Элафеболион
Девятый месяц аттического года, элафеболион, был назван в честь одного из эпитетов Артемиды – «Стреляющая оленей» (Элафеболия). Он соответствовал празднику, посвященному богине под этим именем, который, предположительно, проходил 6 числа месяца – в ее обычный день. Но, как и в случае со многими другими аттическими месяцами, праздник, в честь которого элафеболион был назван, утратил свое значение. Вместо него в это время стали преобладать городские Дионисии, которые проводились 9-го числа и несколько последующих дней.
Эпитет «Стреляющая оленей» и праздник, названный в его честь, были известны и в других частях Греции, и это было древней традицией – изображать Артемиду с пойманным оленем. В Афинах существовал обычай приносить в жертву богине в этот день оленей, но в классический период вместо них стали предлагать пироги, называемые «оленями» (элафы), испеченные из муки, меда и кунжутных семян. Можно предположить, что использование таких замен было связано не с умилостивлением – как в Диасии – а с тем, что небогатые семьи не могли позволить себе полноценное жертвоприношение. Культ Артемиды Элафеболии, скорее всего, был не слишком распространен, и к IV веку могло быть довольно сложно обеспечить недавно пойманного оленя в качество жертвы на праздник. Когда в некий первобытный период зародился культ, охотники могли поймать оленей на холмах, расположенных непосредственно за пределами Афин, и многие афиняне пополняли свои запасы, охотясь с благословения Артемиды. Несмотря на отсутствие свидетельств, мы можем предположить, что распространение строительства и земледелия, вероятно, загнало оленей обратно в горные районы Аттики, и поклонение Артемиде под этим именем потеряло свою значимость. [1]
В середине VI века, когда уменьшилась важность старого местного праздника, появился новый фестиваль Диониса, который приобрел большое значение. Кроме того, в конце V века в Афины был привезен новый культ бога исцеления Асклепия, которому был отведен священный день в этом месяце. И если дата появления культа Асклепия достаточно точно известна – 429 год до н.э., то датировать поклонение Дионису в новой форме гораздо сложнее.
Он пришел из Элевтер, небольшого города на границе между Афинами и Беотией. Поэтому бог носил эпитет Элевтерий и был представлен примитивным деревянным изображением. Павсаний, вероятно, правильно описал, что перенос этой фигуры в Афины произошел в то время, когда жители Элевтер добровольно присоединились к Афинскому государству, чтобы спастись от своих соседей – беотийцев – с которых у них была непримиримая вражда. Это событие нельзя датировать точно, но, скорее всего, оно произошло в середине VI века при Писистрате. Это согласуется с археологическими находками в Дионисийском театре в Афинах, где самый ранних храм, видимо, относился примерно к этому времени.
Традиция также сохранила некоего Пегаса из Элевтер – человека, ответственного за перенос культа – и это может быть правдой. Павсаний добавляет, что в этом ему помог ответ дельфийского оракула, который напомнил афинянам о визите Диониса в Икарию. К сожалению, текст этого ответа не сохранился дословно – если бы оракул, составленный в середине VI века, дошел бы до нас, он мог бы дать веские доказательства как в пользу, так и против датировок и событий. [2] Кроме того, традиция, которую воспроизвел Павсаний, очевидно, была еще одной версией легенды, в которой Пегас и приход бога были отнесены к мифологическим временам.
История получила материальное воплощение в здании, которое сам Павсаний видел в Керамике. В нем находились террактоковые статуи, изображающие Амфиктиона – одного из самых ранних мифических царей Аттики, приглашающего на пир Диониса и других богов; среди гостей присутствовал и Пегас из Элевтер. Надо полагать, что исторические обстоятельства передачи культа Диониса Элевтерам были приукрашены так, чтобы придать ему почетную древность. Поклонение также опиралось на обычный миф о том, что афиняне не приняли бога с должным почетом, поэтому его гнев проявился в виде болезни, поразившей половые органы мужчин. Обратившись к оракулу, они получили совет воздать Дионису должное поклонение и, в частности, устроить шествие с фаллосом в его честь. После этого напасть прошла.
