Дело об отравлении ростовского купца Максименко (Российская Империя, 1888–1890 гг.)
Приветствие
Добрый вечер! Вы смотрите youtube-канал «Дилетант». Сегодня четверг, в Москве шесть вечера, и, как всегда, на своём месте программа «Не так». Но вместо Сергея Александровича Бунтмана сегодня я, Евгения Большакова, ну а Алексей Кузнецов, как всегда, здесь.
У нас сегодня очень интересное дело, и я даже рада, что я сегодня заменяю Сергея Александровича, потому что будет много всяких вскрытий, венерических болезней, отравлений. Все что нужно юной даме.
Ну да. Ну, в общем, вы предупредили в известном смысле, что на самом деле если вдруг у источника звука находятся дети, я бы их отодвинул подальше. Правда, после этого они, конечно, пересядут поближе, и это практически фрагмент из защитительной речи великого адвоката Фёдора Никифоровича Плевако, произнесённой именно по этому поводу. Там в один момент он как раз и говорит, что если вы, так сказать, скажете молодой девушке – вот, не делай этого, то вот ровно после этого она это и сделает, это он характеризует свою подзащитную, точнее, её определённые действия. Андрей нам сейчас, наш звуко- и видеорежиссёр, даёт первую картинку. Это внутренний титульный лист книги, которая издана практически сразу по окончании, это по завершении этого дела, 1891 год, «Дело об отравлении потомственного почётного гражданина Максименко. Отчёт о судебном разбирательстве». В трёх инстанциях: Таганрогский окружной суд, Правительствующий Сенат – кассационная инстанция, Харьковский окружной суд, куда Сенат это дело отправил на новое рассмотрение. Вот, собственно, на эту книгу я в основном и опирался, когда готовил эту программу. 23 февраля 1890 года, только-только закончился первый из судов, таганрогский окружной. Антон Павлович Чехов из Москвы пишет своему, одному из ближайших своих друзей, может быть, даже самому близкому на тот момент, в Петербург издателю Алексею Сергеевичу Суворину, с которым они ещё не поссорились из-за дела Дрейфуса – это произойдёт через несколько лет. «В случае если у вас пожелают пройтись насчёт оправдательного приговора в процессе мужеотравительницы Максименко в Ростове-на-Дону, то поосторожней. До процесса я разговаривал с защитником Холевой и мог убедиться, что Максименко совсем не виновата. Того же мнения и все ростовцы, аплодировавшие приговору». Ну, на самом деле, действительно, оправдательный вердикт первого суда, как и последнего, был встречен аплодисментами, это газеты зафиксировали, единственное, что я хочу сказать – в то время почти любой оправдательный вердикт встречался аплодисментами, даже если публика и была настроена против подсудимого или подсудимой. В чём, собственно, дело? Мы переносимся в Ростов – Андрей, дайте нам, пожалуйста, открытку примерно того времени, чуть позже, это рубеж XIX–ХХ века.
Смерть Николая Максименко
Ростов-на-Дону. Маленький, тихий, ещё недавно провинциальный город, который буквально за два десятилетия на глазах превращается в один из крупнейших городов Российской Империи. И действительно, в начале ХХ века он уже пятый[1] после Петербурга, Москвы, Одессы и Варшавы, если я не ошибаюсь, по-моему, даже в Киеве на тот момент меньше население, чем в Ростове, в 1914 году в нём будет 172 тысячи жителей. И вот в этом богатом южном, во многом купеческом городе, значит, проживает молодой ещё достаточно, то есть совсем молодой по нынешним временам, по тем – достаточно молодой человек, двадцатисемилетний, Николай Максименко, который вообще-то человек очень простого происхождения, ну, способностей – трудно сказать каких, но удачно женившийся на девушке из богатой купеческой семьи, тоже недавно разбогатевшей: когда она родилась, её отец был ещё начинающим предпринимателем из крестьян. Но довольно быстро сумел сколотить довольно крупный капитал, и в результате у него несколько серьёзных активов, из которых самое крупное – это собственное пароходство, занимающееся перевозом различных грузов по Дону, на Волге у него есть корабли. И вот так получилось – сейчас об обстоятельствах поговорим – что она влюбилась в него, между ними семь лет разницы. Когда она выходит замуж, ей семнадцать, если я не ошибаюсь, лет, ему, соответственно, там, двадцать четыре. И она переписывает на него – а к этому времени отец уже умер – она переписывает на него вот эти вот активы, это всё сыграет очень большую роль в этом деле. Они живут несколько лет в браке, детей не рождается – так получилось, а дальше следующая, собственно, ситуация: 1888 год. Он и она (кстати говоря, вместе с ним) в момент, когда он заболевает, находятся в городе Калач – это сравнительно недалеко, но, насколько я понимаю, это гораздо более комфортабельное для жизни место. Ростов – быстро строящийся большой город, а в Калаче и поспокойнее, и потише, и климат вроде как, говорят, погоды там получше. В общем, находятся они в Калаче – то ли по бизнесу, то ли по отдыху, и он там заражается сыпным тифом. Она его привозит в Ростов. Живут они в Ростове в её доме вместе с её матерью – соответственно, его тёщей, то есть он то, что в русском языке