О концепции "украденной победы" (2)

Начало
Пишет otshelnik_1
ПЕРЕЧИТЫВАЯ ДЕНИКИНА.
Надо сказать весьма поучительное чтение…

Генерал А.И. Деникин много и с возмущением рассказывает в своих воспоминаниях о разрушительной деятельности социалистической печати после Февраля, проклинает большевиков, и все это только для того, чтобы каким-нибудь очередным абзацем полностью опровергнуть свои же собственные слова и расхожую легенду о «большевиках - разрушителях армии». Впрочем, о причинах этой «шизофрении» речь пойдет ниже.
«Было бы, однако, неправильно говорить о непосредственном влиянии печати на солдатскую массу. Его не было, как не было вовсе и популярных газет, доступных ее пониманию».

Оп-п-паньки!
Оказывается, не было газет «доступных пониманию» солдатской массы!
Причем «не было вовсе»!
И не было «непосредственного влиянии печати на солдатскую массу». Естественно, не было, если не было газет, доступных ее пониманию, от слова «совсем».
Иными словами, большевики оказывается, вообще, не озаботились созданием такой печати. А зачем? Агитировать солдат против войны? Так они и так все поголовно за мир были. «За мир без аннексий и контрибуций». Все митинги выносили именно такие резолюции. Конкретно это означало: в наступление не идти, или на позиции не выступать… Солдат на фронте за мир агитировать не нужно было… Те, кого Деникин называет армейскими «большевиками» – это, как правило, попросту самые злостные солдаты-бузотеры.
Большевикам нечего было делать на фронте. Они стремились взять власть, которую можно было взять только в столицах. А большевиков, т. е. членов РСДРП(б) было мало, очень мало. Кроме того, на фронте было очень опасно, и дело было вовсе не в немцах, а в наших солдатах, которые не так уж часто бывали трезвыми. Большевик ты, не большевик, на лбу-то ведь у тебя не написано. Они сначала стреляли, а потом… Впрочем, потом они тоже не разбирались. Смысла не было.

«Печать оказывала влияние, главным образом, на полуинтеллигентскую часть армейского состава… Идеи, воспринятые из газет, и преломленные сквозь призму понимания этой среды, поступали — уже в упрощенном виде — в солдатскую массу… А в массе все эти понятия, обнаженные от хитросплетенных аргументаций, предпосылок, обоснований, претворялись в простые до удивления, и логичные до ужаса выводы.В них преобладало прямолинейное отрицание:— Долой!Долой… вообще все опостылевшее, надоевшее, мешающее так или иначе утробным инстинктам и стесняющее "свободную волю" — все долой!»

Ох, хитрит генерал…
Идеи, значит, из газет поступали в массы через «испорченный телефончик» полуинтеллигентской армейской прослойки, «в упрощенном виде». Но, может быть, это «упрощение» только добавляло разрушительной силы социалистической пропаганде?
Ничего подобного. Солдатская масса, по мнению Деникина, на этом «упрощении» не останавливалась, а производила с «идеями» совсем уже беспощадную процедуру: она освобождала их от «хитросплетенных аргументаций, предпосылок, обоснований».
То есть освобождала идеи от того, что и составляет само понятие идеи. В результате оставался только голый лозунг. То есть самих большевистских идей масса не воспринимала, ибо лозунг - это не идея!
(Ну, генерал! И в то же время формально он не соврал. Он одновременно и у поверхностного читателя создал словесными выкрутасами иллюзию эффективного воздействия большевистской пропаганды на солдат, и нам, въедливым читателям, дал возможность понять, что это все неправда!)

Человек откликается на чужой лозунг только в том случае, если в его душе уже вызрели его собственные идеи, этому лозунгу созвучные. Идеи, порожденные его личным опытом!
И Деникин дополнительно подтверждает это, говоря об «утробных инстинктах», как истинной причине «прямолинейного отрицания» всего. «Утробный инстинкт» - эта принижающая солдат характеристика вполне понятна в устах генерала, которому сильно не повезло с «неправильными» нижними чинами. Важно, что в данном случае «утробное» - это, очевидным образом, то, что внутренне выношено самим человеком на основании его личного опыта, а не нашептано в уши коварным большевиком, работающим за немецкие деньги.