Миф о том, что Дионис был отвергнут, а затем заставил признать свой культ – универсален для всей Греции. В данном случае он также был адаптирован для объяснения и оправдания фаллических процессий, и, как мы увидим, это было характерно в том числе для городских Дионисий. [3] В одной любопытной церемонии приход Элевтерия увековечивался ежегодно.
За несколько дней до Дионисий старую деревянную статую выносили из городского храма и перевозили в небольшое святилище в гимнасии – храм Академии. Оно находилось за городскими стенами на дороге в Боетию и было последним удобным местом для остановки на пути из Элевтер. Несколько дней статуя находилась в этом святилище и была объектом жертвоприношений. Затем, вероятно, вечером 8-го или 9-го числа месяца ее возвращали с соответствующим сопровождением в храм рядом с Дионисийским театром, чтобы использовать на празднике Дионисий. [4]
Сопровождение статуи из Академии было известно как «Принесение от жертвенного очага» и, по-видимому, совершенно отлично от главной процессии, которая была центральным ритуалом Дионисии. Она, вероятно, проходила 10-го числа месяца и состояла в основном из принесения жертв – быков, традиционных животных – для совершения подношений в городском святилище. Также в это время в процессии несли фаллосы. Очевидно, что по общему значению, хотя и в меньшем масштабе, весь праздник был вполне сопоставим с процессией во время Панафинеи. Об этом свидетельствует положение в учредительном уставе афинской колонии Брея (ок. 445 г. до н.э.), обязывающее колонистов посылать корову и паноптикум на Великую Панафинею и фаллос – на Дионисии. Как и на празднике Афины, различные классы жителей города были представлены соответствующими группами и функциями. Иностранцы-резиденты (metokoi) надевали пурпурные одежды и несли подношения (skaphia) – поэтому их называли «подносчиками» (skaphephoroi). Горожане могли одеваться, как хотели, и несли на плечах специальные сосуды-кувшины (askoi), поэтому могли называться «несущими кувшины» (askophoroi). Возможно, сосуды были наполнены вином – как подношение богу первых плодов его щедрости. Одну высокородную деву выбирали для роли Канефоры – в процессии она несла золотую корзину, полную первых плодов винограда. Но продукты виноградной лозы были не единственной пищей, предлагаемой Дионису. Мы знаем о специальных хлебах, называемых обелои («похожие на вертел»), которые мы можем представить как длинные тонкие прутья. Их, как и сосуды-аскосы, носили на плечах.
Маршрут процессии неизвестен, но она проходила мимо различных святилищ или других мест, где люди останавливались и исполняли танцы в честь богов. [5] Кульминация наступала после прибытия к алтарю у дионисийского театра и заклания жертв. Фергюсон подсчитал на основе финансовых записей 333 года до н.э., что в тот год, например, в жертву было принесено 240 быков. Так что, как и после Панафинеи, участники церемонии и многие другие граждане, должно быть, хорошо ужинали говядиной. Кроме того, они, вероятно, обильно запивали ее вином – как и подобает на празднике Диониса, а также потому, что заключительным событием дня было пиршество (комос). Это был повод для нескольких формальных обрядов. После наступления темноты мужчины с факелами под звуки флейт и арф выходили на улицы петь и танцевать.
Подобные пирушки часто изображаются на афинской керамике, особенно на сосудах и кубках, предназначенных для питья вина. Невозможно сказать, изображает ли художник последовательно комос городских Дионисий или просто показывает неформальное веселье. Ведь обычно мужские празднества с вином заканчивались неформально – подобным развязным представлением – о чем свидетельствуют такие описания, как вход Алквиада к Симпозиум Платона. [6]
Дневная процессия и комос следующей ночью были основой дионисийского праздника, и пока он состоял только из этих элементов, он не проявлял никаких особенностей, отличавших его от других фестивалей Диониса. Но уже в VI веке начинает развиваться связь между городскими Дионисиями и театральными представлениями.
Истоки греческой трагедии и комедии очень туманны и не совсем уместны в общем описании афинских праздников. Достаточно сказать, что самым ранним элементом был мужской хор, который пел и танцевал, и это представление – не только в Аттике, но и в Сикионе на севере Пелопоннеса и, вероятно, в других местах, было связано с поклонением Дионису. В V и IV веках пьесы ставились не только на Дионисии в элафеболион, но и на Ленеи и сельские Дионисии в начале года. Есть основания полагать, что последние были заимствованы из городских Дионисий. Пение и танцы, возможно, были общей чертой всех трех праздников, но именно в поклонении Дионису из Элевтер они первоначально превратились в драматическое представление.