называется обидным словом примак, да? Он не жену привёл молодую, а он пошёл в дом к тёще. Тёща женщина, видимо, с очень тяжёлым характером, плюс злоупотребляющая алкоголем. И вот, значит, он лежит некоторое время в тифу, и к нему ходит – ежедневно, а иногда и два раза в день – врач, который за ним наблюдает, сначала был… То есть этот врач, его фамилия Португалов, был всё время, пока сохранялась, как он считал, опасность, плюс – я уж не знаю зачем, возможно, для перестраховки – она пригласила ещё одного местного врача. Тот посмотрел, осмотрел больного, посмотрел на записки доктора Португалова, на выписанные им рецепты и говорит – вы знаете, во мне нет необходимости, я считаю, что лечение абсолютно верное, да, продолжайте, пусть этот доктор его и лечит. И в какой-то момент, значит, доктор Португалов говорит – ну, опасность, я считаю, миновала, никаких новых лекарств выписывать, значит, больше не надо, теперь дело – кризис прошёл, дело за восстановлением организма. Значит, следите, чтобы он соблюдал постельный режим, следите, чтобы он соблюдал диету, и всё потихонечку наладится, я уже больше каждый день приходить не буду, ну а если не дай бог что, соответственно, зовите. Ну и доктор за дверь, а больной начинает соблюдать постельный режим и диету. Первым делом он встаёт, закусывает. Значит, закусывает он – это потом всё подробнейшим образом по минутам выяснялось – значит, он выпивает крепкого чаю, он съедает белую булку, намазывая на неё чёрную икру. Ну, я не врач, конечно, но, насколько я понимаю, чёрная икра – действительно мощный источник, так сказать, важных для здоровья витаминов, она может считаться соблюдением диеты. Но вот скажите мне, Женя, какие витамины содержатся в кремовом торте с розочками и цукатами? А он умял довольно приличный кусок! После этого, расхорохорившись, он идёт этажом ниже к своему приятелю – в полиции, кстати, служащему, помощнику пристава Дмитрию, у него выпивает крепкого чаю. Поскольку он слишком бодро скачет после двух с половиной недель лёжа пластом в жару, то наверх его приходится поднимать, помогать прислуге, он с трудом, обессиленный, возвращается домой, ложится наконец. После чего через некоторое время к нему отправляется в кабинет – ну, где он там лежит, не знаю, кабинет, спальня – направляется жена, относит стакан чаю, возвращается через, там, несколько десятков минут с полустаканом, наполовину, значит, опустошённым стаканом чая, ставит его на стол, говорит – он больше не хочет, и уходит: тоже очень важный момент. Прислуга выливает этот чай, ну… куда-то и моет, соответственно, стакан. Проходит менее часа, и у него начинается сильнейший приступ: он жалуется на сильнейшие боли в желудке, во внутренностях, чувствует, что ему очень-очень плохо. Посылают за доктором Португаловым. Доктор Португалов приходит, осматривает его и говорит: «Ну, я не знаю, собственно, чем это всё вызвано. Я, честно говоря, не понимаю». И выписывает два довольно безобидных лекарства, но которые должны облегчить желудочные страдания. Значит, лекарства… не помню уже… что-то содержащее касторовое масло и ещё какая-то вот такая вот вещь, которая должна помочь желудку. У него сильная рвота, сильнейшая рвота. И уходит. А ночью появляется один из служащих вот их конторы – молодой, девятнадцатилетний Аристарх Резников, которому в этом деле тоже очень большая роль суждена, и как-то очень сбивчиво говорит: «Доктор, пойдёмте! Вот, значит, господину Максименко плохо, может, он уже и умер, я не знаю, но пойдёмте!» Он говорит – ну пойдёмте, пойдёмте. Приходят – он уже умер. И вдова теперь уже, будем её так называть, говорит: «Ну вот мы хотим похоронить по-христиански. Выпишите, пожалуйста, как положено в таких случаях, врачебное свидетельство». И Португалов говорит: «Я не могу. Мне непонятна причина смерти, я не понимаю, что такое случилось». Он не произносит пока слово «отравление», он говорит – нет, я не возьму на себя такую смелость, поэтому я вам советую обратиться в полицию, и пусть полиция распорядится о вскрытии. Она там начинает говорить: «Нет, нет, вскрытие – никогда, ни за что!», – и так далее. Те, кто будут её обвинять, потом ей это поставят в вину, защитники будут говорить: «А что вы хотите? Она религиозная, не очень образованная девушка, для неё вскрытие – это что-то ужасное. Это совершенно естественная реакция». Но вот самое интересное, что вот ровно то же, что я сейчас описал, – реакция обвинителей, реакция защитников, – будет касаться абсолютно всех моментов этого дела. Дело абсолютно разваливается на две части, и нет ни одного аргумента обвинения, на который не было бы контраргумента защиты, и который тоже не мог быть признан безусловным. Поэтому сразу хочу сказать – дело закончится после трёх попыток, после трёх судебных инстанций, окончательным оправдательным вердиктом, который вынесен не потому, что присяжные сочтут двух обвиняемых (Александру Максименко и вот этого вот Аристарха Резникова) невиновными, а потому, что они сочтут, что не доказана их вина. И это абсолютно, на мой взгляд, правильное в той ситуации решение этого дела.
