Рассказы Алексея Иванова. Часть 3
Парфенон
России больше нет. Россия исчезла с политической карты мира. Россия провалилась в бездну тьмы. На ее месте возникла оторванная от духовных и исторических корней жуткая социально-политическая химера. Бессмысленно искать виновных произошедшего: совершить такое человек не в силах, совершить такое люди не смогли бы. Бессмысленно искать причину произошедшего: на мощный поток исторических событий здесь воздействовало что-то из метаистории.
Бесовский танец смерти кружит теперь над великими просторами моей Родины, над ее полями и лесами, над ее озерами и реками. Мы же – ее дети, ее блудные сыны обречены на скитание, обречены на бездомность. И нет нам покоя на чужбине!
Я – ученый-медиевист, занимаюсь европейскими средними веками. Сфера моих научных интересов – философия на раннем этапе средневековой цивилизации. Несколько лет назад вышла моя книга: «Иоанн Скот Эриугена и Дионисий Ареопагит: пути восхождения души к Богу». Ею недавно заинтересовался известный европейский писатель, творчество которого пошатнуло основания современной мировой литературы. По его просьбе наша общая знакомая Кристина Штерн устроила нам встречу в одном швейцарском ресторанчике. Меня не покидало ощущение, что кто-то третий незримо участвует в нашем разговоре.
- Я не случайно захотел с Вами встретиться, - заявил мне сразу же мой собеседник, отпив немного красного вина. Вы – единственный из специалистов в своей области, кто считает, что Эриугена превзошел самого Дионисия.
- Псевдо-Дионисия, - уточнил я.
- Автор не имеет значения. Важен труд, важно то, что было написано и как было написано. Только написанное реально, только текст реален, все, что не является текстом, все, что вне языка – не существует.
- Если существует только текст, - размышлял я от скуки, - то получается либо номиналистический круговорот текста в самом себе, либо уход текстов в номиналистическую бесконечность. Эриугена не одобрил бы Вас. Если за словом нет никакой иной реальности, оно перестает быть словом, оно превращается в тавтологическую иллюзию.
- Но ведь в начале было Слово, - поймал меня мудрый ирландец.
- Но ведь Слово было у Бога, - пошел я по накатанному пути.
- Да, верно, и Слово было Бог, - ловушка захлопнулась!
- Вот здесь Эриугена и отклоняется от Псевдо-Дионисия, - попытался я выкрутиться, - он говорит, что нет принципиальной разницы между разумом Бога и человеческим разумом. Потом это всего лишь повторит Гегель.
- Потрясающая мысль! Не правда ли? - восторженно промолвил собеседник. - Она-то как раз и вдохновляет меня в моем творчестве. Благодаря ей я ставлю перед собой сверхчеловеческую цель, сверхчеловеческую задачу!
- Что же это за цель? – полюбопытствовал я.
- Никому не говорил, а Вам скажу: кому-то же я должен сказать самое главное в моей жизни, кто-то же должен оценить все безумие замысла!
Здесь оппонент мой взял паузу, но не для себя, а для меня, дав мне время сосредоточиться. Сам он был вполне согласен с собой, вполне уверен в себе. Видно было, что он все давно продумал и все давно решил.
- Я хочу создать новый мир!
- Вы хотите написать новое произведение?
Писатель рассмеялся от моей недогадливости и сквозь смех попытался разъяснить неразумному, несмышленому ученому свою идею.
- Я хочу создать новый мир, новую вселенную через божественное слово моего божественного разума.
Я был поражен. Я смотрел на писателя с нескрываемым удивлением. Я попытался заглянуть ему в глаза, но в его очках отразился лишь я сам, вернее, два моих двойника взявшие зачем-то фужеры с вином. Мой собеседник не сошел с ума. Он не шутил. Он был вполне серьезен. Что-то гордое и печальное появилось на его мертвом лице.
- Как же Вы назовете свой мир, - спросил я в шутку беззвучным голосом.
- Парфенон! – спокойно ответил мой собеседник и показал мне, что ничто его не остановит.
- Вы хотите создать новое небо и новую землю? Все многообразие флоры и фауны? Вы хотите сотворить человека?
- Да, верно! Но не забывайте – реален только текст. Создать новую Вселенную – это написать текст, равный Вселенной, ни на что не похожий, сам себя воспроизводящий, сам себя обосновывающий, сам в себе истинный, сам для себя абсолютный.
