ВОЗМОЖЕН ЛИ РУССКИЙ ГРИШЭМ?

Сергей Лебеденко. (Не)свобода.

Простой московский сантехник, отец дочери-студентки, однажды утром поднимается на одной из центральных станций метро, чтобы сходить купить пива. Зачем ему понадобилось с окраины ехать в центр за пивом и часто ли так делают простые московские сантехники, мы не знаем, но нет времени объяснять — сантехник случайно попадает на несанкционированный митинг. Его забирают и шьют ему дело — будто бы набросился на сотрудников.

Однако не сантехник станет главным героем романа. Героями станут судья, студентка журфака и еще один молодой журналист. Журналист потом вспомнит, что заканчивал юрфак, и станет адвокатом. Все они сошлись в зале суда, в котором судят сантехника — судят несправедливо; все понимают, что несправедливо, но следствию нужны «палки», судье, счастливой матери и жене, — повышение, а на сантехника всем плевать.

Действие романа сразу разгоняется до головокружительной скорости. У судьи по ложному обвинению в мошенничестве забирают бизнесмена-мужа, от журналиста уходит девушка, про которую мы ничего не знаем, а студентке случайно удается заснять обыск в модном театре.

Модный театр и перипетии вокруг преследования его руководителей и станут главным содержанием романа. Замелькают полковники, майоры, бизнесмены, политики… Я сказал о головокружительной скорости, с которой разворачивается роман — это и впрямь так, только головокружение это не такое веселое, как на американских горках, оно скорее похоже на «вертолетики» у перепившего юнца. Мелькают Константинычи и Фомы Владиленовичи, Шамсуровы и Сергеевы, Мидренко и Муравицкие — их десятки, они все одинаковые, все они взволнованно о чем-то им одним ведомом общаются, друг другу на что-то нам неведомое намекают, появляются ниоткуда и исчезают в никуда. Под ногами еще болтаются, не пришей кобыле хвост, какие-то любовные интриги. Журналист-адвокат, которого бросила неизвестная, клеится к студентке-журналистке, но она переживает расставание с любимой девушкой и знакомится в Тиндере с мерзким сыном то ли Юрия Абрамовича, то ли Антона Дмитриевича — хоть тресни не поймешь, — чтобы воспользовавшись его доверием, когда он оставит ее на кухне наедине со своим мобильником, разнюхать какую-то страшную тайну про какие-то бешеные деньги — без пол-литра не разберешься.

Вероятно, вооруженный поллитровкой и блокнотом читатель мог бы во всем этом разобраться — но зачем? Автор не дает читателю шанса погадать, кто тут прав, а кто виноват, он все дает нам понять сразу без обиняков. Руководство театра невиновно и стало жертвой тоталитарной системы. С одной стороны свободные люди, талантливые творцы и совестливые интеллектуалы. С другой — злобные и тупые твари, беспринципные коррупционеры, необразованные подонки. Все понятно.

Вроде бы определенную интригу должен создавать вопрос о том, с чего вдруг на руководство театра обрушились репрессии, но и тут как-то не получается. Читателю рассказывают, что все случилось из-за столкновения интересов православного медиа-магната и бывшего влиятельного политика с писательскими амбициями — но поскольку ни в том, ни в другом персонаже так и так нет ничего человеческого, то не все ли равно?

Мало ли романов, в хитросплетениях сюжетов и в мелькании героев которых бывает трудновато разобраться. Некоторые из них мы с удовольствием читаем, радуясь могучему образному языку, ну или следя за изяществом авторской мысли. У читателя «(Не)свободы» Сергея Лебеденко таких опций, увы, нет. Роман написан бессильным, штампованным, однообразным языком. Таким языком может быть написан роман хоть о судьбе интеллигентной семьи в двадцатом веке, хоть о столкновении молодого специалиста с закоснелым мастером на производстве, да хоть бы и о попаданцах. Что же до мысли, то тут все изящество сводится к приснопамятному «свобода лучше, чем несвобода», вынесенному для непонятливых в эпиграф.

Дебютную книгу молодого автора не принято совсем уж разносить. Впрочем, Сергей Лебеденко не появился из ниоткуда. Литературный обозреватель и критик, ведущий канала о книгах в Телеграме, журналист, выпускник МГИМО (международное право) и ВШЭ (литературное мастерство), учился у Майи Кучерской в Creative Writing School. Что ж, спишем недостатки романа на первый писательский опыт. Неудачи первой книги всегда можно учесть, когда будешь писать вторую. Бог с ним.