Подозрение
Ну а дальше события развиваются следующим образом: Португалов настаивает на вскрытии, значит, и по городу запускается слух, и явно этот слух исходит из семьи Максименко, что доктор Португалов с них требует 300 рублей – очень крупные деньги по тем временам – требует с них 300 рублей за эту самую справку. Полиция, надо отдать ей должное, у полиции шерсть встаёт дыбом на загривке, и назначается расследование, в том числе и в отношении доктора Португалова. Очень быстро выясняется, что его слово: «Нет, конечно нет, я же сразу сказал, что настаиваю на вскрытии» – против их слова. В результате суд сочтёт, что вот эти вот обвинения не доказаны и скорее всего вызваны их досадой и желанием хоть как-то его скомпрометировать. Плевако в своей защитительной речи (он будет защищать её), кстати, с этим согласится и скажет – да, скорее всего, именно так оно и было. Значит, дальше: четыре врача присутствуют на вскрытии. Один врач это вскрытие проводит. Кстати говоря, его фамилия Красса. Видимо, Крассо, – он потомок греков понтийских, но в отчётах пишут Красса, Марк Красса (почти как великий современник Цезаря и Помпея, да, Марк Лициний Красс). И вот этот Марк Красса – гимназический товарищ Чехова (Таганрог), значит, поскольку Таганрогский окружной суд всё это будет разбирать, – он производит вскрытие, он профессионал, он тюремный врач, но так получается, что вскрытие вообще должен полицейский врач производить, но как раз там у них полицейский врач всё время то ли в отъезде, то ли в недуге, то ли ещё в чём-то. Он производит в год, вот этот Марк Красса, в год за него производит около двухсот вскрытий – то есть это опытный судебно-медицинский эксперт. Присутствуют два врача, нанятых Александрой Максименко, и приходит врач Португалов, по требованию которого, собственно, всё это начинается. И три врача, которые, собственно, производят вскрытие, говорят: «Ну, что мы видим: совершенно типичная картина для больного тифом. Вот здесь, где положено – язвочки, где положено – такая-то кровь густая, где положено – вот такие-то, значит, признаки. Мы не видим ничего, что бы не свидетельствовало, что он умер от тифа». Португалов говорит: «Нет. Я настаиваю на том, чтобы внутренние органы были переданы на токсикологическую экспертизу, то есть на следы яда». Красса говорит: «Я не вижу для этого оснований». Португалов: «Нет, я настаиваю». И каким-то образом: то ли у него было с собой предписание полицейское, – вполне может быть, потому что его союзником в этом деле будет вот этот вот помощник пристава Дмитриев, – то ли он просто ссылается на свои связи в полиции. В общем, Красса говорит: «Да, ладно, хорошо, пожалуйста. Вот мы вынимаем желудок, вот помещаем его в стеклянную банку на экспертизу. Вот вынимаем это, помещаем во вторую банку на экспертизу. Вот это – на экспертизу. Да, и кстати, имейте в виду. Будете проводить экспертизу, – все помнят, я в какой-то определённый момент вскрытия прямо над уже вскрытым телом обрабатывал свои руки и медицинский инструмент суле́мой», – или сулемо́й, наверное, – это дезинфицирующее средство, но на самом деле это хлорид ртути. То есть это соль более чем ядовитая. «Я достаточно щедро лил себе на руки, на инструменты, что-то могло попасть в труп – поэтому если ваши эксперты обнаружат сулему, ну, вот, имейте это в виду».
А зачем это надо было делать над трупом?
Затрудняюсь сказать. Может быть, они вскрывали в таком помещении, которое было не очень приспособлено, негде было, может, ещё что-то – я не знаю. Но это вот чрезвычайно… ну, ключевой момент во всём этом самом деле. Ну хорошо, понятно, да, сулема есть сулема. Уезжают органы на экспертизу, и экспертиза показывает совершенно, так сказать, обескураживающую, по крайней мере семейство вдовы, картину: десятикратная доза мышьяка. Десятикратная – в смысле десять человек можно было отравить такой дозой, которая обнаружена в останках. А сулемы вообще нет. Вот это мы с вами обязательно запомним. Эта отсутствующая сулема очень пригодится защите. Ну и понятно, что в этой ситуации полиция исходит из того, что Максименко был отравлен. Потому что каким ещё образом мышьяк мог попасть в организм? Полиция довольно добросовестно, довольно логично рассуждает, и за ней так будет рассуждать обвинение в суде: ну хорошо, исходим из того, что причина смерти – мышьяк, поскольку в человеке лошадиная доза. Мог ли попасть мышьяк после смерти? Кому это нужно, да? Кто мог его туда подбросить? Вроде как не мог. Мог ли он сам покончить с собой? Нет, не мог – он за несколько часов до кончины (а такая доза мышьяка должна была убить его очень быстро, поэтому здесь довольно короткий временной промежуток с момента принятия до момента кончины), он всё это время был под каким-то наблюдением, он не мог сам покончить с собой, да и не похож он был. Он так просил – доктор, дайте мне какое-нибудь лекарство: явно жить хотел. По ошибке мог? Бывают такие случаи, тем более что мышьяк в то время действительно очень активно использовался против всяких там домашних грызунов и всего прочего. Но тщательнейшим образом опросили его прислугу: да нет, да у нас в доме мышьяка-то не было. И потом, ну хорошо: крошечка, граммулечка откуда-нибудь, где-нибудь могла случайно куда-нибудь попасть – ну болел бы человек, а тут, я говорю – тут пару лошадей можно отравить, не то что одного выздоравливающего тифозного. Ну и в результате полиция пускается, еще со времён римских юристов известным принципом «сui prodest» – ищи того, кому выгодно. И находит. Элементарно совершенно: находит вдову молодую, красивую, ей 20, и вот этого молодого человека, Аристарха Резникова. Сейчас скажу почему. И начинает опрашивать всех, что-то знающих. Теперь представьте себе маленький тихий провинциальный Таганрог: все знают всех. Ну, точнее, дело-то происходит в Ростове… «Тает снег в Ростове, тает в Таганроге»… Дело происходит в Ростове, но Ростов в это время тоже ещё не очень большой. Я сбился на Таганрог, потому что там суд будет. В Ростове дело, конечно, происходит. Город, где… Ну, понимаете как – они всё-таки принадлежат если не к сливкам местного общества, то к довольно избранному кругу зажиточных людей. У них немало прислуги, у прислуги есть друзья-знакомые, мужья-любовники и так далее. В деле будет более 100 свидетелей.