Я сделал несколько глотков вина. Мое любимое – итальянское. С разрешения собеседника закурил. Сладкий дым вернул мне чувство реальности. Меня беспокоил всего лишь один вопрос, я направил его в само сердце демона.
- Допустим, вы имеете действительно такую возможность. Допустим, вы действительно в состоянии создать новый мир. Но зачем? В Библии Бог творил бытие от абсолютной полноты. Он создал человека из любви к человеку и во имя этой любви взошел на крест. На что Вы готовы во имя своего создания?
- Аналогия с Библией поверхностна. Творчество и сотворение – разные вещи. Я пишу без причины писать, я пишу, ибо такова моя природа, здесь случайность совпадает с неизбежностью.
- Но что по-вашему есть творчество? – спросил я не писателя, а его огромную демоническую тень, расплывшуюся по паркету.
- Творчество – это игра творца с самим собой, игра творца с творением, игра творения с творцом, игра творения с творением. Поэтому, мой друг, твои вопросы бессмысленны.
Холодно. Одиноко. Грустно. Дождь за окном. Капли бьют о стекло безутешно. Шелестят о чем-то бессловесные клены. Господи! Как хорошо быть бессловесным! Господи! Дай прикоснуться мне к этой бессловесности и слиться с ней! В своей молитве к Богу я попросил поселить меня в «Парфеноне». Я решил, что и в этой чудовищной Вселенной кто-то должен нести ее призрачным обитателям Свет Божественной Истины.
Необоснованность сомнения
Мы встретились с ним в исправительно-трудовом лагере. Его арестовали по какой-то политической статье, меня – по ложному доносу. Он был уже больным стариком со светлым, проницательным взглядом, с редкой седой бородой, мне шел всего лишь семнадцатый год, я верил в жизнь, верил в правду на земле. У него были проблемы со спиной, я помогал ему ложиться и вставать, приносил ему скудную лагерную похлебку. Когда он засыпал – укрывал его своим тонким одеялом. О нем говорили, что это великий русский философ или последний из русских философов.
Очень часто по вечерам в темной, холодной казарме мы подолгу беседовали на самые разные отвлеченные темы. Я называл его учителем, он меня – верным учеником. Таким образом, свой первый и единственный университет, его теологический, философский и исторический факультеты я прошел в лагере.
Однажды старик поразил меня удивительной мыслью. Она осталась в моей памяти, в моем сердце, она не покидает меня, она поддерживает меня в этой жизни. Речь зашла о существовании Бога. Мы работали в лесу: железными пилами валили строевые сосны.
- Учитель, Вы постоянно говорите о Боге, но докажите мне, что Он есть.
- Доказательство Бога абсурдно.
- Почему?
- Потому, что в Боге невозможно усомниться.
- Но ведь многие сомневаются!
- Сомневаются, ибо не обращают внимания на само сомнение. На возможность или невозможность его с логической точки зрения.
- Не пойму! Объясните!
- Бог есть бытие в истинном смысле этого слова. Если Его нет, то ничего нет. Значит, нет и сомневающегося, значит, нет и самого сомнения. Но сомнение есть, следовательно, есть сомневающийся, следовательно, есть бытие, следовательно, есть Бог.
- У Вас получается, само сомнение в Боге, парадоксальным образом, доказывает Его существование.
- Получается! Есть в этом какой-то таинственный и глубокий смысл.
Два пути
Если действительно человек сотворен по Образу и Подобию Бога, если действительно человек содержит в себе, в своей душе бездонные глубины Божественного, то трагедия его заключается в том, что он не может без Бога с ними справиться, ими овладеть, их актуализировать. И тогда эти бездны начинают на него давить изнутри всей своей бесконечностью, жизнь человека превращается в ад. О как хотел бы он обрести абсолютность и самодостаточность в бытии! О как хотел бы он быть полновластным хозяином самого себя! Но тщетно: ни в жизни, ни в смерти, ни в творчестве, ни в познании, ни в вере, ни в любви не найти ему успокоения без Бога. Что бы он ни делал, чем бы ни занимался, куда бы ни стремился, нет ему избавления от собственной тьмы, от собственного непостижимого, от собственной запредельности. Самое страшное, когда человек пытается отказаться от этих глубин, забыть эти бездны, когда человек пытается убежать от них в науку, в искусство, в религию, в философию. Вместо переживания истины у него получается размышление об истине, вместо переживания Тайны - размышление о Тайне, вместо живого общения с Богом – размышление о Боге.