На это же указывал впоследствии В.Б. Станкевич:
«С каким лозунгом шли солдаты? Они шли, повинуясь какому-то тайному голосу, и с видимым равнодушием и холодностью позволили потом навешивать на себя всевозможные лозунги».

Стремясь подчеркнуть тот факт, что мотивация революционных солдат не имела внешнего источника, Станкевич, говоря о внутреннем голосе, которому повиновались солдаты, называет его «тайным», т. е. сокровенно-личным.

Выводы, к которым приходили солдаты, Деникин определяет, как «простые до удивления, и логичные до ужаса».
Логичные!
Причем до ужаса.
Согласен, солдатам в логике не откажешь.
Логика это как раз то, что труднее всего увидеть в деятельности генералов-февралистов. Она у них ужас вызывает.

Разрушение традиционного общества проявилось не только в разрушении общественных устоев, но и в причудливой, нездоровой трансформации сознания определенной части русской элиты. Идеологемы модерна не заместили в их сознании традиционные представления, а фрагментировали их и намертво спеклись с этими фрагментами. При этом сами идеологемы («западные ценности») усвоены были предельно поверхностно. Они и на Западе-то выполняли функции во многом декоративные (социал-демократы, кстати, «ценностям буржуазного строя» цену знали), а уж в головах политиков и генералов они образовали чудовищную химеру. Фактически получилось, что понятия: «долг», «честь», «вера», да и само «отечество», для многих оказались намертво ассоциированы с туманными представлениями о ценностях «западной цивилизации», и, главное, с верностью союзникам по Антанте до гробовой доски.
В результате образовался слой, который вполне уместно назвать «не мозгом нации».

Более консервативный ген. П.Краснов, рассуждая о деникинской армии, писал, что, по его мнению, везде и во всем необходима была:
«…ориентация Русская - так понятная простому народу и так непонятная Русской интеллигенции, которая привыкла всегда кланяться какому-нибудь иностранному кумиру и никак не могла понять, что единственный кумир, которому стоит кланяться – это Родина.Добровольческая армия, как армия не народная, а интеллигентская, офицерская, не избежала этого и рядом со знаменем «единой и неделимой» воздвигла алтарь непоколебимой верности союзникам, во что бы то ни стало». АРР. Т.5, с. 221.
(Если бы еще и сам Краснов следовал своим декларациям, то прожил бы несколько дольше).

Однако сказано очень точно. Именно кумир! Именно «алтарь»! Святилище. Символ веры.
То есть речь следует вести об иррациональной идее, об «идее фикс», которая не может быть объяснена в рамках обычной логики, например, с точки зрения интересов России или даже личных интересов самих февралистов. Это была именно иррациональная фиксация!

Февралисты прекрасно видели, что армия перестала существовать, что, строго говоря, перестал существовать и народ, рассыпавшись на общины и индивидуумы.
Но проблема была в том, что выводов из увиденного они делать не могли, поскольку выводы эти для них были ужасны, и сознание отторгало даже попытки помыслить в этом направлении.
Ибо был единственный логический вывод из анализа ситуации – это немедленный выход из войны, немедленный сепаратный мир с Германией.
Это тот самый «вывод, логичный до ужаса», который уже сделали солдаты.
Деникин испытывает ужас именно от того, что этот вывод предельно логичен, но действовать в этом направлении для людей типа Деникина было равносильно самоотрицанию. Он даже мыслить в этом направлении не мог себе позволить. Верность союзникам была инвариантом, относительно которого вращалось все! Эта «верность» намертво спеклась с понятиями «долга», «чести» и даже «отечества». Сама Россия и ее Народ уже не воспринимались вне этой «верности».

Тот же Краснов, касаясь положения весны 1917 года, мог позволить себе хотя бы помыслить:
«Ясно было, что армии нет, что она пропала, что надо, как можно скорее, пока можно, заключить мир и уводить и распределять по своим деревням эту сошедшую с ума массу».«По всей армии пехота отказывалась выполнять боевые приказы… Война замирала по всему фронту, и Брестский мир явился неизбежным следствием приказа №1 и разрушения армии. И если бы большевики не заключили его, его пришлось бы заключать Временному Правительству».