И практически все свидетели – это свидетели именно их повседневной жизни, им будут задавать вопросы именно про это. Что показывают свидетели обвинения? Свидетели обвинения показывают, что девушка она была очень легкомысленная уже в отроческие годы. Родные его, покойного, – сестра, – будет рассказывать: вот он мне говорил, что она прямо… Вот он… А он нанялся к ним работником, бухгалтером, по-моему, или счетоводом на 50 рублей в месяц в их контору, он бедный человек, но вот он стал появляться в доме, и она не даёт ему проходу. Кто-то из прислуги показывает: мы видели, вот они сидят за столом, пьют чай – она прямо ногой под столом его ногу, там, всё это самое… Вот мы видели, как она его во всякие тёмные углы зажимает, вот как только матушка за порог… Одним словом, целая сага о Форсайтах по поводу того, что она его на себе женила. Ну хорошо, женила и женила. Вот у них уже до свадьбы начались, значит, добрачные отношения. Вроде чуть ли не по её инициативе. Ну начались и начались. Маменька не хотела её выдавать за него замуж, понятное дело: он нищеброд, они – богатая семья. Она хотела ей жениха, тем более что женихи просто, действительно, стройными колоннами. Подсчитано было, что вот за год её 16-летия примерно 30 предлагали руку и сердце, писали письма, некоторые письма в деле будут приложены. А вот она выбрала этого нищего то ли счетовода, то ли конторщика. Ну, бывает, сердце-то, оно же… ему же не прикажешь. Ну, женился он на ней и женился, живёт в доме с тёщей, значит, начинает заниматься уже делами всей компании – он уже крупный бизнесмен, он уже, значит, там, вошёл во вкус… А она ему вот после первого, так сказать, порыва страсти начинает изменять. И вот в доме появляется какой-то полицейский офицер, и вот она с ним чуть ли не при всех и чуть ли муж его на дуэль не вызывает, а он, там, дерзит и ведёт себя так, как будто вот он хочет показать, что хозяйка дома – его, а значит, и дом его. А потом полицейского офицера куда-то всё-таки сбыли, а тут появился молодой Резников, а он такой вот, значит, весь слащавый, вот он такой весь красивый, вот он такой нахватавшийся, вот он какие-то стишки ей читает, она совершенно обалдела, за этим Резниковым бегает при живом то муже… Короче, весь обширный набор городских сплетен запротоколирован, задокументирован, но у этих сплетен есть… Вот это показала кухарка, вот это показала горничная, вот это показала, там, соседка, вот это показал, там, тот-то… Ну, а дальше что? Дальше – понятно, хотят они его отравить, и вообще поплохело ему резко после того стакана чаю, который она отнесла. Тортик-то он съел и ничего – пошёл к соседу другой чай пить. А вот она ему стаканчик-то отнесла – через полчаса у него судороги, а через полчаса у него сильнейшая рвота. А что в том стаканчике? Да ну ничего, вылили стаканчик, поэтому не определишь, что там, в этом стаканчике, было.
Первый суд
Ну, в общем, кажется, всё понятно. Это всё выносится на суд. А дальше… Дайте, пожалуйста, следующую картинку, Андрей, нам.
Вот он, собственно, Таганрогский окружной суд, современная фотография. Видите, в каком, в общем, замечательном, так сказать, доме всё это происходит. А дальше следующая фотография сейчас будет. Человек… обратите внимание на бакенбарды. Вот практически ради этих бакенбард я эту фотографию и поместил. Есть ещё одна причина, сейчас скажу какая. Это Василий Петрович Мордухай-Болтовский, или Болтовской – и так и так ударяли – это председатель Таганрогского окружного суда, очень видный юрист, оставивший большое наследие, в будущем – сенатор, то есть член Верховного суда Империи. Вторая причина, по которой… Он начинал дело, но он провёл только одно судебное заседание – так называемое организационное. Там перенесли суд на несколько месяцев по определённым объективным причинам, после чего другой человек будет вести первый судебный процесс. Поместил его фотографию потому, что от меня до этого человека – всего одно рукопожатие.
Это второй муж моей пра-пра-прабабушки.
Всего-то одна осьмушка дворянской у меня есть, а столько интересных разветвлений! А поскольку он застал в уже достаточно взрослом состоянии внучек своей жены, внучек от первого, естественно, мужа, а моя прабабушка, которая растила меня до моих 11 лет, была одной из этих внучек, то они, конечно, были знакомы. Ну вот. Значит, принимает это дело Таганрогский окружной суд, и вести его будет вот этот человек. Нам сейчас Андрей показывает человека с такой вот медалью. Знаете, что это за медаль на груди? Это знак городского главы. Он – глава ростовского местного самоуправления, человек, весьма в Ростове влиятельный. Вот это – Евстигней Никифорович Хмельницкий – человек, при котором, видимо, в какой-то степени, благодаря ему Ростов превращается в жемчужину вот этого самого края. Вот он будет председательствовать, он один из судей Таганрогского окружного суда, будет председательствовать в том, первом процессе. А вот дальше Андрей нам покажет фотографию… Дальше перед нами – собрание блестящих, великолепных, незаурядных адвокатов. Это, кстати говоря, тоже интересный штришок: семья, которая утверждает, что она пожалела триста рублей на взятку, наймёт адвокатов… Я думаю, что один день работы этой команды будет стоить больший совокупный гонорар. В левом верхнем углу – красавец, действительно красавец, он и в жизни таким был, с слегка подкрученными усами, но, впрочем, я их, наверное, представлю после перерыва, потому что у нас 18:30.
Ну что, мы продолжаем программу «Не так», но прежде чем вернуться к этому увлекательному делу и продолжить слушать сторону обвинения, а потом и сторону защиты, я хочу вам немножко порекламировать наш shop.diletant.media. Сейчас там есть книга Александры Марининой, которая называется «Генрих VI глазами Шекспира. Короли и королевы Англии» – там Александра Маринина пригласила самого Шекспира в качестве главного свидетеля и иронично и психологически убедительно рассказывает историю о несчастном короле и его современниках. Так что если вам интересна история – а я думаю, что она вам интересна, раз вы здесь и смотрите нас – то обязательно заходите на shop.diletant.media и покупайте эту или любую другую понравившуюся вам книгу. Алексей Валерьевич?
