ИВС
Камера выглядела как школьный пенал с единственным карандашом-Евгением внутри. На железном, приваренном к стене лежаке, лежал матрас, больше напоминающий кусок жесткого картона. К матрасу прилагалось одеяло, тонкое, словно дверная щель. Окна в камере-пенале не было. Толстая дверь не пропускала из коридора никаких звуков.
На высоте под три метра в зарешеченной нише висела яркая стоваттная лампочка. Она заливала камеру резким белым светом. Свет горел постоянно. И это было самым страшным.
В первые несколько часов пребывания в камере, Женька нормально отнесся к яркому свету стоваттки. Ужас стал накрывать его чуть позже, когда он в буквальном смысле потерялся во времени.
Иногда открывалось окошка-кормушка, кто-то невидимый с той стороны ставил на откинутую полку оловянную кружку со стылым чаем и миску с баландой.
Сначала он даже пытался определить временной промежуток, через который открывается кормяк, но на третий или четвертый раз понял, что даже не может понять, прошло два или двадцать два часа между появлением очередной кружкой и миской.
А лампа под потолком горела. Яркая, как искусственное солнце в этой каменной пустыне. Лампа горела бесстрастно и равнодушно, без перерывов на условные ночь и день в камере-пенале без окна.
Когда он ложился на узкую железную шконку, накрывался тонким холодным одеялом с головой, закрывал глаза, яркий свет все равно сочился сквозь тонкую ткань и кожу век. Он с силой жмурился. Все усилия приводили лишь к тому, что с внутренней стороны закрытых глаз Женька видел белые, а потом цветные пятна, которые прогоняли сон.
Потом он попробовал вообще не обращать внимания на яркий свет. Переворачивался на спину, просто закрывал глаза, но через минуту-другую ощущал свет, который падал ему на закрытые веки, словно кирпич на голову невнимательного пешехода, который решил прогуляться рядом с неогороженной стройплощадкой.
Он отказался от попыток уснуть. Встал со шконки, начал мерить шагами узкий проход между кроватью и второй стеной. Шел до дырки в полу, что использовалась как нужник, потом разворачивался и через пять с половиной шагов оказывался у двери в камеру. Через пятнадцать-двадцать проходов голова у него кружилась, глаза резало, при попытке закрыть их, на задней стороне век словно взрывались петарды, что щедро сыплются из окон в новогоднюю ночь.
Он садился на узкую железку кровати, подтягивал к подбородку колени, накрывался с головой тонким одеялом. А потом к нему приходили они.
Сначала в основном толпились клиенты. Самые вредные из них. Один толстый мужичок все время требовал сбросить цену на замену масла, потому что Женька залил ему не 0W-30, а 5W-40. Только мужик орал благим матом так, как будто эксплуатирует свою тачку где-то на крайнем севере, а не в городе, где зимой снег лежит в лучшем случае две недели, а морозы ниже десяти градусов считаются стихийным бедствием.
Затем явилась барышня, чью машину он ремонтировал, когда к нему заявился чмошник с пистолетом. Девушка молчала. Только грустно смотрела на Евгения большими коровьими глазами. Иногда то из одного, то из другого выкатывалась крупная слеза и катилась у нее по щеке.
Следом появился и чмошник. Он по-прежнему держал в руке пистолет. Поднимал его, направлял на Женьку. Мир схлопывался до размера черноты дула, а за ним белело лицо чмошника. Женька ждал вспышки выстрела, но одновременно наблюдал, как меняется выражение лица человека с пистолетом. Словно невидимый скульптор лепил его прямо сейчас, не обращая никакого внимания на то, что работает с живым объектом.
Сначала лицо чмошника искажалось от ненависти, потом белое полотно разглаживалось, и вот уже ненависть сменялась недоумением и растерянностью. Следом за растерянностью в глазах несостоявшегося убийцы появлялся страх, что вот-вот сменит настоящий ужас... В этот момент лицо чмошника расплылось. Он растворился в воздухе, а черное дуло смерти расширялось, пока перед Женькой не появилась Настя.
Настя была одета в какую-то серо-белую больничную хламиду с пятнами крови на бедрах и в паху. В руках она держала маленький сверток. Улыбалась Женьке и говорила:
- Женечка, посмотри, какой у нас родился прекрасный малыш!
Настя откинула кусок ткани на свертке, а Женька увидел полуразложившееся детское лицо. Желтый толстый червяк выполз из черной глазницы мертвого маленького тельца…
Евгений отбросил одеяло, вскочил на ноги, прищурился от ударившего в глаза света, обхватил руками голову…
Один или два раза (точно он вряд ли бы смог сказать) его выводили из камеры и по длинным коридорам вели в какую-то комнату, где оба раза Евгения ожидал следователь Федякин.
