Летописец растерянности

Евгений Водолазкин. Оправдание Острова.

Поблуждав в «Авиаторе» и «Брисбене» по тёмной современности, в «Оправдании Острова» Водолазкин возвращается, как к себе домой, в тёплое и уютное Средневековье. Читателя ждёт полюбившаяся ему с «Лавра» стилизация, сдобренная анахронизмами и канцеляризмами: в «Лавре» имитировалось житие, в «Оправдании Острова» – летопись.

За анахронизмы и канцеляризмы Водолазкину не раз попадало – мол, как можно в стилизации под Средневековье писать «данный участок суши», «война способна возобновляться», «требование казалось оправданным» и т.д. и т.п. Претензии эти попадают пальцем в небо. Дело не в том, что Водолазкин не знает, как можно и как нельзя писать в Средневековье, – он знает это лучше всех. Дело тут в другом. Как специалист Водолазкин знает, что средневековая летопись пишется не одним, а многими разными людьми. Один поталантливее, а другой, может, попал на должность хрониста по блату, а сам косноязычный, как Алиса Ганиева, – что ж с того? А то, что правильно стилизовать средневековый текст – значит писать его как заведомо неровный, со всеми неловкостями и режущими слух ошибками вроде «вышли люди обоего пола». Ну и потом, Водолазкину просто кажется это смешным.

А в том, что Водолазкин умеет писать по-человечески, сомнений нет – он это показывает в главах про Парфения и Ксению. Если сама летопись рассказывает последовательно историю государства, называемого Остров, от мамонтов до наших дней, то Парфений и Ксения, царственные долгожители, эту историю комментируют.

В образах резонёров ищут параллели с византийскими басилевсами, но, думается, подобные аналогии мало продуктивны. Тут дело гораздо проще – под этой двойной маской к нам обращается сам автор – и, рискну предположить, его супруга, также специалист по древнерусской литературе и сотрудник Пушкинского Дома. Впрочем, это как раз уже не принципиально. В конце концов, Парфений и Ксения, как не раз подчёркивается в романе, это две половины одного целого, и разделять их не нужно.

Что же, Парфений и Ксения путешествуют по Франции и Италии, снимаются в кино по событиям собственной долгойпредолгой жизни, а что в это время на Острове? Или в Острове? Впрочем, тут мы, пожалуй, забегаем вперёд.

Ну, на Острове происходит a little history. Или, как выразились бы наши переводчики, маленькая история. Основание государственности, феодальная раздробленность, династические распри, образование абсолютной монархии, формирование нации, гражданские войны – всё как у всех. Как у всех – с реками крови, братоубийством, отравлениями, предательствами – обычное Средневековье. Глупо было бы искать тут параллели с конкретной историей конкретной страны – тут именно что обобщённая история, среднее арифметическое от всех национальных историй сразу.

Совсем уж большой соблазн ткнуть пальцем в конкретную страну возникает, когда на Острове случается Великая Островная Революция, но и тут от этого соблазна нужно удержаться. Как бы ни хотелось обвинить Водолазкина в очернении советской истории, он всё же занимается существенно другим – он очерняет любое революционное движение вообще.

Мы уже сказали о намеренных изъянах стиля, и тут самое время отметить третью их функцию – они выражают отношение автора к описываемым событиям. Чем мерзее описываемая история, тем более исковерканным языком она рассказывается. Особенно заметно это становится, когда дело доходит до установления на Острове власти Советов – тут целые страницы написаны канцеляритом, и это, повторюсь, тем более бросается в глаза в сопоставлении с простым человеческим языком комментариев Парфения и Ксении, которые делятся с нами своими соображениями о сущности истории и времени.

«Роман о времени», – написала Галина Юзефович, но ведь это всё равно что сказать, что «Война и мир» – о войне и мире. Ну да, о времени, но ведь тут дело не в самой по себе теме, а в её решении – что именно автор о времени хочет сказать, что он о нём думает?

А что же он думает? Ну, тут ничего нового. (А нового ничего, по Водолазкину, и вообще быть не может.) Ну или по крайней мере ничего нового не будет для читателя «Лавра». Времени нет – говорилось в «Лавре», и для многих эта максима так и осталась загадочным иероглифом. Ну так «Оправдание Острова» разъясняет этот иероглиф для тех, кто в танке.