В качестве мостика обратно к нашей передаче хочу сказать, что по моим представлениям свидетель из Шекспира – как из меня балерина просто-напросто. Он, безусловно, очень пристрастен в своих хрониках, но он драматург, ему можно. Итак, в левом верхнем углу вот этот вот красавец, пан по́ляк – Николай Иосифович Холева – отпрыск действительно древнего и очень разветвлённого польского аристократического рода, абсолютный русак, (я даже не уверен, что он владел польским языком, в отличие от человека в правом нижнем углу, для которого он родной), – адвокат невероятно цепкий, адвокат невероятно страстный, блестяще владеющий словом, человек-оркестр, талантливый актёр-любитель, очень талантливый литератор, человек, который… Вообще вот бывают такие вот узкие специалисты, ничем, кроме своей, там, адвокатуры, юриспруденции не интересующиеся. Этот человек – невероятно разносторонний. Вот он будет главным адвокатом. Во всех трёх процессах он будет тащить Александру Максименко, – он защищает именно её, – будет тащить её к оправданию. Справа – всем, кто интересуется, прекрасно известный человек: это великий Плевако Фёдор Никифорович, в зените своей славы. Значит, он тоже адвокат Александры Максименко. Человек в левом нижнем углу здесь гораздо более пожилой, чем он был во время процесса – это Лев Филиппович Волкенштейн, один из близких друзей Чехова, они состояли в активной переписке, много общались. Чехов в своё время спас Волкенштейна от увольнения из гимназии: Волкенштейн на класс старше учился, и вот в восьмом, последнем классе его выгнали за рукоприкладство – он ударил по морде своего одноклассника, который назвал его жидёнком, и Чехов, который учился в седьмом классе, он пошёл к его одноклассникам, восьмиклассникам и говорит: «Вы что, потерпите, чтобы такая несправедливость была?» И они все сказали, что они все уйдут из гимназии, если того не вернут. Того вернули, и он закончил с хорошим аттестатом. Вот, значит, Волкенштейн защищает Аристарха Резникова. Ещё одна великая фигура русской адвокатуры – Владимир Спасович: человек, который один раз только во время сенатской кассации вступит в это дело, поэтому про него много говорить не будем, но это к вопросу о том, что действительно цвет российской адвокатуры в провинциальном Таганроге на этом процессе будет находиться. Вот, казалось бы, я вам рассказал абсолютно складную историю, да? Такой, знаете, Мессалины помесь с Лукрецией Борджиа, помесь с Катериной Измайловой, леди Макбет Мценского уезда, да? Ну, правда, муж не старый, а молодой. Да, ну и мало ли, молодых мужей тоже, наверное, травят. И вот она с молодым, ещё более молодым любовником ради своего женского счастья вот такое вот замутила, причём замутила не очень умело – все её видели с этим стаканом наполовину пустым, после которого ему стало плохо. Кто ж такую лошадиную дозу? Кто ж так травит, да? – хочется сказать.
Что он сразу… Надо было понемножечку, потихонечку, полегонечку, да, организм ослабленный, глядишь, и усоп бы тихо, а тут – рвота на весь Ростов-на-Дону. Но вот дело в том, что как только подключается защита, начинают выясняться очень интересные всякие вещи. Во-первых, о её, так сказать, портрете, о её нравственном облике. Да, не спорят как бы показания свидетелей защиты с тем, что она – девушка нравов по тем временам свободных. Никто не спорит с тем, что она легкомысленна, что она не образованна. Ну, слово «дурочка» не звучит, но вот общий такой вот… Она даже не дурочка, она простушка, простушка-веселушка. Ну а что, она росла-то в простой семье – это потом папа стал, она уже девочкой-подростком была, когда папа стал вдруг богатым человеком. Ни в каких пансионах она не обучалась, никакого воспитания серьёзного не получала. Да, она легкомысленна. Но вот смотрите. Вот вы говорите, они с мужем разлюбили друг друга? А вот их письма друг к другу, и две увесистые пачки, и в том числе письма последнего времени, и письма абсолютно нормальные, нежные. Там обвинитель говорит: «Вот, она употребляет в общении с ним недостойные слова». Я не читал письма, я не знаю, что именно. На что защитник говорит: но это же как раз указатель интимности их отношений.
То, что супруги могут сказать друг другу на ушко, понятно, – не всё это можно повторить в приличном обществе. Но она же не про него это говорит, а про кого-то там из знакомых – она ему это говорит, да. Очень мощным аргументом обвинения… Обвинение не сомневалось в том, что между ней и вот этим молодым приказчиком Аристархом возникла физическая любовная связь. Защита говорит: ну, свечку не держали, но, строго говоря, основания-то какие? И вот обвинение приносит показания всё того же свидетеля Португалова, собственно, он их будет давать живьём, голосом, в суде, который говорит: «А я их лечил. Их обоих, вот её и этого молодого приказчика, от триппера». Сейчас мы это называем гонореей, тогда это прямо открыто так называлось. То есть от венерического заболевания. Ну это, мягко говоря, убийственный аргумент, притом что у Максименко точно этого венерического заболевания не было. Это значит, что же получается? Он наградил её, она с мужем не живёт, поэтому муж не заразился… Картина маслом, как говорил известный персонаж. Но как только адвокаты начинают это всё как следует разминать, выясняется: а с чего мы взяли, что он был болен? А, доктор Португалов сказал! А что сам обвиняемый говорит? «Да нет, не был я никогда болен, ничего такого». Ну, доктор Португалов, вы же его не могли лечить иначе, как назначая ему определённые лекарства? В Таганроге не так много аптек. Давайте затребуем, у суда есть такое полномочие, давайте затребуем рецептурные книги, где регистрируется каждый рецепт, и найдём ваши рецепты, по которым из того, какие лекарства выписаны, будет понятно, что вы лечили его от венерического заболевания. И Португалов тушуется, говорит – ой, я не уверен, что я на его фамилию рецепты выписывал. Ну, типа стыдная болезнь, меня попросили – я мог выписать на другую фамилию, а слуга вроде как покупает для хозяина. Ну это так себе отмазка, прямо скажем.
