Пелевин навсегда

Виктор Пелевин. Transhumanism inc.

Нет смысла писать рецензию на новый роман Виктора Пелевина. Если вы не собираетесь его читать, никто вас не переубедит, если собираетесь – прочтёте всё равно. Если вам нужен краткий пересказ сюжета и структуры романа, вы найдёте его в десятках изданий. А вот в чём есть смысл, так это в том, чтобы вообще порассуждать о Пелевине, пусть и в контексте нового романа.

В конце августа мы с замечательным и очень умным писателем Денисом Епифанцевым сидели в Москве на террасе ресторана на Садовом кольце и как настоящие русские мальчики полночи проспорили о Пелевине и Сорокине. Спор был нешуточный. Денис настаивал, что Сорокина будут помнить и изучать ещё через много десятилетий, а Пелевина забудут. Сорокина – потому что он связующее звено в русской литературе, логичная эволюция линии Толстой – Достоевский – Солженицын. А Пелевина – потому что это наша ежегодная газета: назавтра всем интересны другие новости. Я, разумеется, придерживаюсь ровно противоположной точки зрения. Аргументы Дениса крайне любопытны, и я надеюсь, он их так или иначе изложит, но здесь мне хотелось бы изложить свои.

С моей точки зрения, Сорокин до трилогии «Лёд» интересен исключительно деконструкцией большого нарратива советской литературы, но эта деконструкция сама по себе уже стала фактом истории и уже сейчас интересна только историкам культуры. Начиная же с «Дня опричника», Сорокин сам стал частью большого нарратива, только нарратива либерального, сиюминутнополитического; по сути, ему нечего сказать, кроме известной киевской майданной кричалки. И в этом смысле он неинтересен уже сейчас.

Пелевин же – дело другое. Да, Пелевин использует повесточку, но это у него не главное. «Божественная комедия» вообще-то тоже повесточка, и, чтобы хорошенько понять, кого там распинывает ногами Данте, нужно изучить историю раннего Возрождения, Флоренции XIII–XIV вв., гвельфов и гибеллинов, прочитать том комментариев, вот это вот всё. «Повесть о Сегри и Абенсеррахах» – остроактуальный роман об объединении Испании. «Анна Каренина» – политический роман, комментарий на реформу 1861 года... И таких примеров тьма. Но мы имеем право читать все эти тексты и не разбираясь так уж подробно в современной автору политической ситуации. Потому что, опираясь на повесточку, используя её, авторам удаётся создавать и объёмный портрет эпохи, и масштабное о ней высказывание.

Пелевин, как мне кажется, занимается именно этим. В его романах мир каждый раз оказывается захвачен трансцендентной сущностью – изменчивой, как Протей, и кумулятивной, как матрёшка. Именно эта трансцендентная сущность делает ненадёжным всё – реальность и историю, время и любовь, искусство и религиозные переживания. Именно она оставляет нам одну-единственную безусловную опору – деньги, сама природа которых едва ли не трансцендентальна. Именно эта сущность уравнивает теорию с конспирологией, любовь – с куплей-продажей, а жизнь – с посмертным существованием. Именно она включает человека в чуждую ему цепочку производства, причём включает так, что человек сам этого не замечает и даже стремится быть в эту цепочку включённым и испытывает беспокойство, если он в неё не включён. Именно она делает из человечества «напряжённо гудящие на полках подземных оранжерей мозги, разогнанные на полную мощность», «Homo overlocked», и недаром соответствующие описания в «Transhumanism Inc.» так напоминают классическую «Матрицу» – образ бесконечных рядов подключённых к компьютерам и отключённых от реальности людей понятен всем. Хуматон пасётся на электронных пастбищах, как сказал бы Александр Секацкий.

Пелевин описывает эту трансцендентную сущность, используя религиозные, мифологические, вампирские, какие угодно ещё метафоры, но по старинке эту сущность можно ведь назвать и капиталом.

Эффекты эти много раз описаны структуралистами и постструктуралистами в диапазоне от Барта до Жижека – и ведь как раз над ними едва ли не каждый раз смеётся Пелевин; смеётся, потому что сколько эти эффекты ни объясняй, система всё равно продолжает работать, а самих структуралистов и постструктуралистов делает клоунами в своём шапито, рабами на своих галерах, Че Геварой на своей футболке от Армани.

