Дмитрий Алтуфьев КОВЧЕГИ ЗАВЕТОВ, 3
Предыдущая часть тут
Еврейское слово miškan, традиционно переводимое как «скиния» (от греч. шатер), происходит от глагола šaḵan («пребывать» или «обитать») и буквально означает просто «жилище». В Исх. 25–31 Яхве подробнейше объясняет Моисею, как надлежит построить его жилище, а в Исх. 35, 1 — 40, 33 описывается строительство скинии, представлявшей собой шатёр в виде деревянного каркаса, покрытого тканями и шкурами. Внутри скиния делилась на два помещения — «святое», где находились жертвенник для курений, стол для хлебов предложения и светильник, и отделённое от него завесой (paroḵet) «святое святых», где находился ковчег. После сооружения ковчега и шатра «покрыло облако шатёр совета, и слава Яхве наполнила скинию». Здесь мы впервые в источниках встречаем отделение «славы Яхве» от него самого. Согласно жреческому источнику, от творения мира, описанного в Быт. 1, 1–2, 4а, Яхве неотлучно пребывает на небесах. После исхода евреев из Египта он спускается на гору Синай, чтобы дать Моисею указания о строительстве своего жилища, остаётся на Синае до завершения скинии, после чего вселяется в неё и больше не покидает. При всех последующих явлениях «славы» в жреческом источнике (Числ. 14, 10; 16, 19; 20, 6 и др.) она появляется из скинии, а не с неба. Позже, в походе на Ханаан определенным образом подготовленный жрец, укрывшись в скинии, вступал в диалог с Яхве: …там Я буду открываться тебе и говорить с тобою – Исх. 25:22. Другими словами, слава Яхве — это его аватар, постоянно находящийся в ковчеге и доступный для медиации. Чтобы так крепко привязать мощный психосферный субъект к мобильному переносному артефакту, нужны незаурядные способности к магии и согласие самого нумена. В то время в культурных системах окружающих народов медиация происходила лишь в храмах, на горах и других «местах силы», да и то попытки не всегда были успешны. Даже кочевники не возили богов с собою, а обращались в тонкий мир через шаманов. Из ряда вон выходящее достижение Моисея в том, что он заставил аватар Яхве находиться в ковчеге в режиме стенд-бай, скорее всего, это было частью завета.
Сергей Петров пишет, что проявлением «славы Яхве» был огонь, постоянно окруженный облаком дыма для защиты окружающих. Посредством огня аватар принимал подношения и жертвы. В Лев. 8 описывается семидневное посвящения Аарона и его сыновей в жрецы, а в следующей главе Аарон на восьмой день приносит первые жертвы: «И вошли Моисей и Аарон в шатёр совета, и вышли, и благословили народ, и явилась слава Яхве всему народу. И вышел огонь от лица Яхве, и пожрал на жертвеннике всесожжение и тук, и видел весь народ, и закричал, и пал на лицо своё» (Лев. 9, 23–24).
Затем Яхве точно так же пожирает сыновей Аарона Надава и Авиуда: их именование «жертвами», которые «освящают», позволяет предположить, что в первоначальном варианте речь шла о принесении сыновей великого жреца в жертву Яхве по случаю освящения скинии, над которой с того дня постоянно стояло облако дыма.
Еврейское слово bərit «договор» или «завет» происходит, в частности, от корня br’ (рубить), потому что при заключении договора полагалось разрубать туши животных (karat). В рассказе о том, как Яхве заключил завет (karat bərit) с Авраамом, Авраам разрубает туши телицы, козы и овна, после чего Яхве проходит между половинами туш в виде «дымящейся печи» и «полыхающего огня» (Быт. 15, 9—18). Интересно, что культуролог А.А. Пелипенко также пишет об огромной значимости для целей жертвоприношения масштабного и показательного расчленения жертв. С большой вероятностью мы можем предположить, что заключение завета с Моисеем было отмечено именно так, т.е. Моисей и Аарон разрубили трупы юношей перед скинией для демонстрации избранному народу огненного шествия заключенного в ковчег аватара. В то мифоритуальное время, когда магия была частью повседневной жизни, привязка таких аватар к магемам-вместилищам у семитских народов была распространена. Об этом мы можем судить преимущественно по арабским сказкам, донесшим до нас идеи джиннов — могущественных аватар субъектов психосферы, заключенных магами в какие-то полости и ставшие после того рабами лампы или кувшина, вынужденными исполнять желания их владельцев.
Ветхий Завет даже донес до нас часть соглашения Яхве и Моисея об использовании аватара: в Исх. 33 Яхве объявляет, что сам не пойдёт в Ханаан, а отправит вместо себя посланца: «Я пошлю перед тобою посланца (mal’aḵ), и прогоню Хананеев, Аморреев, Хеттеев, Ферезеев, Евеев и Иевусеев, ибо в землю, где течёт молоко и мёд, сам я не пойду среди вас, чтобы не пожрать мне вас (pen-’aḵeleḵa) на пути, потому что вы народ жестоковыйный» (Исх. 33, 2–3), на что Моисей отвечает: «Если не пойдёт твой лик (paneḵa holəḵim) с нами, то и не выводи нас отсюда, ибо по чему узнать, что я и народ твой обрели благоволение в очах твоих?» (Исх. 33, 15–16).