А насчёт неё – ещё хуже. Значит, Португалов говорит: «Я её лечил от женских выделений», – употребляя термин «бели»: вот у неё периодически случались выделения – а это верный признак… И дальше в своих речах и на первом и на третьем процессе (потому что второй процесс касался процедурных вопросов, а не существа дела) Холева разбирает с очень большим знанием дела, надо сказать просто браво ему, что да, конечно, это один из симптомов венерического заболевания, но причин может быть на самом деле огромное количество, и что в то время, при том уровне гигиены и так далее – он приводит статистику – у каждой четвёртой взрослой женщины, живущей половой жизнью, есть такие выделения. А определить причину их можно, только проведя на тот момент очень сложный анализ на наличие гонококков, то есть возбудителя, значит, гонореи. Такой анализ не проводился. Могли ли быть другие причины для такого её недомогания? Да, пожалуйста, у неё был выкидыш. Да, она в какой-то момент, – вот прямо свидетели описывают, – что-то там подняла, какую-то очень тяжёлую вещь, надорвалась, слегла в постель. Да, было много ситуаций, которые могли вызвать подобную внешнюю симптоматику – не доказано. Ну и конечно, насчёт мышьяка. Насчёт мышьяка – это самая главная вещь. В первом процессе… Да, Плевако… Плевако, я его действительно очень люблю, хочу немножко процитировать. Поскольку когда два адвоката защищают одного клиента, самое хорошее – если они разделят линии: вот я занимаюсь этим, а ты занимаешься этим. Холеву, значит, сам ли он попросил, я не знаю, или Плевако ему спихнул, но вот на него – экспертизы, вот это вот всё. А Фёдор Никифорович взял именно вот этот вот моральный облик, показания свидетелей и так далее. Я просто хочу чуть-чуть процитировать стиль его: «Достигает Саша Дубровина пятнадцати лет. Из девочки начинает формироваться девушка. Просыпаются девичьи грезы, предвестники инстинктов будущей женщины. Засматриваются на неё молодые люди околотка. Стыдливо засматривается и она на них. К матери засылают сватов и свах. Обвинитель отмечает, что в течение года было до тридцати женихов и что с одним было что-то вроде сговора», – то есть помолвки, – «с каким-то греком, а с другим, судя по письму к ней от него, девушка сама объяснилась в любви, без участия матери. И вот это называют первыми признаками её нравственной порчи? Но разве это так? Женихи, в такой массе попытавшиеся просить её руки, свидетельствуют как раз о противном. Значит, она была желанная невеста для многих и не спешила броситься на шею первому искателю. Сговор, не повлекший, однако, к браку, свидетельствует только о том, что она своей девичьей воли не позволила отдать без спросу, обвинение не располагает никаким указанием хотя бы от самого недостоверного свидетеля, что жених отказался от невесты по причине её сомнительного поведения». И заканчивает он здорово. Вот, конечно, Плевако – великий мастер работы на присяжных и человек понимающий, чувствующий психологию не вообще присяжных, а данного конкретного жюри, вот этих 14: 12 и двух запасных, которые сидят перед ним. «Если вы спросите меня, убежден ли я в её невиновности, я не скажу: да, убежден. Я лгать не хочу. Но я не убежден и в её виновности. Тайны своей она не поверила, ибо иначе, поверь она нам её и будь эта тайна ужасна, как бы ни замалчивали мы её» – мы, адвокаты, да, – «ни замалчивали мы её, она прорвалась бы вопреки нашей воле, если бы мы и подавили в себе основные требования природы и долга. Я и не говорю о вине или невиновности; я говорю о неизвестности ответа на роковой вопрос дела. Не наша и не обвинителя это вина – не всё доступно человеческим усилиям». И вот у меня возник, когда я перечитывал… Я читал эти речи раньше, и Холевы и Плевако, но когда я их перечитывал, у меня возник такой очень стойкий образ, странный для меня, потому что я не собачник, я кошатник. Но вот разница в двух типах адвокатов, по крайней мере, в этом процессе: вот Плевако – это легавая собака. Легавая собака используется для охоты на птицу, на всяких куропаток, фазанов. Её задача – в какой-нибудь там ржи птицу почуять и своей постановкой тела показать охотнику: вот там сидит фазан. Какой-нибудь пойнтер вот он. Он потому так и называется, потому что он points. И охотник подходит, поднимает птицу, стреляет, да? Вот Плевако такой пойнтер. Он ничего не разжёвывает, он не кладёт в рот: вот смотрите, вот это доказательство сомнительно, вот это доказательство недостоверно, вот над этим доказательством я бы подумал ещё раз. А Холева, жалко, что… Вот единственная причина, по которой мне сейчас жалко, что нет Сергея Александровича – вот он как владелец двух скотчтерьеров сейчас бы подтвердил… А Холева – терьер, вот он земляная, норная собака: вот после него остаются прорытые траншеи, он не оставляет неразрытой ни одной дырочки – после него дымящаяся земля. И вот он в экспертизах находит противоречия, и самое главное противоречие, которое пока он сумел поднять, он говорит: смотрите, да, мышьяка дофига в организме, но симптомы, которые свидетели описывают – это не симптомы отравления мышьяком. Да, единственный – сильная рвота. Сильная рвота была, вопросов нет. Но при отравлении мышьяком – вот пожалуйста, он цитирует одно медицинское светило, другое медицинское светило, третье медицинское светило – при отравлении мышьяком сильнейшая жажда. Он в последние часы своей жизни не выпил ничего, ни полглотка воды. Не хотел он пить. Вот нитевидный пульс, пульс почти исчезает – у него врач, Португалов, пришедший, когда он ещё был жив, двести ударов в минуту. Какой нитевидный пульс? У него сердце разрывается, бьётся как! Значит, этот самый, поршень в двигателе. Вот этого нет, вот этого нет, вот этого нет. Ну да. И вот присяжным хватает вот этих вот противоречий, скажем так, для того чтобы вынести вердикт в первом процессе. Перед ними были поставлены судом три вопроса: «доказано ли, что смерть потомственного почётного гражданина Николая Фёдорова Максименко, имевшая место в ночь на 18 октября восемьдесят восьмого года, последовала от отравления его сильнодействующим ядом мышьяком постороннею рукой?» «Да, доказано». «Виновна ли вдова потомственного почётного гражданина Александра Егоровна Максименко двадцати лет в том, что она, согласившись заранее с другим лицом лишить жизни мужа своего Николая Максименко путём отравления, с этой целью заготовила сильнодействующий яд мышьяк в городе Ростове-на-Дону» такого-то октября «с ведома и согласия того лица всыпала в приготовленное для Николая Максименко питьё, которое, будучи им выпито, повлекло за собой смерть, последовавшую в ночь на 19[2] октября?» «Нет, не виновна». «Виновен ли мещанин Аристарх Данилов Резников девятнадцати лет в совершении преступления, описанного во втором вопросе?» «Нет, не виновен». Обвинение идёт…