Традиционная дата первого представления трагедии – 534 год до н.э. под руководством Феспия. Появление Диониса Элевтерия, вероятно, произошло при Писистрате и отчасти было вызвано политическими событиями, связанными с включением жителей Элевтер в состав Аттики. Но это также был период, когда наметилась тенденция к внедрению в город важнейших культов местных районов. Другим примером может служить появление культа Артемиды Брауронии в афинском Акрополе. Все это было частью расширения основ афинского государства, характерного для политики Писистрата, и вполне вероятно, что он предпринял позитивные шаги по внедрению и развитию культа Диониса – божества, привлекательного для народа, чьи праздники были из тех, что тираны поощряли в своем движении прочь от обрядов и привилегий аристократии (в этой связи показательно, что должностным лицом, ответственным за организацию городских Дионисий, был не базилевс, старый религиозный чиновник общины, а архонт – политический лидер, чье светское значение имело тенденцию к росту в течение всего VI века). Писистрат контролировал выдвижение кандидатов в магистраты. Поэтому мы можем быть уверены, что чиновник, контролирующий новый праздник, находился под его непосредственным влиянием. [7]
Первым шагом в развитии драмы Феспия было то, что он вступил в диалог с хором и нарядился в маску и одеяния, чтобы иметь возможность выдавать себя за разных персонажей. Создание актера как личности постепенно привело к появлению двух и трех актеров на сцене одновременно. Но кроме трагедии появились и другие формы драмы.
К концу VI века трагедии исполнялись группами по три последовательные пьесы, за которыми следовала сатирическая пьеса, где хор не выдавал себя за мужчин и женщин – но играл роли полуживотных – мифических спутников Диониса. Возможно, сатира была не столько новым изобретением, сколько постановкой в фиксированной форме того, что было примитивным народным маскарадом.
Наконец, в 486 году до н.э. в драматическую программу городских Дионисий были добавлены комедии. Уже около 509 года в праздник было официально включено хоровое пение дифирамбов – од в честь Диониса, впервые придуманных в Коринфе. Таким образом, к началу V века праздник Диониса Элевтерия стал центром тщательно продуманной серии публичных представлений, которые придали ему популярность, намного превосходящую другие Дионисии Аттики или других регионов Греции. Расположение святилища у подножия южного склона над Акрополем создавало идеальную ситуацию для того, чтобы сидящая наверху толпа могла наблюдать за действием драмы, происходящей на выровненном пространстве под ними. Естественные условия постепенно развивались – пока около 330 года до н.э. государственный деятель Ликург не создал первый полноценный театр из камня.
В литературе было принято говорить о зрителях, как будто это все население Афин, и применять к ним общепринятую оценку в 30 000 человек. Но современные расчеты показывают, что вместимость зала не превышала 17 000 человек, что, все-таки составляло значительную часть населения. Но помимо граждан на праздник допускались постоянно живущие в городе иностранцы (metokoi) и даже просто иностранцы могли получить входные билеты. В этом отношении городские Дионисии отличались от Линей, которые были открыты только для горожан. На самом деле дата проведения этого праздника была более удобной для посетителей, поскольку приходилась на середину марта – традиционное время для открытия парусного сезона. Таким образом, можно было ожидать, что посетители с островов Эгейского моря и побережья Малой Азии приедут посмотреть на одно из величайших проявлений афинской культуры.
