Новелла "Номер 30". Глава 90
Лукас? Бывал ли Лукас в моей комнате? Кажется, в детстве кузены заходили несколько раз. Похвастаться игрушками, отобрать любимого плюшевого кролика, дразнить, пока я не заплачу, и убегать, как только появлялась Сандра…
— Лукас тебе не нравится? — тихо спросил Аслан, когда она замялась с ответом.
Не успеваю соображать… — она чуть не застонала. — Если задаёшь сразу несколько вопросов, у меня всё путается…
Риэлла, поспешно покачав головой, заметила, как его сонные глаза холодеют, и торопливо добавила:
— На кровать он не добирался. Сандра говорила, что мальчики моего возраста думают только о плохом…
Вдруг он воспримет это как намёк уйти? — подумала Риэлла.
Сегодня Аслан был особенно бесстрастен. Он лежал, согнув одну ногу, не отводя от неё взгляда, и медленно переспросил:
Черт... Её разум заполонили образы: сцены из фильмов, настойчивые предостережения матери.
Погоди. Аслан же вырос в Приюте. Может, его этому не учили?
— …Ну… типа… — после долгих раздумий она, почти неуверенно, прошептала: — …когда трогают друг друга. Хотя ещё даже не взрослые.
Аслан издал равнодушное «а». Кончики его губ медленно изогнулись в лёгкой полуулыбке, и он протянул руку:
— А такое считается? — спросил он.
Его рука запуталась в её волосах. Его пальцы — не похожие на её, с жилистыми, немного грубыми суставами — мягко сжали ухоженные светлые локоны, сминая их как попало. Казалось бы, он коснулся волос, а сердце сжалось, будто схватил его. Взгляд пересёкся, и тело охватило странная дрожь. Риэлла так крепко вцепилась в сборник стихов, что на обложке остались вмятины. Она снова посмотрела на профиль Аслана, рассеянно уставившегося в книгу. Дети, испытывающие тревогу, часто играют с волосами, — вспомнилось ей.
— Такое можно. Это не плохо, — сказала она.
— Правда? А по какому принципу ты решаешь?
— Не знаю, но... мы ведь друзья.
Аслан ничего не ответил. Только вместо обычного листания книга замерла на одной странице. Риэлла подумала о десятках мальчиков на похоронах. Наверное, у него полно друзей. Зачем же тогда приходить сюда и… проводить время со мной?
— Слушай, Аслан. Я тебе не противна? — спросила она.
Воспоминания о прошлом вытащили и плохие. В детстве кузены, сбиваясь в кучки, дразнили её монстром. Возвращайся туда, откуда пришла. Когда она в слезах бежала к матери, та обнимала её и повторяла: Человек видит в других себя. Если кто-то называет тебя чудовищем — значит, он сам чудовище.
— Я… не такая, как все. У меня нет друзей, кроме учёных. Меня толком не учили. Я вообще не родилась нормально.
— Ненормально родился и я, — сказал он.
— Нет, ты — другой. Вы, из Приюта… вы созданы из «отобранных» генов. Вас собирали из всего самого любимого и идеального. А я…
Она встретилась с ним взглядом и замолчала. Он больше не выглядел холодным и безразличным, как раньше. Напротив — от его лица веяло таким теплом, что хотелось капризничать, прижаться, спрятаться в нём целиком. И то, что она чувствовала в самой глубине души, вырвалось само собой.
— …я — отвратительное чудовище.
Она сказала это. Слова, которые давно не произносила, боясь огорчить маму, но никогда не забывала. Она обнажила свою боль перед новым другом. В стыде, словно голая, она думала, что он сбежит, увидев её рану. Но Аслан, не отводя глаз от её открытой боли, тихо сказал:
— Почему, думаешь, я здесь провожу время здесь?
— Потому что для меня… ты — самая человечная и красивая на свете.