Кассация и новый суд
Вердикт присяжных тогда можно было обжаловать только в кассационной инстанции, то есть такой инстанции, которая проверяет соблюдение всех процедурных законных требований. Ну, в обвинении сидят грамотные юристы, они без труда нашли шесть косячков, каждый из которых – Сенат потом так и запишет в своём решении – каждый из которых не был бы основанием для пересмотра дела, но в совокупности они наводят на мысль, что судебный процесс был проведён недостаточно тщательно, что не всё было учтено, что не всё было – возможно, не всё было объективно. И по закону отправляют дело в другой окружной суд – той же судебной палаты, но в другой окружной суд для повторного рассмотрения по существу. Дело улетает в Харьковский окружной суд, поскольку Таганрогский пока входит в Харьковскую судебную палату. Время, которое уходит между всеми этими делами, Хóлева – Холéва, почему я всё время неправильно ударял? Он Холéва. Холева находит того, что – того человека, который называется в англоязычных детективных фильмах star witness. Человека, который сделает повторный процесс. Сначала нам сейчас Андрей покажет групповое фото.
На этом групповом фото – это единственное фото, где я могу показать председателя, значит, председателя суда. Он самый крайний справа сидящий. Б. П. Краснов, я не знаю, не сумел найти его имя-отчество, значит, а вот на этом фото ещё один человек известен, крайний правый стоящий. Совсем юноша, неузнаваемый. Это Анатолий Фёдорович Кони. Он в это время – фотография, да, ранняя, шестидесятых годов, он товарищ прокурора, то есть заместитель прокурора Харьковского окружного суда. С этой должности начинается его судебная карьера. И вот Краснов открывает слушания, и главным свидетелем, который рассказывает что-то принципиально новое, будет – Андрей, дайте, пожалуйста, следующую фотографию – ох, чего-то я её не увеличил должным образом, извините, пожалуйста. О, спасибо большое.
Это известный, а впоследствии, можно сказать, и знаменитый патологоанатом и судебный медик профессор Патенко. Мы с Сергеем Александровичем минимум дважды, может быть больше, я просто не припомнил другие разы, но минимум дважды он у нас появлялся как ключевой эксперт: давным-давно, на заре нашей передачи в деле мултанских вотяков и не так давно в деле – господи боже мой – а! В деле братьев Скитских, это где-то около года назад, он тоже там был судмедэкспертом. Харьковский медик, человек очень самоуверенный, допускаю, что могший ошибиться, но точно не могший этого признать – бывают такие люди, не так редко. Но Патенко действительно говорит вещи, которые мне кажутся очень логичными – может, они мне кажутся, потому что я не врач, да, и любые, так сказать, связные слова на этот счёт мне кажутся убедительными. Но вот что он говорит. Смотрите. Да, он вскрытие не проводил. Он имеет дело исключительно с отчётами медиков о вскрытии. Вот он их анализирует, да? Он говорит – смотрите, что я вижу? Судя по тому, что они написали – они написали всё добросовестно, подробно, к ним нет в этот счёт, на этот счёт никаких претензий, но то, что я вижу – это картина, характерная для течения тифа. Больной тифом полностью выздоравливает обычно где-то к концу четвёртой недели, у него идёт третья неделя. Да, кризис, может быть, пройден, верхняя точка, но он ещё не здоров. Теперь смотрите, что он делает. Он съедает жирнючий торт, он после двух с половиной недель практически полного голодания – потому что больным тифом в острой форме дают не более пол-литра молока в день: всё, это вся еда, да? У них организм не принимает этого всего, да? Ну сейчас, наверное, вообще какими-нибудь физрастворами обходятся, потому что молоко тоже не всякий организм усвоит. И вообще сейчас наверняка другие методики лечения. И после этого он съедает булочку с икоркой – тоже неизвестно сколько.
Нет, правда. Тоже недиетическая, да.
Сколько той икорки он навернул, да, и сколько той булочки. Он минимум дважды пьёт крепкий чай – сначала дома, потом в гостях, да. И вполне возможно, что у него острейшая реакция недолеченного – сильно недолеченного организма на всё это, а дальше сильно ослабленный организм даёт сильнейший сердечный сбой – сердце и так надорвано, и вот это всё приводит к этим последствиям, и честно говоря, по клинической картине то, что я вижу – всё в пользу этого.
Да! Конечно, разумеется. Вы нашли посторонний мышьяк и вы уверены, что он попал в организм при жизни, не иначе как данный ему кем-то. Он говорит – ну слушайте, а где доказательства, что он попал при жизни? Вы хотите сказать – он был найден в самых разных органах, а это значит, что его разнесло кровью, да? Если бы его плюхнули сверху, он бы попал бы на один-два органа, да, а на какие-то не попал бы. Но его же не из лейки? Но это не так, говорит он. Понимаете, дважды делали, значит, анализ на мышьяк, за это время органы были перепутаны, тело несколько месяцев уже пролежало в земле, его потом эксгумировали, тщательность, с которой работал человек, который помощник аптекаря, который провизор, который делал этот анализ – он, похоже, всё перепутал, всё, всё, всё могло быть перенесено из одной склянки в другую, то есть произошло, да, заражение одними препаратами других, так сказать, этим мышьяком. А вы говорите – а он не мог вообще попасть извне. А вот скажите мне, пожалуйста, а сулема где?