А в сознании Деникина царит чудовищная шизофрения. Он много раз повторяет, что армии нет.
Но…
Далее предлагается любой бред, но только не заключение мира с Германией.
Его мысль (и не только его), как зафлаженный на облаве волк, не может перескочить через красные флажки «верности союзникам», которая стала символом веры.

Союз между государствами, это совсем не то же самое, что дружба между людьми. Хотя на банкетах и произносятся такие же речи, как и в дружеском застолье, только еще более напыщенные и восторженные. У союзников есть общий интерес, и есть общая цель. Однако этот общий интерес может составлять лишь малую долю их государственных интересов, большая часть которых может и не совпадать. Более того, многие их них могут пребывать в остром взаимном противоречии.
Если при выполнении союзнического долга у государства появляются форс-мажорные обстоятельства, и возникающие при этом возможные потери превышают выгоды от совместной победы, то правительство не только имеет право, но и обязано разорвать договор и выйти их войны. Правительство должно блюсти интересы своего народа и государства.
При этом брошенный союзник может сколько угодно возмущаться подобным «предательством». Ему ведь нет дела до проблем партнера, вызванных форс-мажором. Ему нужно, чтобы он сдох, но довоевал. Причем иногда предельно желательно, чтобы довоевал и при этом обязательно сдох, или почти сдох. Тогда не надо будет делиться плодами победы.
А если еще «союзнички» косвенно приложили руку к возникновению форс-мажора у государства, им союзного, в результате чего тому грозит социально-политический крах и территориальный распад (причем плодами этого опять же воспользуются заинтересованные «союзнички»), то правительство такого государства просто обязано решительно разорвать союз и выйти их войны.

И все, кто в такой ситуации требуют продолжения войны, объективно являются предателями Родины и врагами народа.
И все, кто стремятся вывести страну из войны и заключить сепаратный мир, объективно совершают в высшей степени патриотический акт, даже если они руководствовались при этом социал-демократическими заморочками.

Но эта простая логика не для Деникина и ему подобных. А вот его солдаты «невежественные и малограмотные» вполне способны сделать выводы «простые до удивления и логичные до ужаса», поскольку в головах у них нет деникинских тараканов.

Вот и еще один - командующий корпусом барон А. Будберг, будущий сподвижник А. Колчака. Из дневника барона Будберга.
«Все более и более углубляюсь в свое убеждение, …что единственная лазейка из создавшейся разрухи… это немедленный переход к добровольческой армии и разрешение всем нежелающим воевать уехать домой…Лучше иметь 4000 отборных людей, чем 40000 отборной шкурятины…»

В течение трех лет 10-миллионная Русская армия в здоровом состоянии пятилась перед армией германской, а теперь сократившись до 1-го миллиона, она может дойти до победы?
И ведь на этом уровне рассуждает генерал, командующий корпусом!
Он ищет «лазейку из создавшейся разрухи», в то время, когда его солдаты указывают ему на широченный выход – это мир с Германией.
Сепаратный мир и немедленное погружение в решение острейших (!), просто кричащих (!) внутренних проблем. И одна из этих проблем - это «наши доблестные союзники», уже готовящиеся прибирать к рукам Среднюю Азию, Закавказье, примеряющиеся к Русскому Северу и Дальнему Востоку, верстающие на картах новые государственные образования: Идель-Урал, Казакию, а там, глядишь, и Урюпинскую Демократию, и Моршанскую Директорию...
Но для Будберга это немыслимо.
Робот не может навредить человеку.
Для белых генералов предать наших западных партнеров – немыслимо!
Всё видят, всё понимают. Между собой матерят «союзников» за двойные стандарты, за меркантилизм, даже за предательство.
Но против человека робот не пойдет.

Деникин лучше, чем кто-либо другой, знает и видит, во что превратилась армия, но при этом он прилагает все усилия, чтобы бросить ее в летнее наступление.
«Никогда еще мне не приходилось драться при таком перевесе в числе штыков и материальных средств. Никогда еще обстановка не сулила таких блестящих перспектив. На 19-тиверстном фронте у меня было 184 батальона против 29 вражеских; 900 орудий против 300 немецких; 138 моих батальонов введены были в бой против перволинейных 17 немецких».