Так что же это значит – что времени нет? А вот что. Рассматривать историю как цепочку причин и следствий нельзя. Невозможно сказать, почему произошли те или иные исторические события. Распри, войны, революции и т.д. случаются просто потому, что случаются, безо всяких причин. Слово «прогресс» не имеет никакого смысла. Единственный по-настоящему важный вопрос – это как был создан мир, всё остальное не принципиально. Главное же зло в истории всегда несёт с собой стремление к переменам – само это стремление есть насилие над историей, ведь никаких перемен в ней нет и быть не может.

Разумеется, всё это возможно, только если история представляет собой извечную борьбу добра со злом, главное событие мировой истории давно случилось – это воплощение Христа, а правильный взгляд возможен только с божественной точки зрения.

И всё бы хорошо, но есть проблема: если смотреть на историю не с божественной, а с обыкновенной человеческой точки зрения, то историософия Водолазкина сама строго детерминирована господствующей идеологией эпохи, в которую она появляется. Не нужно быть Ги Дебром, чтобы заметить, с каким упорством культура постмодерна отрицает историческое сознание (на секундочку, одно из главных достижений человечества, слава Гегелю, наравне с колесом и письменностью). Не в последнюю очередь как раз потому, что если прогресса нет, причин и следствий в истории не существует, а стремление к справедливости бессмысленно, то и думать об изменении существующего порядка вещей смысла нет. Как бы сильно ни росла разница в доходах самых богатых и самых бедных. Как сказал исполнительный директор Goldman Sachs после того, как банк в 2008 году получил многомиллиардную помощь от американских налогоплательщиков и из этой помощи начислил всему топ-менеджменту многомиллионные премии: «Повеление Христа любить других так же, как самого себя, является признанием наличия у людей собственных интересов; мы должны терпеть неравенство». И не поспоришь.

У логики этой есть свой, по слову Бродского, конец перспективы: как бы сильно ни ненавидел хронист картавого плешивого идиота-диктатора и как бы сильно он ни ненавидел усатого кровожадного маньяка-диктатора, приход долгожданной демократии не приносит добра на Остров. Или всё-таки в Остров? На демократических выборах выигрывает клоун (ну, тут – фокусник), все недра и ресурсы оказываются скуплены бизнесменами с Континента, а страну накрывают голод и хаос.

Размышляя о природе успеха Водолазкина, я пришёл вот к какому выводу: он выражает растерянность буржуазии перед кризисом капитализма – кризисом не экономическим (вся история капитализма – один сплошной кризис), а идейным, мировоззренческим. Любые революции – зло, борьба за справедливость всегда оборачивается ещё большей несправедливостью, большие идеи всегда чреваты большой кровью, большой нарратив умер – всё это сегодняшний обыватель впитал с молоком (а то и с огоньком) матери. Но и продолжать верить в благотворное влияние невидимой руки рынка, спасительные свойства электоральных игр буржуазной демократии, в иностранные инвестиции как в святой Грааль экономического роста – верить во всё это, повторяю, можно уже только за очень большие деньги.

Вот этого отчаяния, этого недоумения, этой растерянности Водолазкин и есть летописец. Видя, как рушится его мир, как враньём оказывается всё, во что он верил, чувствуя, как в воздухе опять пахнет по-настоящему большой кровью, обыватель обращается к вечности, потому что в ней никакой этой страшной истории и этого вашего времени нет, он ломится обратно к Богу, которого сам когда-то убил, он просится в Средневековье так, как восклицают «Мама, роди меня обратно!».

Очень может быть, что Водолазкину удался идеальный роман эпохи позднего капитализма – со всеми страхами, иллюзиями и мифами своего времени. И когда-нибудь по «Оправданию Острова» можно будет составить себе представление о современной культуре. Читают же примерно с такой целью какую-нибудь «Историю Сегри и Абенсеррахов» – даже несмотря на то, что к реальной истории объединения Испании «История…» эта имеет крайне мало отношения.