Письмо
На столе стояли грязные тарелки и полупустые фужеры. Между ними затесались несколько стопариков с остатками спирта, который пили медики на поминках.
Свет в комнате не горел. Серые сумерки норовили через несколько мгновений уступить место ночи. На тонкой границе между светом и тьмой на противоположной стороне стола проявлялись два силуэта.
Сначала они выглядели размытыми, словно сотканными из колебаний воздуха, что поднимал тюлевую занавеску, залетая в форточку. Потом силуэты превратились в знакомых Степану людей.
Напротив него сидела женщина, с лица которой свисали полоски обожженной кожи и мальчик с глазами навыкате и ярко-красным отпечатком на тонкой шее.
Какое-то время эти двое сидели молча, опустив головы. Потом поднимали на Степана мертвые невидящие глаза. А еще через несколько мгновений по-звериному скалились, обнажая кривые желтые клыки. Потом женщина кидалась под стол, стараясь добраться до промежности Степана. Мальчик прыгал сверху, пытаясь вцепиться в горло.
Обычно после бросков незваных гостей Степа просыпался. Обнаруживал себя в мокрой от поста постели с легким одеялом, скатанным в области поясницы или намотанным вокруг шеи.
Степан даже как-то свыкся с этим постоянным кошмаром.
Конечно, в иллюзорном обществе ночных призраков было мало приятного, но он чувствовал даже некоторую пустоту, когда просыпался по утром после редкой ночи без сновидений.
Просыпался, быстро вливал в себя обжигающий кофе и ехал на кладбище.
Он бывал на могилах сестры и матери чуть ли не каждый день.
А больше ему некуда было ехать. Больше у Степы не осталось близких людей. Только здесь, сидя на корточках перед двумя занесенными снегом холмиками с деревянными крестами и черно-белыми фотографиями родных лиц, он чувствовал себя немного спокойнее.
Он рассказывал сестре и матери вслух о том, что происходит в его жизни, ставшей слишком бедной на события. О своем постоянном кошмаре. Пытался оправдаться или получить запоздалый совет, а, может, нужно было рассчитаться лишь с реальным убийцей и не трогать его родных?
Ответов у Степана не было. Ждать их от когда-то близких людей, превратившихся просто в тела, лежащие на глубине полутора метров, тоже вряд ли стоило. И все же на кладбище Степану было немного легче. Хотя бы на какое-то время.
После ночи с привычным кошмаром с утра он отправился к сестре и маме.
На могиле матери Степана ждал неприятный сюрприз.
Черно-белое фото на деревянном кресте было залито синими чернилами. Тут же рядом обнаружилась пустая стеклянная баночка. В морозном воздухе разносился стойкий запах химии.
Степа оглянулся по сторонам, словно надеясь обнаружить злоумышленника.
Над кладбищенскими тропинками крутилась легкая позёмка. Вблизи никого не было. Только к выходу с кладбища неторопливо брела слегка сгорбленная фигура. Степа так и не понял, мужчина это или женщина. Рассмотреть человека мешала тонкая снежная пелена и большой черный зонт, который почти скрывал голову раннего посетителя.
«Когда же мы успели так оскотиниться?» - подумал Степан, пытаясь стереть чернила с фотографии несвежим носовым платком.
Похоже, фотографию придется менять.
Потом нужно будет сделать и гранитные памятники, тогда изображения так просто уже не испортишь.
На лавочке у подъезда Степан увидел Любовь Алексеевну, красиво стареющую, ухоженную женщину, которая всегда ходила в черном. Она опиралась на большой черный зонт с черепаховой ручкой.
- Здравствуй, Стёпушка! Как ты? - спросила соседка с восьмого этажа.
- Спасибо! Держусь, - вежливо ответил Степан.
- Надо же, горе-то какое, - вздохнула Любовь Алексеевна. – Машеньку очень жалко.
Почему-то элегантная старушка ничего не сказала про мать Степана. Его это даже немного задело. Он собирался открыть рот, но она предвосхитила его реплику.
- Про мать твою, извини, ничего хорошего сказать не могу. Знаешь, ведь как: о покойниках либо хорошо, либо ничего. Вот ничего говорить и не буду. Только выполню ее последнюю волю.