Сложнее ответить на вопрос, допускались ли на просмотр трагедий и комедий женщины. Некоторые упоминания, кажется, подразумевают, что они присутствовали на трагедиях. Например, в одном из описаний (по всей видимости, написанном много позже события) говорится, что появление фурий в «Орестее» Эсхила было настолько ужасающим, что у некоторых зрительниц случился выкидыш. Также юмористическое изображение Аристофаном афинских женщин, разгневанных на Еврипида за то, что он представил их в своих пьесах, было бы гораздо более правдоподобным, если бы они и правда видели эти пьесы. Предполагать, что они просто знали о них из мужских сплетен или редких письменных текстов, было бы гораздо менее убедительно. С другой стороны, в комедиях Аристофана есть несколько отрывков, которые, кажется, перечисляют возрастные группы зрителей только с точки зрения мужчин – или иным образом подразумевают, что женщин в театре не было. Возможно, по крайней мере в V веке существовало различие – женщины могли посещать трагедии, но не комедии. [8]
Вход в театр осуществлялся путем покупки билета стоимостью в два обола. В V веке это было сопоставимо с минимальной дневной зарплатой. Таким образом, многие бедные граждане не могли себе такого позволить. Однако Периклу приписывают основание Теоретического фонда, который выплачивал гражданам эту сумму и таким образом позволял всем желающим посещать театр. Передние места всегда были зарезервированы для магистратов и других важных чиновников, а также для жрецов богов и богинь, в то время как уважаемые гости из других стран могли быть удостоены особых мест. Председательствовал жрец Диониса, и некоторые упоминания о комедиях позволяют предположить, что старая деревянная статуя бога также выносилась для участия в представлениях. [9]
Поскольку билеты не давали права занимать определенные места, обычный гражданин, не имеющий официального положения или статуса жреца, должен был влиться в поток, направляющийся в театр в ранний час. Для удобства сидения было принято подкладывать подушку. Теофраст изображает льстеца, который выхватывает подушку у сопровождавшего его раба, чтобы подложить тому, кому он льстит. И снова Эсхил нападает на Демосфена за то, что тот предоставил послам Филиппа передние места, положил им подушки и расстелил вокруг них пурпурные ковры. [10]
Зрителям нужно было устроиться поудобнее – поскольку их ждало долгое дневное развлечение. По крайней мере, в V веке обычная схема состояла из трех трагедий в первой половине дня, затем следовала пьеса о сатирах, а после значительного перерыва, в конце дня – комедия. Филохор, автор III века до н.э., приводит живописный рассказ:
Афиняне по случаю дионисийских представлений шли в театр, прервав пост и выпив вина. На протяжении всего представления им наливали вино и раздавали сладости. Когда входил хор, они наполняли кубки, а когда спектакль оканчивался, и хор уходил – наполняли их снова.
Неясно, приносили ли вино и закуски сами зрители или их раздавали торговцы. Возможно, в обычае были оба варианта. Соленья или сладости, очевидно, были достаточно привычным явлением. Аристотель в «Никомаховой этике», желая проиллюстрировать психологическое положение о том, что удовольствия имеют тенденцию монополизировать внимание, когда они интенсивны, приводит противоположный пример: «В театре те, кто ест сладости, особенно заняты этим действом, если актеры плохи». Во время представления комедий даже была известна практика, когда кто-то со сцены бросал в зрителей орехи и изюм. Довольно типично, что Аристофан в одно время осуждает это, а в другое – принимает. Вопрос о том, как провести в театре целый день, мог представлять для зрителей проблему, и в «Птицах» комедиант в типично аристофановской манере предлагает зрителям все преимущества, которые они могли бы получить, если бы только смогли приобрести крылья. [11] В V веке представления обычно продолжались четыре дня, хотя во время Пелопонесской войны их сократили до трех в целях экономии, как военную меру. Но в эллинистический период они могли быть еще больше продлены. Организация программы была сложным делом, и в ее основе лежал принцип соревнования.
Каждый год архонт выбирал трех богатых людей, по одному от каждого из трех разных племен, в качестве хорегов для трагедий, а также для комедий – в этом случае их выбиралось пять. Также назначались хореги для дифирамбов: три для тех, что пели мужчины и три для тех, что пели мальчики. Подбор участников хора, их обучение и, наконец, примерка костюмов были для хорегов самой трудоемкой и дорогостоящей частью постановки. К каждому хорегу также прикреплялись актеры, максимум три, и поэт. Выбор поэтов входил в обязанности архонта – он мог проводить с ними собеседования и требовать образцы их работ.