Обе эти встречи Женька помнил очень и очень смутно. Во-первых, в тюремном коридоре его накрывало множество звуков, вроде лязганья железного засова камеры, который охранник запирал, скомандовав Евгению прислониться к стене. Пока они двигались, переходя с этажа на этаж, на уши давил стук кованных ботинок вертухая, хлопанье других дверей, доносившееся издалека, жестяной стук мисок и невнятные голоса, что долетали из камер, где сидельцы были набиты, что кильки в банке.
Оказываясь перед Федякиным, Женька пытался избавиться от шума навалившихся звуков, снизить уровень громкости, прийти в себя, а потому не особо прислушивался к тому, что говорит ему этот крупный мужчина напротив.
Да и что такого особенного он мог сказать?
Федякин призывал Евгения чистосердечно во всем признаться. Сказать, что да, хранил оружие в гараже, да, собирался использовать…
Женька даже не видел смысла задавать ему этот вопрос.
Он вообще не видел смысла с ним разговаривать. Просто сидел и в тупом оцепенении наслаждался тем, что есть еще несколько мгновений, пока его не отводят в узкий пенал с яркой лампочкой под потолком, а его не начинают навещать длинной процессией мертвые и живые, злобные призраки и женщина, которую он по-прежнему продолжает любить даже после ее ухода.
В очередной раз, оказавшись под яркой лампой, он снова принимал поток визитеров. Если бы в камеру заглянул вертухай, то не увидел бы никого, кроме человека с посеревшим лицом и красными слезящимися глазами, сидевшего на узкой шконке. А для Женьки каждый из приходящих был более, чем реальным.
Сначала он увидел мать за большим деревянным столом в окружении ханыг-колдырей с района, она смотрела на него прищурившись, держа в левом углу рта дымящуюся беломорину. Потом появился тщедушный брат, который протягивал Евгению белый сдувшийся волейбольный мяч. После брата нарисовался пьяный отец. Схватил огромной ручищей Евгения за грудки, а второй отвесил знатную оплеуху. Когда звезды в глазах перестали сверкать, Женька снова увидел Настю. Она опять откинула кусок тряпицы с маленького детского личика. Теперь он увидел, что половину головы мертвого малыша уже съели. В ушах раздавалось довольное чавканье клубка желтых червей, деловито копошащихся среди гниющей плоти.
Поездку в суд Евгений воспринял как божественный дар избавления от сумасшествия. Он уже стоял внутри его одной ногой. Оставался один маленький шажок, чтобы укрепиться в нем навсегда, но тут его выдернули в реальный мир, даже не подозревая, какое одолжение сделали.
В зале заседаний было малолюдно. Процесс больше напоминал закрытый, хотя любой желающий мог зайти сюда прямо с улицы. Желающих не было.
Евгений сидел в железной клетке, рядом с которой стоял охранник. За столом перед ним сидела толстая тетка, бесплатный адвокат, которую ему выделили в силу закона.
С другой стороны расположился государственный обвинитель. На возвышении с торца зала в черной мантии сидел судья. На приставном стульчике у маленького столика слева от судейского возвышения – девица-секретарь, которая что-то нервно тарабанила на раздолбанной пишущей машинке.
Всем присутствующим в зале было все равно более, чем полностью.
Женьке потому, что понимал, никому ничего не докажешь. Эти люди все уже для себя решили.
Тетеньке бесплатному адвокату потому, что она отбывала номер. Она сидела тут за зарплату, и какая разница, что станет с ее подзащитным. В самом деле, не ссориться же из-за него с прокурорскими?
Обвинителю было все равно, потому что у него обострилась язва желудка, пусть из присутствующих никто об этом и не знал. Он жалел о том, что не успел выпить перед заседанием пару таблеток но-шпы, в потому хотел быстрее прочитать то, что должен прочесть, хотя и понимал, что все это пустая формальность.
Судье рассматриваемое дело было понятно до зевоты. Конечно, имелись некоторые шероховатости, вроде пистолета глок, но найденного патрона от карабина «Сайга», но кого интересуют такие мелочи? А в сегодняшнем расписании стояло еще восемь дел. Все их тоже необходимо рассмотреть сегодня и каждому из обвиняемых вынести приговор. Само собой обвинительный, так как оправдать хоть кого-то в зале суда, больше напоминало бы ЧП, чем нормальную работу суда.
Через пятнадцать минут Евгений получил приговор: четыре года лишения свободы в колонии общего режима.
Через два дня, – удивительно, но за оставшееся время, что он провел в пенале с вечно горящей лампочкой, в этот раз никто к нему не явился, – трясся в зарешеченном вагоне по известному вооруженной охране маршруту.
Женьку лишь немного смущало то, что поезд катил на юг, а не север. Зато несказанно радовало, что к вечеру в арестантском купе, где кроме него обретались еще шестеро бедолаг, основное освещение сменялось на блеклое дежурное, окрашивая лица попутчиков в мертвенно-синюшный цвет.