но Александр Сергеевич обладал талантом не только зарабатывать, но и тратить с гусарским размахом. Аренда дома, содержание семьи, светские выезды и, конечно, карты — эта «черная дыра» дворянского бюджета — съедали всё. Бедность Пушкина была, скажем так, бедностью элитного потребления. Его 140 тысяч рублей долга (сумма, равная бюджету небольшого города) после трагической дуэли пришлось гасить лично императору Николаю I. Царь поступил как настоящий меценат, закрыв счета поэта, что спасло семью от полного разорения.

Пролетарий умственного труда

Совсем в другой весовой категории выступал Федор Михайлович Достоевский. Если Пушкин был «золотым мальчиком» литературы, то Достоевский — ее чернорабочим, вечным галерным рабом дедлайнов.

Федор Михайлович жил в режиме постоянного финансового цейтнота. Его переписка — это бесконечный стон о деньгах и авансах. Редакторы, зная о его бедственном положении (а часто и о карточных долгах), беззастенчиво сбивали цены. За печатный лист Достоевскому платили в среднем 150 рублей, в то время как Тургеневу или Гончарову — по 400–500.

«Я пишу хуже Тургенева, но ведь не слишком же хуже», — с горечью восклицал автор «Преступления и наказания». В итоге романы, в которых Достоевский выворачивал наизнанку русскую душу, писались в бешеной спешке, просто чтобы успеть к сроку и перекрыть очередной вексель. За великого «Идиота» он получил 7 тысяч рублей. Сумма вроде бы немалая — можно было купить хороший участок земли где-нибудь под Рязанью. Но эти деньги растворялись в долгах быстрее, чем чернила высыхали на бумаге. Фёдор Михайлович был примером того, как гений может быть заложником собственной неустроенности, превращая жизненные катастрофы в великую прозу.

Литературные олигархи

А вот кому на Руси жить было хорошо, так это графам и богатым помещикам. Лев Николаевич Толстой, Иван Сергеевич Тургенев и Иван Александрович Гончаров смотрели на литературный рынок с позиции силы. У них была «подушка безопасности» в виде родовых имений, тысяч крепостных (до 1861 года) и стабильного дохода от земли. Им не нужно было писать, чтобы не умереть с голоду, и это давало им колоссальное преимущество в переговорах.

Лев Толстой, вопреки образу аскетичного старца, в делах денежных был хваток и прагматичен. Он, как заправский коммерсант, выбил из издателя Каткова неслыханные 500 рублей за лист для «Войны и мира», обойдя беднягу Достоевского в разы. За «Анну Каренину» граф получил 20 тысяч рублей.

Давайте сравним эти день с тогдашним средним жалованием. Квалифицированный рабочий в Петербурге получал около 25–30 рублей в месяц. Земский врач — около 100. То есть за один роман Толстой заработал столько, сколько рабочий зарабатывал бы 55 лет, откладывая каждую копейку. На гонорар за историю о несчастной жене Каренина можно было купить два отличных дома в Москве или целый табун породистых лошадей.

Тургенев тоже не бедствовал. За «Отцов и детей» он получил почти 5 тысяч рублей — годовой оклад вице-губернатора. Гончаров за «Обломова» выручил 10 тысяч. Эти люди могли позволить себе роскошь творить медленно, шлифуя каждое слово, не боясь, что завтра к ним придут описывать имущество за долги.

Огромная пропасть между богатыми и бедными, между аристократией и разночинцами отразилась и в литературе. Пока одни создавали шедевры в уютных усадьбах, другие творили их в душных съемных комнатах, нервно теребя пустой кошелек. Но, как показало время, вечность не смотрит в бухгалтерские книги. И «чернорабочий» Достоевский, и «олигарх» Толстой в итоге оказались в одном ряду, в пантеоне бессмертных, где мерило успеха — не деньги, а читательская любовь.