Для состязаний на празднике также должна была существовать судейская коллегия, которая назначалась по тщательно разработанному методу, характерному для афинской демократии в ее стремлении исключить возможность взяточничества или фаворитизма. Имена кандидатов на роль судей складывали в десять кувшинов, которые запечатывали и помещали на Акрополь. Затем в начале праздника кувшины доставали и выбирали десять имен, по одному из каждого кувшина, для участия в конкурсе. По окончании имена поэтов выписывались в порядке их заслуг, и архонт вытягивал из кувшина пять имен. Принималось решение большинства из выбранных пяти судей. [12]
Такая процедура гарантировала, что никто не мог заранее знать, кого подкупить, дабы обеспечить себе большинство голосов, если только не решался на невероятный шаг – подкупить каждого судью. Кроме того, несколько снижался риск фаворитизма за счет того, что никто из судей не принадлежал к тому же племени, что и соревнующиеся хореги.
Сам хорег должен был нести большие расходы. На его усмотрение – сколько он готов взять на себя; но очевидно, что скупой человек, пожадничавший на одежды для хора или на обеспечение достаточной платы хорошим наставникам, существенно снижал свои шансы на получение награды. С другой стороны, богатый хорег был готов потратиться, чтобы сделать это прекрасным поводом для впечатляющего представления себя афинской публике.
Когда Демосфен выбирал хорегов для хора, он снабдил все пятьдеся человек золотыми коронами, а себя – еще и расшитой золотом мантией. Будучи проницательным политиком, он, должно быть, рассчитывал, что пропагандистская ценность всех расходов окупится позже. [13] Соревнование проявилось и в любопытной церемонии, известной как «Предварительное соревнование» (Проагон), которая проводилась 9 элафеболиона. Хореги вместе со своими командами проходили перед публикой на платформе, которая с середины V века была установлена в новом Одеоне Перикла. По всей видимости, это было сделано просто для того, чтобы дать предварительное представление о том, что будет представлять собой сам праздник. Актеры, например, выступали в своей обычной одежде – без масок и костюмов. Такая публичность, вероятно, была необходима. У нас нет свидетельств того, что были установлены плакаты, объявляющие о том, какие пьесы ставятся, или что в театре были доступны программы с именами актеров. Поскольку хор и актеры были в масках, их нельзя было узнать по внешнему виду. Поэтому предыдущая выставка различных коллективов с объявлением поэта и названиями его пьес удовлетворила бы очевидную потребность. [14]
В городских Дионисиях V века трагедии всегда писались заново. Но в последующие годы они могли возрождаться для постановки в деревенские Дионисии. В IV веке в городских Дионисиях даже разрешалось возрождение более ранних трагедий, и, наконец, было систематически организовано, что определенная часть праздника посвящалась «старым трагедиям», которые выбирались из произведений канонически утвержденных поэтов – Эсхила, Софокла и Еврипида. Такое развитие событий свидетельствует об изменении народного интереса. В V веке он был сосредоточен в основном на драматурге и его новой постановке. В IV веке, в силу привычной смены вкусов, интерес концентрировался на знаменитых актерах того времени, и возникло естественное желание увидеть их в классических ролях прошлого. Но, будь то в V или IV веке, афинская публика и гости из-за рубежа находили в театральных постановках городских Дионисий одно из величайших событий года. Поскольку в это время в Афинах собиралось больше афинян и иностранцев, чем по какому-либо другому случаю, это давало возможность для проведения различных выставок.
Городские Дионисии, как открытие сезона мореплавания, были временем, когда в Афинах должна была представляться дань империи. Ее делили на доли таланта и выносили в виде мешков с монетами на сцену театра, чтобы выставить перед собравшейся публикой. Так афинское государство с гордостью демонстрировало плоды империи. Но с мрачным реализмом одно зрелище уравновешивалось другим. Сыновья-сироты убитых на войне содержались демократией до совершеннолетия. Затем ежегодно на городских Дионисиях они устраивали своеобразный парад прощания. Они выходили на танцевальную площадку в полном гоплитском вооружении, а глашатай провозглашал, что это сыновья тех, кто героически погиб в бою – теперь афинское государство, вырастив их и снабдив оружием, отправляет в жизнь – и по этому случаю приглашает на первые места в театре. [15] Гордость данью и войной была типична для V века.