Степа молча и внимательно смотрел на Любовь Алексеевну. Та продолжала:
- Говорят еще, что люди иногда чувствуют, что скоро уйдут. Вот и мать твоя, видать, чувствовала. За неделю перед случившимся ко мне пришла, в ноги упала, о прощении молила, да тебе кое-что просила передать.
- Пойдем, передам, - перебила Степана соседка. - А простить? Да чего уж теперь, может, Бог ее простит, только думаю, что не вверх ее определили, а вниз. Пусть дело давнее, но я все-таки буду рада, если черти уже разогрели для нее сковородки.
В квартиру Любовь Алексеевна Степана не пригласила. Через минуту вынесла конверт, на котором материнской рукой было написано «Моему сыночку Стёпушке».
Дома на кухне Степан налил себе большую кружку крепкого чая. Сел за стол. Распечатал конверт и достал оттуда несколько листочков в клеточку с аккуратными строчками материнского почерка.
Из письма он узнал и о романе матери с итальянским мачо, и о том, что она давно и плотно сотрудничала со структурами госбезопасности, а вот дальше начиналась настоящая жесть.
«Дорогой мой сыночек, - писала мать. – Я не знаю, простишь ли ты меня хоть когда-нибудь. Я очень, очень, очень перед тобой виновата. Больше двадцати лет все носила в себе, не было у меня сил рассказать тебе правду. Решила, что напишу. Может, когда-нибудь, когда меня уже и на этом свете не будет, ты все узнаешь.
Помнишь, я рассказывала тебе, когда ты был маленький, что отец твой погиб на заработках, поехав добывать золото?
Так вот, всё это неправда. А правда слишком горькая и неприятная, чтобы можно было говорить её маленькому мальчику. Да и большому и взрослому тоже говорить её тяжело, тем более, когда только я во всём виновата.
Всё началось еще когда и тебя на свете не было, но я уже носила тебя под сердцем…»
- Ты дома, мать? – Сергей светился, что твой медный пятак. – Иди сюда, дело есть!
Она пришла на кухню, где муж уже сидел на своем любимом месте в нише между столом и довольно урчащим холодильником.
- Слушай, любимая, мне нужна твоя помощь! Как большого специалиста по связям с иностранцами.
- Ой, Сережа, да какой я там специалист, какие иностранцы, какие связи? – ответила она, присев на табуретку напротив.
- Ладно, не скромничай! Слушай, ну не век же нам с Мишкой прозябать в этом институте? Тем более, что мы, ладно, ладно, я, пусть и не без его участия, придумали настоящую пушку. Я тебе так скажу, это будет открытие. Да! ОТ – КРЫ – ТИ – Е! Новое слово в ядерной физике. И, если получим соответствующую публикацию где-нибудь на Западе, как знать, может еще и Нобелевскую дадут.
Муж с надеждой смотрел на нее:
- Посодействуешь? Подскажешь, к кому нам обратиться?
- Хорошо, - сказала, вздохнув. – Обещать ничего не буду, но попробую помочь, чем смогу.
«Пришлось мне, сынок, - писала мать, - напомнить о себе Антонио. А уже он помог организовать встречу с прессой для Сергея и Миши. Только, как понимаешь, у меня не было иных вариантов, чтобы не сообщить об этой встрече своему куратору. Было бы не по инструкции.
Но в этот раз я ничего не писала. Пришла к нему. Упала в ноги и просила, чтобы помог, как-то решил по-тихому. Откуда мне было знать, что две человеческие жизни легко меняются на генеральские звездочки?
Наши мужчины поехали в столицу встречаться с итальянским корреспондентом. Там их и арестовали. Домой они не вернулись.
Прости меня, сынок! Хоть и нет мне прощения!
Папу твоего расстреляли за измену Родине, а его друг Миша погиб в первые несколько месяцев после закрытого суда на какой-то северной зоне.
И бывшая моя подруга Любаша тоже никогда меня не простит. Я ведь отняла у нее не только мужа, но и ребенка. Выкидыш у нее случился на нервной почве.
Хорошо хоть на улицу нас не выкинули из служебных квартир, а ведь могли бы…»
Степа отложил исписанные листки в сторону. Глотнул остывшего чая.
Черной волной изнутри поднималась злость. На мир, на мать, написавшую только что прочитанное, на соседку с восьмого этажа, на убийцу, ставшего невольной причиной открывшейся неудобной и страшной правды.
Некурящий Степан испытывал непреодолимое желание затянуться табачным дымом.