Итак, только два пути есть у человека: либо к Богу, в живую глубину Бога, либо в идеальный, но мертвый универсум культуры, развоплощающий жизнь, расчеловечивающий человека. В смысловом поле Русского мира чаще всего выбирают первый путь, в смысловом поле Запада чаще всего второй.
Иммануил Кант и монах
Кант монаху: Если я честен перед самим собой и если я честно исполняю моральный закон, то я не подвержен пороку, какие бы беды со мной ни случились, какие бы страдания на меня ни свались. Не важно, согласен с этим Бог или нет.
Монах Канту: Понимаете, возможна порочная непорочность, когда непорочность замыкается в себе и превращает себя в Бога.
На приеме у Сталина
Советский писатель Михаил Афанасьевич Булгаков до конца своей жизни ждал встречи со Сталиным. 18 апреля 1930 года генсек сам ему позвонил, предложил встретиться и поговорить, но потом почему-то передумал, что-то изменило его планы. Булгаков же надеялся, готовился, фантазировал, искал темы, делал наброски возможной беседы, играл с самим собой в вопросы и ответы. Навязчивое чувство ожидания мучило и терзало душу писателя несколько лет. История не позволила вождю и гению посмотреть друг другу в глаза, история не позволила им поговорить о самом главном. Быть может, она испугалась за себя, испугалась за то, что откроется ее последняя тайна. И все-таки встреча состоялась – состоялась в сознании Булгакова и в сознании Сталина.
Мрачный кабинет Московского кремля. Окна завешаны голубыми шторами. Фиолетовые мотыльки от люстры скользят по золотистым корочкам книг, по темно-коричневым спинкам стульев. На стене большие красивые часы и портрет Ленина. На столе включенная лампа и раскрытая папка с исписанными листами. Писатель от волнения ослабил галстук. Сталин трубкой предложил Булгакову сесть. Бесконечная минута изучающего молчания.
- Здравствуйте, Михаил Афанасьевич! Рад, что, наконец-то, мы встретились.
- Здравствуйте, Иосиф Виссарионович! И я рад, я очень долго ждал этой встречи!
- Мы – политики – люди подневольные.
- Понимаю.
- Как Ваше здоровье?
- Спасибо. Со здоровьем на данный момент лучше. По крайней мере, нет головных болей.
- Ну, слава Богу.
- Я мечтаю, товарищ Сталин, целиком погрузиться в работу, я мечтаю полностью отдать себя творчеству! У меня есть идея одной очень интересной пьесы…
- О творчестве как раз хотелось бы Вас спросить.
- С удовольствием отвечу на все Ваши вопросы!
- Я прочитал последнее Ваше произведение и не до конца его понял.
- Какое именно?
- Там, где Вы пишете о дьяволе и Христе. Очень интересная получается книга!
- Не мог предположить, что Вы ее…
- Читал, читал! От меня ничего не скроешь! Я все знаю! Или почти все!
- Пока это еще не совсем книга, товарищ Сталин, еще очень много предстоит сделать. Я пишу ее уже более десяти лет, с большими перерывами. Пишу не для печати, пишу для самого себя. Пишу в память о своем отце, который был доктором богословия в Киевской Духовной Академии.
- И, тем не менее, кое-кому Вы ее уже читали.
- Читал, чтобы проверить выбранный маршрут, читал, чтобы получить критику со стороны.
- Опасная у Вас получилась вещь, опасная не только для нас, но и для наших идеологических оппонентов.
- Кого Вы имеете в виду?
- Я имею в виду попов.
- В чем же опасность?
- Ну, как же? У Вас слишком приземлен Христос и слишком возвышен дьявол.
- Возможно, но Бог, какой бы образ Он ни принял, пусть даже образ бедного, безродного подкидыша, все равно остается Богом, и дьявол, сколько его ни возвышай, все равно останется существом сотворенным, зависимым, относительным, нуждающимся в божественной любви.
- Не буду с этим спорить, я не богослов, я – последовательный и непримиримый марксист-ленинец. И нам, марксистам-ленинцам, Вы в своем романе отвели страшную участь. Мы у Вас хуже воров, убийц, висельников, насильников, мы не имеем права на существование. Нас вместе с Берлиозом Вы хотели бы отправить в небытие.
- Не совсем так, Иосиф Виссарионович. Это делаю не я. Атеисты сами выбирают небытие, соглашаются с небытием. Они сами отправляют себя в небытие, не веря в загробное существование, однако это неверие является разновидностью веры – веры в небытие.
- Михаил Афанасьевич, скажите мне честно, без лукавства, вот Вы – верующий человек?
- Да, товарищ Сталин!