IV век не давал Афинам возможности для подобных проявлений. Вместо этого сложилась практика вручения золотого венца политикам или другим благодетелям города и провозглашения этой награды устами глашатая на новых трагедиях. Это стало предметом знаменитой нападки Эсхина на Демосфена, когда тот преследовал Ктесифона на том основании, что церемония была проведена неправильно. Однако даже Эсхину пришлось признать, что, независимо от того, законно это или нет, это был не первый подобный случай. Более того, он даже рассказал, как в свое время афиняне безо всякого юридического обоснования нанимали глашатаев, чтобы те провозглашали перед собравшимися всевозможные меньшие почести, как венцы, дарованные племенами и демами своим членам, так и иностранные отличие, такие как звание proxeniai – эквивалент почетного вице-консула. Он даже упоминает о более любопытной форме публичности, для которой использовался повод в виде Дионисий. Владелец, пожелавший освободить своего раба, договаривался о том, чтобы этот факт транслировался зрителям.
Этот случай был призван не столько прославить рабовладельца, сколько защитить права нового вольноотпущенника. Ведь в Афинах, в отличие от Рима, освобождение раба не было делом публичного права, совершаемым перед магистратом. Не существовало государственного учета освобожденных рабов. Поэтому наилучшей гарантией для освобожденного раба была возможность призвать достаточное количество свидетелей того, что он и правда был освобожден. [16] Характерным для непринужденного отношения афинян к религиозным праздникам было то, что, с одной стороны, дионисийский театр как священное место был посвящен поклонению богу, а сами трагедии были не светским развлечением, а религиозным обрядом.
С другой стороны, эти соображения не мешали вторжению разнообразных мирских дел в то, что должно было быть торжественным и возвышенным событием. Точно так же во время представления пьес зрители чувствовали себя вправе вести себя с не меньшей свободой в выражении своих чувств, чем традиционные обитатели галерки современного театра. Не было запрета на аплодисменты, как можно было бы ожидать на представлении о чудесах, разыгрываемом в храме. Но чаще мы слышим о противоположном виде демонстраций.
Наиболее распространенным было шипение, но также использовалось что-то вроде улюлюканья, а один автор упоминает о стуке каблуками по спинкам сидений, хотя это, предположительно, могло работать только до тех пор, пока некоторые зрители сидели на рядах деревянных скамей, а не в каменных театрах конца IV века и эллинистического периода. [17]
Важность празднования Дионисий в глазах общественности, а также возможность того, что на большом народном собрании могут произойти неподобающие события, была признана тем, что в один из дней сразу после Дионисий в театре проводилось собрание народа под предводительством Совета пятисот, на котором проводилось открытое расследование по поводу проведения праздника. Оно могло закончиться вполне удовлетворительно: совет предлагал архонту корону в знак признания его заслуг в этом деле. Но при этом любой представитель общественности мог обратиться с жалобой. Если учесть характер афинской демократии и ее притязания на свободу слова, то вряд ли каждый год не находилось желающих воспользоваться этой привилегией. [18]
Любопытным образом еще один религиозный праздник сумел вторгнуться в Дионисии. В 420 году до н.э. афиняне приветствовали в своем городе бога врачевания Асклепия из Эпидавра. Его поместили в святилище над дионисийским театром на высоких склонах Акрополя под стеной скалы. Ежегодный праздник его прибытия в Афины отмечался во время Элевсинских мистерий. Другой его праздник, называемый Асклепия, проводился в день предварительных состязаний. Никаких подробностей нам не известно, кроме того, что совершалось значительное жертвоприношение, за которым следовала обычная трапеза, характерная для поклонения Асклепию. Примечательно, что этому культу удалось занять место в праздничные дни двух таких важных божеств, как элевсинская Деметра и Дионис Элевтерий.