Он же сказал: я мыл руки сулемой, я медицинские инструменты мыл сулемой над открытым, значит, уже вскрытым телом. Специально на сулему делали исследования тоже, поскольку сам врач сказал – я это делал, значит, нужно. Ни грамма, ничего. А туда должно было попасть не меньше десяти гран этой чистой сулемы в расчете на раствор, а вы говорите, попало десять гранов мышьяка. Слуга, точнее, не слуга, а врач вот этот вот, тюремный врач, который производил вскрытие, специально заезжал в аптеку за сулемой, это было утро, шестой час утра, и вот представьте себе, говорит, значит, Патенко, вот сонный помощник аптекаря в полутьме лезет в шкаф.
А шкафы, шкаф для сулемы и для мышьяка – это один шкаф, он называется «Яды». Раствор выглядит абсолютно одинаково: это прозрачный бесцветный раствор, бутылка. Я ничего не утверждаю, говорит Патенко, но объясните мне, где сулема, и после этого скажите мне, что мышьяк не мог попасть извне. Конечно, Холева свою вторую защитительную речь... Кстати говоря, кто будет речи читать, я раньше, ну я невнимателен был, не обратил внимания на одну фразу, я раньше думал, что эта речь – она как и плевакина речь (но плевакина-то единственная в этом деле, в первом процессе), я думал, что и речь Холевы тоже из первого процесса. Нет, она из третьего, он там говорит: «Это дело, прошедшее несколько судебных инстанций...» И вот там он цитирует... Кстати, сайт murders.ru, любимый мною, именно на этом попался по полной программе, они там рассказывают, как Патенко вскрытие проводил, в нём участвовал. Ничего он не проводил, ни в чём не участвовал, он по документам давал заключение только в третьем процессе. Был бы он в первом, возможно, обвинение не рискнуло бы кассацию подавать. И вот после этого обвинения, конечно, речь Холевы, который повторяет это всё, но только ещё более эмоционально, ещё более логично увязывает со всеми обстоятельствами дела. И в конечном итоге всё это заканчивается тем, что ничего не доказано. Для справедливости, я процитировал, значит, Плевако, да, нужно дать слово и Николаю Иосифовичу тоже. «Есть ли необходимость доказывать ещё, что это была за подозрительная жидкость? Сулема была отпущена Крассе сонным аптекарским учеником в шесть часов утра в полумраке при свете лампы. Сулема и мышьяк хранятся в одном отделении шкафа под рубрикою Venenum (Яды). Сулема и мышьяк в растворе представляют собою тождественную по виду бесцветную жидкость. Чувствительность реакции, свободно обнаруживающей присутствие ртути, доходит до определения миллиграмма. Сулема попала в труп в количестве десяти гран, что почти в семьсот раз превышает минимум чувствительности, то есть возможности определить при анализе. Профессор Лагермарк сказал здесь, что раствор сулемы мог вытечь из трупа – неужели же почтенный эксперт не хочет нам оставить даже одной семисотой части этого раствора?» Представляете, какой [эффект] это на присяжных, а среди присяжных были люди довольно грамотные, я видел список присяжных, это не крестьяне окрестных деревень, это люди кое с каким образованием, а кое-кто даже и вполне образованный. Конечно, это очень производит впечатление. Ну и вот, конечно, в меньшей степени Плевако, в большей степени Холева намекают на то, что она, по их мнению, скорее всего, не виновна, но нужно же кого-то представить взамен... Очень злобную тёщу. Намекая. Вроде злобная старуха, но на самом деле ей, похоже, ещё и сорока-то нет, потому что если её дочери на скамье подсудимых двадцать, то ей, ну, может, сорок пять, да, но. Выпивающая, зятя ненавидела, вот тут все сходятся, тут нет никаких противоречий, из дома выгоняла, всё прочее. Ну и конечно, вот этот вот молодой жиголо, но доказательств нет, нет доказательств и против него тоже, поэтому после второго оправдательного вердикта, который такой же, как первый, который я зачитал, только нет первого пункта. Присяжные больше не могут сказать, что он умерщвлён некой рукой, налившей ему раствор мышьяка.
У меня вопрос возник по поводу того, как могли перепутать мышьяк и сулему, ну то есть понятно, как их могли перепутать, но нельзя это было как-то обнаружить, не было тогда никакой отчётности там, не знаю, рецептурные препараты, списочки?
Я так понимаю, что если бы сразу метнулись, а тут проходит больше года, и понять, какая именно склянка там в шкафу стояла на каком месте... Вот если бы сразу этим занялись, в тот же день, тогда наверняка можно было бы понять.
Спасибо большое, Алексей Валерьевич. Алексей Кузнецов, я Евгения Большакова, вы обязательно подписывайтесь на youtube-канал «Дилетант» и приходите, здесь много всего интересного.
У нас ещё много неубитых убитых для вас.
Да, а на «Живом Гвозде» сразу после нас «Особое мнение» Марии Снеговой, которая недавно была признана иностранным агентом, вести эфир будет Ирина Воробьева. В 21 час, как всегда, Алексей Венедиктов и Владимир Пастухов, тоже оба иностранные агенты, и после 22 Дмитрий Быков, сегодня у него будет тема про Венедикта Ерофеева. И Дмитрий Быков тоже иностранный агент.
И Венедикт Ерофеев был бы, если бы дожил, я абсолютно в этом уверен.
[1] На самом деле 15-й по состоянию на 1914 год.
[2] Так в цитируемой книге.