Какие такие «блестящие перспективы»? При почти десятикратном численном перевесе полный разгром? Да ведь эту «перспективу» весны 1917 года он сам же и описал весьма колоритно.

«Многие части потеряли не только нравственно, но и физически человеческий облик. Я никогда не забуду часа, проведенного в 703-м Сурамском полку. В полках по 8-10 самогонных спиртных заводов; пьянство, картеж, буйство, грабежи, иногда убийства…».

И при всем при этом постоянным рефреном звучит тезис о большевиках, разлагающих армию. Может сложиться впечатление, что большевики эти самогонные спиртные заводы в полках и построили.
Как, вообще, видится это «разложение»? Агенты большевиков провоцируют верных долгу и присяге солдат и унтер-офицеров на пьянство, картеж и буйство? И верные долгу жрут ханку до «потери человеческого облика, не только нравственного, но и физического»?
Сомнительно. Впрочем, кто его знает. Говорят, Ильич умел находить убедительные слова.

Межсословную пропасть, которая после Февраля мгновенно стала явью и в армейской среде выразилась в острой вражде солдат к офицерам, Деникин объясняет все той же социалистической пропагандой.
Если бы Деникин действительно был настоящим русским генералом, если бы он не был англоманом, повернутым на британском государственном устройстве, которое ему мнилось и в России, то он бы тогда знал, как устроена Российская империя, интересам которой он обязан был служить целиком и полностью.

Традиционное общество, как правило, сословное. Сословное неравенство, как правило, неравенство вопиющее. Но этот порядок вещей освящен Церковью и умиротворен фигурой Монарха. Именно поэтому люди, в общем, воспринимали его терпимо (становилось невтерпеж – бунтовали).
Монарх здесь играл важнейшую роль.
Монарх в России усмиряет гордых, умеряет аппетиты алчных и посрамляет сильных.
Монарх - защитник народа от «сильных и сильненьких».
(Ну, конечно, …сами понимаете, по мере его собственных сил).
Это традиционное отношение к верховной власти мы могли наблюдать еще в сталинский период. Более того, отзвуки такого отношения к верховной власти дошли и до наших дней (не находите?).
Самым страшным для народа была «семибоярщина», боярская олигархия, то есть непосредственная власть над народом гордых, богатых и сильных. Поэтому народ после всех смут восстанавливал свою монархию, где монарх мог любого самого высокого боярина зачморить, как последнего смерда.
Монарх должен был следить, чтобы сословия, стоящие над простым народом, не борзели.
А народ терпел слуг государевых из уважения к нему и в расчете на то, что власть самодержавная не позволит «сильным и сильненьким» чересчур измываться над народом.

До 2 марта 1917 года народ к слугам государевым, включая офицеров, относился с почтением, козырял им и ел глазами начальство, стоя навытяжку.
Все изменилось в миг единый после отречения императора. Застарелая ненависть прорвалась наружу. Система перестала быть равновесной. Раньше даже формальный авторитет монарха защищал офицера, а теперь он остался один на один с низшими сословиями.
А на каком основании мы «низшие», а он «высший»! Раньше это было понятно - по монаршей воле. Это могло быть только в том случае, если над всем этим «офицерьем» еще выше стоит монарх защитник-народа (ну хотя бы формально «защитник»).
Офицер - отец солдатам, только тогда, когда он слуга царю.
А если монарха нет, то офицер - это враг. У него нет прав быть "над"!
Слой, который располагался между народом и монархом, был в народном сознании постоянным источником утеснений и обид. Он был всегда на подозрении (Они хотят без царя нами править, чтобы никто не мешал им нас в бараний рог гнуть).
Крестьянин (солдат) систему без царя воспринимает как предельно опасную. Все, кто выше его – это теперь его потенциальные враги, поскольку сверху на них управы нет.
И как бы они не ластились (мы теперь все граждане, мы теперь все равные), он все равно подсознательно воспринимает их как лютых врагов – работает подсознательная историческая память. Да и просто здравый крестьянский смысл.
Ведь крестьянина теперь защищает только его винтовка.