Грудь заныла без причины. Больно, даже дышать стало трудно. Она шевельнула губами, и Аслан начал читать вслух приятным голосом:
— Что, если бы днем или ночью подкрался к тебе в твое уединеннейшее одиночество некий демон и сказал бы тебе: "Эту жизнь, как ты ее теперь живешь и жил, должен будешь ты прожить еще раз и еще бесчисленное количество раз; и ничего в ней не будет нового, но каждая боль и каждое удовольствие, каждая мысль и каждый вздох и все несказанно малое и великое в твоей жизни должно будет наново вернуться к тебе, и все в том же порядке и в той же последовательности, — также и этот паук и этот лунный свет между деревьями, также и это вот мгновение и я сам. Вечные песочные часы бытия переворачиваются все снова и снова — и ты вместе с ними, песчинка из песка!" — Разве ты не бросился бы навзничь, скрежеща зубами и проклиная говорящего так демона?¹
— Ты – бог, и никогда не слышал я ничего более божественного!¹
Аслан оторвался от книги и посмотрел на неё. Словно бы говорил — ты, живущая в повторе, и есть божественная. И только тогда она поняла, чем он так отличается от других мальчиков. В его глазах не было дна, чтобы удержать свет. Поэтому он был похож…
…на чёрную дыру, рядом с которой время замирает.
— Далеко. Туда, где нас никто не найдёт.
Мир рушится. Потолок, казавшийся нерушимым, с грохотом обвалился, и чья-то рука протянулась к ней. Это было похоже на удар молнии. Пронзающая, жгучая боль. А потом — бах — мысли взорвались.
Первая мысль «хочу сбежать» из окопа превратилась в «бежим». Вторая: «я хочу согласиться». Третья: рисунки бездны, которые она показала отцу. Аслан, лёжа, тихо спросил:
— …Хочу… но не могу, — ответила Риэлла спустя долгое молчание.
Её едва слышный голос был лишён силы.
— Я знаю будущее, где погибнут миллионы. Игнорировать это слишком безответственно.
— Но ты уже рассказала отцу, — заметил он.
— Знаю. Но я должна следить, как это разрешится. Что, если, пытаясь предотвратить, они сделают ещё больше людей несчастными?
Она не могла сказать, что хорошо знает отца, но понимала: когда у него есть цель, он не думает о последствиях. Как тогда, когда ради матери он уничтожил целый самолёт… Погоди, откуда я это знаю? Она не помнила, чтобы ей рассказывали.
Она задумалась, когда Аслан небрежно продолжил:
— Риэлла, через неделю все из Приюта покинут особняк.
Её сердце ухнуло. Она, как испуганный кролик, уставилась на Аслана, закрывающего чёрную обложку книги. Почему? Мы только сблизились. Зачем уходить?
— И мы больше не увидимся. Я буду работать и жить снаружи.
— Не хочу, чтобы ты снова меня забыла. Пока мне нужно быть осторожным, так что, может, смогу прийти за день до отъезда. Подумай до тех пор и скажи мне.
Она сидела в оцепенении, а потом рассеянно кивнула. Аслан медленно поднялся с места. Провожая его, Риэлла была наполовину в ужасе.
Если Аслан уйдёт, всё новое исчезнет. Нет... останется Лукас.
Останусь здесь навсегда? Как мама? Завтракать с Лукасом, гулять в саду, запираться с книгами, растить ребёнка, как она…
Перед глазами мелькнула иссохшая рука матери в больничной палате. Она не хотела такой жизни. Хотела перемен.
Выбор был за ней. Его бесстрашные, дикие глаза часто всплывали в памяти. С ним, казалось, нет ничего невозможного. Хоть она и думала, что должна остаться, однажды ночью она вскочила и тайком собрала вещи. В чёрную сумку, подаренную мамой на пятнадцатый день рождения, она положила любимую одежду, подвеску с рыбками, резинку для волос, складной нож и целый фотоальбом. Спрятав сумку в глубине шкафа, она доставала её только глубокой ночью, тайком разглядывая.
Она искала фотографии полярного сияния, читала статьи о лазурных морях и пустынях, усыпанных древними строениями. Ворочаясь в кровати, она представляла, где бы жила, если бы могла выбирать. Тем временем отец снова вызвал её, расспрашивая о мимолётных воспоминаниях, и всё записал. В коридоре она услышала, как упоминался какой-то новый проект.
На шестой день Риэлла, с бьющимся сердцем, распахнула окно, ожидая Аслана. Как сияющее солнце, как буря из лепестков, как искренняя молитва.
- Фридрих Ницше, «Весёлая наука», 341. Перевод Ан Сунчана и Хон Сахён, издательство BookWorld, 2005, с. 314–315.