Моисей-правитель как последователь Эхнатона не применял никаких других методов, кроме методов царя; он приказывал и навязывал свою веру народу именем нового Бога, используя по любому поводу силовую поддержку левитов — своей вооруженной стражи, видимо, еще из Гошена. Неудивительно, что жестоко гонимый на войну народ восстал. Бог Яхве, которому Моисей тогда представил новый народ, вероятно, ни в каком отношении не был божеством выдающимся. Грубый, ограниченный местный бог, яростный и кровожадный, он пообещал дать своим приверженцам «землю, где текут молоко и мед» и побудил их уничтожить ее коренных обитателей «острием меча». Селлин нашел у пророка Осии (вторая половина VIII ст. до н.э.) верные признаки предания о том, что Моисей, основатель религии, умер насильственной смертью при бунте своего непокорного и упрямого народа. Нельзя также и утверждать, что сохранившийся текст Библии не дает никаких свидетельств такой кончины Моисея. В повествовании о «кочевании в пустыне» [Числа, XIV, 33], которое может относиться к периоду правления Моисея, описывается несколько последовательных серьезных бунтов против его власти, подавленных по велению Яхве с помощью кровавой расправы. Легко представить, что одно такое восстание закончилось совершенно иначе.
Однако со смертью Моисея завет не был нарушен и дело его не погибло. Преемники Моисея (будь то легендарный Навин или нет), жрецы и левиты подавили бунт и начали вторжение в Ханаан. Во время боевых действий они активно использовали магические возможности ковчега — например, при штурме Иерихона. Захвативших во время этой войны ковчег филистимлян Яхве покарал нашествием мышей и болезнями, хотя они даже не пытались его открыть — по библейской версии. Однако война, пусть победоносная, не всем по вкусу — и бунты евреев продолжались. Из гонящего их на смерть завета Моисей-Яхве в живых остался лишь последний — и гнев недовольных обратился на ковчег. Начались нападения на скинию, которые карались смертью на месте, причем не стражей, а самим нуменом. Как-то раз погибли сразу 70 молодых людей, которые якобы поддались греховному искушению заглянуть в ящик: «И вышел огонь от Господа, и сжег их, и умерли они перед лицом Господним». Но одна из таких попыток закончилась совершенно иначе, чем описывает текст. И хоть бога убить нельзя, его аватар в ковчеге, видимо, удалось уничтожить, возможно, дорогой ценой. С тех пор упоминание сопровождающего облака дыма и все связанные с ящиком чудеса прекращаются и из Ковчега Завета и обиталища бога живого он становится лишь Гробом Господним — мифоритуальным реликтом вплоть до внесения в здание, известное как «храм Соломона». Там он бесславно исчез в 6-м веке до рождества Христова при взятии Иерусалима Навуходоносором. Есть много версий, но наиболее вероятна самая простая: вавилонские воины просто разнесли ящик с мумией в клочья, срывая с ветхой древесины листовое золото и литье.
Исходя из версии убийства Моисея, а также святотатства и покушения на богоубийство, мы сочли необходимым привести этические тезисы Фрейда, убежденного в последующем многовековом отступничестве евреев от монотеизма: «В религии Моисея не было места для прямого выражения убийственной ненависти к Отцу. Все, что могло выйти на свет, так это мощная реакция, направленная против нее – чувство вины в связи с этой враждебностью, нечистая совесть за грехи перед Богом и за продолжение грешного поведения. Это чувство вины, которое постоянно поддерживалось пророками и которое вскоре стало существенной частью религиозной системы, имеет еще и другую, внешнюю мотивацию, которая ловко скрывает его истинное происхождение. Дела у людей шли плохо; надежды, возлагавшиеся на благосклонность Господа, не исполнились; любимую превыше всего иллюзию – быть теми, кого избрал Бог, поддерживать было нелегко. Если они не хотели отказаться от этого счастья, то чувство вины в связи со своей собственной грешностью было подходящим способом оправдания Бога: они не заслужили лучшего, чем быть наказанными, так как не следовали его заповедям. И, гонимые необходимостью удовлетворить это чувство вины, которое было неутолимым и имело намного более глубокие источники, они должны были сделать эти заповеди еще более строгими, более мелочными и даже более тривиальными. В новом порыве морального аскетизма они налагали на себя все больше и больше новых ограничений инстинктов и таким образом достигли – по крайней мере, в учении и заповедях – этических высот, которые оставались недоступными другим народам античности. Часто евреи рассматривают это достижение этических высот как вторую основную характеристику и вторую великую победу своей религии. То, каким образом она была связана с первой – идеей единственного бога, – должно быть ясно из наших рассуждений. Эти этические идеи, однако, не могут отрицать своего происхождения от чувства вины в связи с подавленной враждебностью к Господу. Они представляют собой – незавершенные и неспособные завершиться – конструкции навязчивых невротических реакций; мы можем предположить также, что они играют роль скрытого наказания».