Меморандум «русского украинца»
Год назад я поставил себе ряд вопросов — о более глобальной ситуации, чем текущая война. О родине как таковой. О родине, которая меняла названия, языки, границы помимо моей воли и без смены моего адреса на протяжении последних 30 с небольшим лет.
Этот текст – подборка тезисов, мнений, высказанных в течение года, комментариев – иногда лишь подготовленных, но не опубликованных.
Начиная с мысли «моя родина – русский язык», сформулированной весной 2022-го одним из военных публицистов Альфредом Кохом, и этого видеообращения по поводу русской культуры, которое тогда же сделал солдат ВСУ (известный в шоу-бизнесе как Коля Серга): https://stars.glavred.info/kolya-serga-obyasnil-pochemu-snos-pamyatnikov-russkoy-kultury-posobnichestvo-diktatorskomu-rezhimu-10364790.html
Заочно полемизируя с Кохом — а заодно и со всеми соратниками и противниками дальнейших тезисов, я должен разворачивать каждый из них. Иначе ничего не получится. Ни понимания, ни нормальной жизни, ни ясности, ни правды.
К этому затянувшемуся началу можно прикрепить эпиграф из творчества С.Жадана:
«Я народився в країні, якої немає давно…»
— со всеми вытекающими отсюда последствиями.
В том числе и не теряющей актуальности песни Игоря Талькова.
Если и говорить о том, когда я «потерял родину», то это будет 1991 год. Референдум о роспуске СССР и появлении «независимых» республик.
Следующие десятилетия «родина» менялась, сужалась, сжималась, съеживалась… распродавалась, разъезжалась, разъединялась…
«...С распадом Советского Союза, этническими изменениями во многих бывших автономных республиках России тема эта <поиска некой настоящей родины> стала на какое-то время чуть ли не центральной. Правда, художественная литература ее сторонилась, писали в основном публицисты. Хотя авторы прозы, которые сами оказались среди тех, кто вынужден был искать новую родину, рвать с той, где родились, но не пригодились, написали об этом несколько выдающихся произведений. Вспомню роман «Хуррамабад» Андрея Волоса, повести «Вспять» Александра Грищенко, «Австралийский связной» Антона Янковского…»
(Отсюда: https://godliteratury.ru/articles/2017/03/24/nepreodolyonnoe-proshloe)
«Австралийского связного» я перечитываю сейчас, в 2023-м, спустя 23 года с момента его появления. Тогда это было произведение моего ровесника, обошедшего меня, как и многих молодых авторов, в первом сезоне литературной премии «Дебют».
Сегодня многие страницы этого произведения об одной из азиатских республик в 1990-х звучат устрашающе, но об этом я рассказываю отдельно.
Родиной можно считать, в конце концов, конкретное место, локус, город… Но Одесса так и не стала мне родной, хотя с ней связано и мое образование, и рождение дочери, и основные (пока) годы моей профессиональной деятельности.
Таковым – родным – мог оставаться город, в котором жили предыдущие поколения моей семьи. Но его переименовали. Как в приемных семьях: чтобы поскорее привык к своей новой роли. В отношении к моему Ильичевску — это смена фокуса с третьего по величине морского порта на юге страны на веселенький городок-базарчик для отдыха с непримечательным названием Черноморск (которое теряется, если пытаться найти его через Гугл, в череде синонимичных поселков, разбросанных по всему побережью).
Итак – ни страны, ни города… «В этих условиях мне трудно предать родину, которой у меня фактически нет», снова-таки возвращаясь к тексту А.Коха.
Последнее, за что я держусь — язык и имя.
Иностранцам не ясно, почему мы называем себя на один манер, а в паспортах нас записывают по-другому. Ни у одной другой нации, с которой мы встречаемся, нет такой проблемы.
«Олекса» - крутое украинское имя. Но не мое. С каждым месяцем меня все больше передергивает, когда приходится выводить «О», следуя букве в паспорте: Олександр.
У греков оно начиналось с буквы «А». И в большинстве европейских языков оно так и пишется: «Александр». Кроме языка страны, выдавшей мне паспорт.
А какие были варианты? Я не знаю.
Большинство реформ (только можно ли их назвать реформами?) на заре новой украинской независимости вряд ли были чем-то взвешенным и продуманным.
Поднять бы вопрос о транслитерации сейчас, о языковых корнях, традициях и заимствованиях, но вот только сейчас идет процесс выдавливания из культуры страны того языка, на котором меня называли близкие, на котором говорили мои родные, на котором назывались города, улицы, места…
Вводимый термин «російськомовний українець» для меня отдает привкусом гетто.