«Реальность в наше время – это платформа, находящаяся в частной собственности, и если вам что-то не нравится, вас никто не заставляет держать здесь свой аккаунт».

Речь вовсе не о том, что Пелевин, рассказывая каждый раз по-разному одну и ту же байку, объясняет нам, что весь мир – иллюзия, майя, сансара и чёрт-те что ещё, а больше ничего, как считает Галина Юзефович. Зачем бы каждый раз ради такой немудрящей идеи писать целый том? Зачем вообще писать, если, стало быть, и сама твоя писанина – иллюзия? Неужели именно эта идея оказывается такой вот архиважной для современного читателя, что он раз в год сметает книги Пелевина, как ничьи другие? Неужели именно эта идея вызывает столько ненависти в кругах дипломированных дискурсмонгеров? Нет, такое объяснение не отвечает ни на один из этих вопросов.

Речь идёт об эпохе позднего капитализма – Виктор Пелевин оказывается её трагическим скоморохом, её летописцем, её Роланом Быковым и её Данте. Высмеивая и «мудрых вождей», которые «пришли на Русь и дали ей новое учение – конкурентоспособность», и «демократию», которая «превращается в свою диктатуру независимо от того, насколько честно проводятся выборы», Пелевин говорит нам, что никакой разницы между (скажем с газетной простотой) либералами и патриотами нет. И те и другие – составные части одной и той же машины, они, как H&M и Uniqlo, разница только в форме усов на логотипе, а машина исправно работает. Она скрывает собственное существование от человеческого взгляда, она заставляет человека думать о том, что не имеет никакого значения, она, наконец, выжимает из человека – что? Конечно, баблос. Или, как в «вампирской» серии, кровь. Ну или вот, как в новом романе, «агрегат «М-5».

Речь идёт об идеологии позднего капитализма, и именно её Пелевин разоблачает (ну хорошо, деконструирует), и именно за это его ненавидят по обе стороны «эмо-подсветки», которой «сердобол-большевики» защищаются от «Открытого мира». Отсюда же и ненависть к Пелевину феминисток и ЛГБТ- и экоактивистов, профессиональных зумеров и кидалтов, урбанистов и прочих сетевых мессий, потому что они тоже, при всей своей прогрессивности, составная часть этой идеологии, и предлагают они вовсе не освобождение от тысячелетнего рабства, а новые, более технологичные и модные цепи для тех, кому старые кажутся не инстаграмоёмкими. Вот почему Пелевину нужно каждый год писать по роману – потому что Протей изменчив, потому что вместо одной отрубленной головы появляется сразу три, потому что объяснять, деконструировать идеологию каждый раз приходится по-новому на новом круге. Именно освобождение от тоталитарного гнёта этой идеологии, по крайней мере на время чтения нового пелевинского романа, и есть тот эффект, ради которого его каждую осень сметает с полок читатель.

Впрочем, Пелевин знает и то, что система включает в себя и его тоже как своего критика и разоблачителя, и охотно иронизирует над собой. Всякий раз у него, и в новом романе тоже, оказывается, что обрести свободу от системы можно только в смерти – и Пелевин каждый раз описывает её с восторгом и упоением сродни религиозному. Что ж, если это единственная свобода, которую предлагает нам система, нужно ли что-то ещё говорить об этой системе?

И когда и если человечество всё-таки пробьётся через толщу безвременья, когда и если найдёт способ победить вселенского вампира – напомню, что речь не идёт ни о какой конспирологии, ни о каком Бильдербергском клубе или чём там ещё; всякий раз Пелевин подчёркивает, что находящийся на вершине пирамиды ничем не отличается от других, что он такой же элемент системы и её раб, – так вот, когда и если человечеству удастся сломать машину капитала – вот тогда книги Пелевина останутся для наших потомков подробным, блистательно исполненным, увлекательным, полным юмора свидетельством нашей эпохи. И читать их будут как путешествие в мир рыцарского романа, интриг раннего Возрождения или жизни пореформенной России.