- Где же в таком случае Ваше милосердие? Встанем на Вашу точку зрения! Допустим, Бог есть, допустим, мы заблуждаемся. Допустим, в силу своих заблуждений мы натворили здесь много плохих дел. Разве за это нас следует уничтожить? Христос был гораздо милосерднее вас – верующих, Христос был милосерднее наших попов, которые пугают огнем геенны маленьких детей, которые пытаются навязать простым людям веру в благого Творца с помощью страха перед вечными муками. Христос призывал прощать врагов своих, он защитил падшую женщину, он умолял на кресте Отца Небесного, чтобы Отец простил его палачей.
- В моем романе, товарищ Сталин, также есть всепрощение. У меня Маргарита просит Воланда избавить от заслуженных мук Фриду, у меня Мастер освобождает от «страшного бессмертия» Понтия Пилата, у меня Иешуа считает всех людей добрыми и прощает на кресте своего палача…
- Итак, Вы полагаете, что в конце времен наступит «вечная гармония» Ивана Карамазова, «всеобщий апокатастасис» Оригена и Григория Нисского, жертвы истории найдут в себе силы простить своих палачей.
- Да, я так думаю и верю в это! Господь им поможет!
- Скажите мне, только честно! А меня простит ли Бог за мои грехи, за то, что я веду беспощадную борьбу с моими внешними и внутренними врагами?
- Если вернетесь к Богу, если раскаетесь, простит!
- Вы твердо в этом уверены?
- Да, уверен! Вспомните притчу о блудном сыне!
- Хорошо! Очень хорошо! У меня больше нет к Вам вопросов, Михаил Афанасьевич, Вы свободны и можете идти.
- Что же мне делать с моей книгой?
- Спокойно дописывайте! Никто не посмеет ее у Вас отнять, никто не посмеет ее уничтожить. Я сам позабочусь об этом!
Предметы оттаяли, предметы вышли из своих границ. Время нежной детской ладонью смыло их расплывшиеся пятна. Белый кадр пленки. Чистый Свет. Свет истины, милосердия и всепрощения. Вечность. Тишина. Покой.
Первое мгновенье Вселенной
Если бы нас не было в первое мгновение Вселенной, нас не было бы в ней никогда.
Разговор об абсурде с…
- Здравствуй мой печальный русский друг! Забыл, как зовут тебя: Алекс, Алексей, Александр...
- Здравствуй, не желаешь водки?
- Спасибо, для меня лучше кофе. Любезный! Будь добр! Принеси мне чашечку кофе!
- Напрасно, нет ничего лучше русской водки.
- Может быть.
- Сомневаешься?
- Я всегда сомневаюсь, даже в собственном сомнении.
- Жаль.
- Как тебе моя последняя пьеса? Читал?
- Читал.
- Здорово?
- Здорово. Но есть небольшой изъян, о котором я постоянно думаю, читая твои произведения.
- Художественный?
- Метафизический.
- Любопытно узнать.
- Все дело в том, что абсурд – зависимая категория. Его невозможно осознать, если не знаешь смысла, если не имеешь смысла в себе, если сама структура бытия не создана как смысл.
- Была создана как смысл! Но потом в ней что-то нарушилось, что-то сломалось. Красивая игрушка, на которую все любовались, превратилась в связку лезвий. И попробуй ее тронь!
- Допустим, все в этом мире абсурдно, допустим, в каждом своем звене реальность абсурдна, тогда как ты пишешь и зачем ты пишешь? Почему ты веришь в то, что тебе удастся реализовать художественный замысел? Почему надеешься, что тебя поймут и оценят? В мире абсурда рассчитывать на это бы было нельзя.
- Абсурд не означает, что в мире отсутствует возможность установления рациональных связей, смысловых линий.
- Но в твоих произведениях такое встречается, твои произведения только об этом и говорят.
- Я беру саму сущность происходящего.
- Сущность происходящего самим своим делением на сущность и происходящее задает перспективу понимания, а значит абсурда нет.
- Абсурд по ту сторону событий, абсурд в их сцеплении, абсурд в том, как они бьют по мне, издеваются надо мной, уничтожают меня, не дают моей воле осуществлять своеволие, не дают моему сознанию творить из ничего.
- То есть абсурд в том, что ты не Бог.
- Пожалуй. Это мне нравится, с этим я готов согласиться.
- Но истинный Бог во имя своего творения позволяет творению себя распять на кресте, истинный Бог пожертвовал собой, истинный Бог прощает на кресте своих палачей. Готов ли ты пойти на это?