Деникин человек неглубокий, поверхностный, он остротой социального зрения не отличается.
Чуткий и зоркий В.Розанов сказал сразу: Русь слиняла в два дня, ничего не осталось, в том числе и «войска».
По ощущениям наблюдательного В.Станкевича «нечто», «коренящееся в народных глубинах», вырвалось в февральские дни наружу и буквально испепелило всякую власть, включая военную.

А близорукий Деникин ничего этого не видит.
«Праздничные дни трогательного, радостного единения между офицерством и солдатами быстро отлетели… Но ведь они были, эти радостные дни, и следовательно, не существовало вовсе непроходимой пропасти между двумя берегами…»

Деникин не видит, что социум уже мертв.
Признаки смерти социума до него доходят постепенно в процессе его армейской деятельности, и поэтому у него создается ощущение, что социум жив, но постепенно умирает. На самом деле это до Деникина постепенно доходит реальность. При этом Деникин не может не видеть и параллельного усиления большевиков, усиления их активности.
В результате он, как и многие его современники, не выходя за рамки эмоционально-созерцательного восприятия, связывает эти два процесса причинно-следственными связями.
Ведь эта связь «очевидна»!

Офицеров начали убивать сразу же в марте. Правда, сначала офицеров полиции: городовых, околоточных. Это то же самое, что обычные менты: постовые, участковые. Но быстро перешли и на прочих: морских и армейских. Убивали жестоко, порой предельно бесчеловечно. Это называлось «Великая и бескровная».

Про период стихийной демобилизации Деникин пишет.

«Потом "расплавленная стихия" вышла из берегов окончательно. Офицеров убивали, жгли, топили, разрывали, медленно с невыразимой жестокостью молотками пробивали им головы».

«Потом»?
Все это наблюдалось уже в марте, пусть и не в таких количествах. Просто людям вроде Деникина, Алексеева, Корнилова, Колчака в марте замечать это некогда было. В медовый месяц революции они изображали трогательное единение с массами.
Социалистическая печать виновата?
Или может быть все-таки творцы Февраля?
Ну, например, ген. Алексеев, арестовавший царя, ген. Корнилов, арестовавший царскую семью, офицеры штаба Колчака, арестовавшие великих князей? Не на них ли во многом лежит кровь русских офицеров?

Предупреждали же всех недоумков-преобразователей и переворотчиков: англоманов, галломанов и прочих духовных наркоманов.

«Не приведи бог видеть русский бунт - бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка».

Творцы Февраля не молоды были, но народа нашего не знали. Страшно далеки они были от народа, хотя многие из них (Алексеев, Деникин, Корнилов) сами из народа вышли. Дело в том, что, когда в сознании человека возникает неорганичный сплав-химера западного либерализма и фрагментов русской традиции, то такой человек превращается в абсолютного социально-политического идиота. Ну, не мозг нации точно…

Деникин пишет, что командиры полков в период летнего наступления просили нашу артиллерию не стрелять, так как залпы нашей артиллерии приводили солдат в состояние паники, которую невозможно было остановить.
Но ведь еще недавно, в период «снарядного голода», когда грохотала исключительно германская артиллерия, перепахивая русские позиции вдоль и поперек, солдаты и не помышляли о бегстве или неповиновении. Они мужественно переносили этот ад. Они шли в атаки под убийственным пулеметным огнем. Волнами, одна за одной. Ведь защитники крепости Осовец, которые пошли в свою последнюю атаку, «Атаку мертвецов», не были сделаны из особого теста. Это были обычные русские солдаты.
Деникин часто повторяет, что с весны 1917 года солдатами всецело овладел инстинкт самосохранения.
Инстинкт самосохранения в человеке живет всегда. Но кроме него есть еще кое-что, что поднимает солдата из окопа и заставляет идти в атаку. И это вовсе не страх наказания.
Вот это «кое-что» вдруг внезапно испарилось весной 1917 года, причем практически сразу во всей армии.
Да, что там, в армии, сразу во всей России!
И это произошло еще за месяц до того, как большевики в «женевах» начали собирать свои манатки.
Ведь в конце февраля, в самом начале марта произошло нечто судбоносное, трагическое, непоправимое!

Интересно, что же тогда произошло, господа фанаты белого движения? А, главное, какие... умники все это сотворили…
Сотворили в разгар тяжелейшей войны…

Окончание