Как уже было сказано, прибытие Асклепия было связано с Элевсином. Связь же между ним и Дионисом отсутствует, но, возможно, она была не просто совпадением, поскольку одним из афинян, активно представляющих нового бога, был Софокл. К 420 году до н.э. ему было уже за шестьдесят, и он был известным драматургом с сильными политическими связями. Не благодаря ли его усилиям место, отведенное Асклепию, примыкало к участку Диониса, где Софокл, должно быть, имел большое влияние, и не мог ли он также организовать местный праздник в день, в некоторой степени охваченный дионисийским покровительством? [19]
Заслуживает упоминания еще один праздник в месяц элафеболион, хотя о нем известно очень мало. Это Пандия – праздник Зевса, точная дата которого не определена, но, очевидно, он проводился почти сразу после городских Дионисий, поскольку следующий за ним день был отведен для собрания, на котором проводилось расследование Дионисий. В остальном о нем почти ничего не известно. Древние комментаторы, упоминающие о нем, касаются только его деривации, которая вызывала у них затруднения. По аналогии с Панафинеей, Пандия должна была означать праздник Зевса, в котором участвовали все. Но ничто об этом не свидетельствует. Известно, что его праздновал только один район (Плотея).
Другая связь праздника могла быть с Пандионом, одним из мифических царей Аттики, который также был тезкой героя одного из десяти племен. Пандион должен был дать свое имя празднику и быть его основателем. Но если это и так – миф не сохранился. Дойбнер предположил, что племя Пандиона имело некую особую связь с праздником, и это возможно, поскольку мы находим собрание племени, принимающее постановление в честь одного из его членов, Демона, двоюродного брата Демосфена и жреца, за его заслуги на празднике. Но в таком виде он может относиться только к учреждению десяти племен Клисфеном в конце VI века. Какой культ героя Пандиона существовал до этого и как он был связан с Пандией – совершенно неизвестно. Ничто не указывает на то, что праздник был народным. Вероятно, это был не более чем забытый пережиток архаического прошлого. [20]
Примечания
[1] Жертвоприношение оленей, Bekker,Anec. 1, 249, 9. Elaphoi, Adi. 14, 649E.
[2] Paus. 1, 38, 8 and 1, 20 3. Самые ранние останки в Дионисийском театре см. Travlos, 537.
[3] Paus. 1, 2, 5. О фаллических процессиях см. Ar. Ach. 243.
[4] Paus, i, 29,2. Pickard-Cambridge,Dramatic Festivals 2, p. 60.
[5] Pickard-Cambridge, op. cit. 61ff. Brea, Meiggs-Lewis, no. 49. metoikoi и askophoroi, Sud. ’ασκοφορεϊν. Obeliai, Pollux, 6, 75. Ath. 3, 111B. Kanephoros. См. Ar. Ach. 241, Но Гулд и Льюис отмечают, что надписи IG. 22, 896, etc. доказывают, что, по крайней мере, ко II веку существовал только один. Dances, X. Hipp. 3, 2.
[6] Число жертв в 333 г. до н.э., Ferguson, Hesperia, 17 (1948), 134. The Komos, Deubner, 140, and Pickard-Cambridge, 63.
[7] О развитии драматических и дифирамбических представлений в городских Дионисиях, Pickard-Cambridge, pp. 70 ff.
[8] Об обсуждаемых доказательствах см. Pickard-Cambridge, 264 ff.
[9] Admission, etc., Pickard-Cambridge, 266.
[10] Theophr. Char. 2.11. Aesch. 2, 11 and 3, 76.
[11] Philochorus, F.Gr.Hist. 328 f 171 = Ath. 11, 464F. Sweetmeats, Arist. NE. 10, 1175b, 12. Opponents criticized, Ar. Vesp. 59 and Plu. 191. Pax 962. Ar. Av. 785 ff.
[12] О приготовлении, Pickard-Cambridge, 81 ff. Главным доказательством является Arist. Ath. 56, 3.
[14] Pickard-Cambridge, 67. Aesch. 3,67 with sch. Pl. Sym. 194b. Probably the scene of Ar. Ath. 10 ff.
[15] The tribute, Isocr. 8 (de Pace), 82. The orphans, Aesch, 3, 154.
[17] Pickard-Cambridge, 272 ff.
[18] The inquest, D. 21, 8-10. Penalties, D. 21, 178 and 180.
[19] Edelstein, 1, T587 and 590. За шкуры, проданные с жертвоприношений, IG. 2a, 1496 Aa 78 etc.
[20] Deubner, 176-7. Для производных, Phot. Πάνΰια. The deme Plothia, IG. 29 ,1172. The tribe Pandion, IG. 22, 1140.
Глава из книги Г. Парке, "Праздники афинян". Перевод и адаптация Теогония • Θεογονία