- Нет! Говоря о Боге, я имел ввиду философский Абсолют, мыслящий себя, наслаждающийся созерцанием своих глубин, ни от кого не зависящий, в том числе и от своего отношения к миру.
- Понимаю. Он погружен в самого себя и не несет ответственности за происходящее.
- Он воспринимает мир как собственную грезу.
- Вот и ответ: мир абсурден с точки зрения философского Абсолюта, считающего мир своим сновидением.
- Надо же – кофе остыл!
- Ничего страшного, ведь это не кофе, а твоя греза о кофе.
- Шутишь?
- Нет. Пытаюсь говорить с тобой на языке твоего творчества.
- Ну вот, а у меня еще и простуда.
- Ничего страшного, ведь это не простуда, а твоя греза о простуде.
- Продолжаешь шутить?
- Не могу понять, что тебе не нравится.
- Есть обычная жизнь, а есть чистое умозрение.
- Если они не совпадают, ты лжешь себе.
- Время! Заговорился я с тобой. Сейчас в поликлинику за таблетками и писать.
- Желаю удачи!
- Обещаю включить тебя в одно из моих произведений.
- Напрасно. Я буду мешать тебе созданное Богом бытие трактовать как абсурд.
- Не получится. Я превращу тебя… в многоножку.
- И она будет преследовать своего творца до конца жизни.
Мудрость и истина
Любовь к мудрости и любовь к истине – не одно и то же, ибо мудрость, может быть, заключается в том, чтобы жить вопреки истине или, не замечая истины.
Ангел и философ
Однажды ангел Божий пожалел ищущего истину философа и предстал перед ним. Он сказал философу: «Я знаю, как честно и добросовестно ты пытаешься найти суть бытия, я знаю, как много ты прочитал древних трудов, как много изучил философских систем. Я видел, как мучилась твоя душа от несоединимости, несовместимости противоположностей, от неразрешимости парадоксов. Господь послал меня открыть тебе абсолютную истину. Готов ли ты выслушать меня?» Презрительно улыбнувшись, философ ответил: «О блаженное дитя вечности! Постарайся понять и запомнить! В философии чудес не бывает! Перед разумом все равны! А в разуме не может быть никаких скачков и разрывов. Истину нельзя открыть вне разума и передать потом в виде красивого подарка. Истина, если она есть, уже должна присутствовать в разуме. По сути, истина и есть разум». После этих слов философа ангел исчез.
Что есть мудрость
Философия, по мысли древних эллинов, есть любовь к мудрости. Однако весь вопрос в том, что есть мудрость? Либо обретение истины, либо пребывание в гармонии с миром, либо – освобождение от истины, от мира и от самого себя.
О незыблемости сущего
Пойдем проверенным декартовским путем. Допустим, что чувства нас обманывают, допустим, что окружающий мир – призрак, иллюзия, мираж. Допустим, что и мои думы, мои мысли, мои идеи, мои убеждения столь же обманчивы, столь же иллюзорны. Что же осталось? Осталось мое Я, воспринимающее этот обман. Здесь Декарт останавливается: ведь должен быть кто-то, кто обманывается, кому все это снится. «Я мыслю, следовательно, я существую» – говорит он и объявляет существование субъекта познания первой самоочевидной истиной. Но не останавливаются буддисты, они считают, что Я – такая же иллюзия, они утверждают, что нет мыслящего, нет ощущающего, нет чувствующего. Итак, все есть обман, все есть сновидение, все есть мираж. Об этом писал в своих бесчисленных трудах великий учитель пустоты буддист Нагарджуна. Однако данное построение легко разрушить. Вернее, оно, странным образом, само себя разрушает, само себя уничтожает, ибо содержит в себе противоречие. Если все есть обман, то и само утверждение об обмане столь же обманчиво, так как принадлежит этому всему, включено в это все. Именно так возражали Нагарджуне его безымянные оппоненты. Сущее есть, сущее существует, сама иллюзия своей иллюзорностью доказывает бытие. Иллюзия без бытия невозможна. Иллюзия без бытия бессмысленна.
Солнце вновь ушло за горизонт. В ночном небе вновь загорелся Млечный Путь. В теплом гнезде вновь голубица высиживает птенцов. В прозрачности воды вновь играют рыбки. Между веток вновь паучок плетет свою паутинку. Мужчина и женщина вновь соединились в порыве страсти. Малое дитя вновь улыбнулось на голос матери. И да здравствует сотворенная Богом жизнь!