Поэтому я никогда, пока не произойдет глубокая языковая реформа, не стану идентифицировать себя на украинском языке.
Сейчас, если меня спросят, кто я, отвечу: «я – русский украинец». Но пока так можно сказать лишь по-русски и по-чешски. По-украински, к большому сожалению, нет.
(Українець? - Ні. Росіянин? - Ви мене хочете образити?! Руський? - А є таке слово?..)
«Русский» не передается переводом «російський». «Российский» – имеющий отношение к государственности, границам, территории, политике. «Русский» – к другому измерению: языку, культуре, традициям.
«Я – русский украинец». По свидетельству о рождении, по географическому происхождению, по языку, по истории. Мои предки два поколения назад встретились на южной приморской земле, приехав сюда из Нижегородской, Черкасской, Витебской областей.
Так же, как у А. Янковского в «Австралийском связном», мои бабушки и дедушки ехали – кто по распределению, направлению начальства, кто по интуиции, следуя авантюрной, приключенческой жилке, что бьется у каждого, кто смотрит на непаханое, дикое поле на краю между степью и морем – туда, где строился большой порт. Язык был не важен – все понимали друг друга – важны были навыки, трудолюбие, образование – и меня очень коробит, что сейчас всё это котируется на «патриотическом» фронте ниже, чем владение украинским языком и вышиванкой.
…Когда я вел уроки в школе, то говорил ребятам, что начинать знакомство с поэзией стоит с двух имен: Веры Полозковой на русском и Сергея Жадана на украинском.
В 2023 году Вера Полозкова, наравне с болезненными стихами о войне в Украине, исполняет стихотворение Сергея Жадана о рыбе («Пливи, рибо, пливи…»)
Год назад на своей странице в Facebook Сергей Жадан написал, что Пушкин виноват в том, что сейчас делают русские.
Тем же летом Наталья Марченко (крупнейший детский библиограф в Украине) во время телемоста с Одессой сказала, что сейчас каждый должен выбирать свою сторону. Нельзя стоять двумя ногами на краях расширяющейся пропасти.
«Ну да, сказал, но все ещё стою», — как говорил Дмитрий Воденников.
Я не хочу быть с теми, кто под прикрытием «русской культуры» несёт страдания, унижения и смерть.
И я не хочу быть с теми, кто, борясь с «русской культурой», грубым ластиком стирает историческую память, переименовывая улицы, города, снося памятники и запрещая книги. С теми, кто делит своих соотечественников на правильных и неправильных лишь по тому языку, на котором они говорят. В одной, общей, стране.
Да, в обоих случаях «русская культура» — в кавычках, потому что само понятие дискредитировано со всех сторон, и требует заморозки.
В Украине, для послевоенного расцвета, который ей предрекают оптимисты, понадобится паритет между специалистами-языковедами, историками-краеведами и социологами, но главное – понадобится политическая воля: в том, чтобы сместить фокус внимания общества с "языка врага" на нейтральный. Вернуть русскую словесность, печатное слово в нормированное поле.
Потому что на одних специалистах, владеющих и говорящих лишь по-украински, далеко не уедешь.
Родина – это пространство-время, в котором человек чувствует себя в безопасности, куда хочется вернуться, где ему может быть хорошо, а может быть – трудно, но он знает, что эти трудности преодолимы; где он может любить и служить тем, с кем он вместе живёт.
Пока что последняя песня Земфиры (которая так и называется: «Родина») с одинаковым привкусом звучит и в России, и в Украине: «мы научим тебя, сука, родину любить!..»
И поэтому — русский язык остаётся моей единственной родиной. Которую заставлять любить не надо, в отличие от постсоветских стран, блуждающих в поисках своей идентичности в тумане посттравматичности.
P. S. Заголовок одной из статей, посвященных жизни мигрантов из Украины в европейских странах, выглядел прямолинейно и щемяще: «У меня нет страны, только семья»
И уже в этом, новом, контексте, который формируется на втором году нашей вынужденной жизни за границей, я читаю фантастический роман Пола Андерсона «Крестоносцы неба». Его персонажи, рыцари XIV столетия, вместо похода в Святую землю стали, вместе со своими семьями, изгнанниками в космических масштабах. Барон и баронесса, возглавившие этот поход, теряют последнюю возможность вернуться на Землю, но свято и трепетно хранят в отдаленном уголке Галактики свои традиции, веру и язык:
«— Боюсь, положение непоправимо. Мы не сможем найти дорогу домой.
— Не важно, милорд, — улыбнулась она сквозь слезы. — Там, где вы, — там Англия…»