Гораздо интереснее задаться вопросом: почему столь богатый и, очевидно, хорошо знакомый автору материал не смог воплотиться в хорошую историю, качественный page-turner? Ибо именно такую задачу, как кажется, ставил перед собой автор, но получилось так, как получилось — читатель засыпает через каждые три страницы, мучительно пытаясь вспомнить, кто этот очередной Фомин и почему герой так нервничает; пытается, пытается, да и машет наконец рукой.

Ведь материал перед нами вовсе не специфически российский. Слепота и бездушие судебной машины, жестокость правоохранителей, коррупционная связь власти и бизнеса, беспринципность бизнеса и кровавый молох власти, — все это материал лучших американских сериалов. «Карточный домик», «Босс», «Йелоустоун», да мало ли… Вот весной вышел сериал «Лестница»: про писателя из Северной Каролины, которому по абсурдному обвинению в убийстве собственной жены и вопреки всем очевидным дырам в обвинении впаяли пожизненное, и только через десять лет пересмотрели дело, развели руками да и отпустили на свободу. Сериал, кстати, документальный, а писатель до сих пор жив, только нищий, потому что все что было он спустил на процесс, и никто не вернет ему ни деньги, ни десять лет жизни.

Так почему же у них там получается из этого материала сделать большое искусство и захватывающую историю, а на нашей почве в последние годы из раза в раз из того же сора вырастает то, что вырастает? Хотел бы я, чтобы на этот вопрос ответил кто-нибудь поумнее меня, однако в рамках пробного подхода к проблеме нужно попробовать хотя бы выдвинуть рабочую гипотезу.

Вот она. Олег Стрижак в «Варианте», говоря о характерных особенностях русской культуры, неожиданно как на ключевую ее черту указывает на тотальную иронию. Русское искусство, от народного до высокого, всегда угорает. Говоря о начальстве, издевается над начальством, говоря о себе — хохочет над собой. Именно поэтому лучшее, что написано о власти в России, — это «История одного города». А лучшее, что есть по-русски об абсурдном судебном процессе — это «Картины прошедшего» Сухово-Кобылина; надо ли напоминать, что материал этой драматургической трилогии, при всем ее макабрическом содержании, не просто документален, а вполне автобиографичен?

Другими словами, русская культура и сам русский язык сопротивляются звериной серьезности хоть Кафки, хоть Драйзера, сопротивляются пафосу и праведному негодованию. И именно поэтому механическое перенесение нарративных техник оттуда никогда у нас не работает и работать не будет. Попытка написать «русского Гришэма» всегда обернется зубодробительно скучной «(Не)свободой», и в этом смысле дело не в том, что Сергей Лебеденко бездарен, а в том, что он выбрал заведомо несочетаемые форму и материал.

Есть и еще один момент. Русское искусство всегда больше интересовалось маленьким человеком, нежели сильными мира сего. Но ведь и здесь Лебеденко ставит русскую традицию с ног на голову. «(Не)свобода» упоенно, чтобы не сказать самоупоенно, рассказывает нам про влиятельных политиков и крупных бизнесменов, про модных режиссеров и знаменитых журналистов, про успешных адвокатов и могущественных полковников из таинственных силовых структур — и при этом напрочь забывает про единственного по-настоящему интересного персонажа романа, про сантехника из Мытищ.

Что привело немолодого сантехника воскресным полднем в центр Москвы? Путь ведь неблизкий. Нам говорят: вышел за пивом. Осмелюсь предположить, выпить с товарищами он мог бы и в Мытищах. Может быть, ему назначила свидание женщина? Таинственная незнакомка? Старая любовь? Или, может быть, здесь, на бульварах, он провел юность и теперь решил совершить ностальгическую одинокую прогулку, потому что именно сегодня какая-то годовщина, важная для него дата? Или, может быть, ради того чтобы добыть дочке денег на обучение, он согласился продать душу и теперь идет, по-гоголевски, на встречу с самим дьяволом? Какой простор для фантазии, какое богатство сюжетов, какая свобода для творчества!

Однако сантехник появляется в самой первой сцене как реквизит, и потом вскользь упоминается только в постскриптуме. Ни судье, ни адвокатам, ни полковникам, ни бизнесменам, ни знаменитым режиссерам, ни громким журналистам простой русский сантехник категорически не интересен. Не интересен он и автору романа.

Простой русский человек отвечает, разумеется, полной взаимностью.