Пострусские в аспектах культуры и идентичности, часть 24
Важным направлением деятельности должен стать новый взгляд на продукты русской культуры. Главным образом, искусства. Хотя научные и общественные дискурсы тоже могут найти свою переоценку. Лоскутная сущность русской цивилизации просто-таки напрашивается на это направление развития пострусского сознания. От Пушкина до Бродского, от Гоголя до Сорокина, от Верещагина до Копейкина, от Эйзенштейна до Германа, от Глинки до Светланова. Многообразие культурных традиций в искусстве, их разнобой, разнообразность этнических привязок — зашкаливают. Каждый сможет найти себе что-то по душе, и по близким смыслам. В конце концов, речь идет о медиации, и участие компонент отчуждаемой системы неизбежно. Важно – вобрать самое лучшее, а не по остаточному принципу.
Предыдущая часть тут
Что касается отечественных дискурсов, то возможен путь деконструкции их на составляющие, что впоследствии могут быть использованы в качестве строительных блоков нового здания собственного мировоззрения. В конце концов, почему бы не взять благородство и непримиримость перед лицом хама из наследия Новодворской и не смешать это с теорией постмодерна от Дугина (вменяемыми пассажами, без обычного для автора юродства и фиглярства)? Главное – осознание манихео-гностических основ русской культуры, умение идентифицировать их и абстрагироваться в процессе деконструкции. И тогда никакой Дугин не страшен, тем более, что он хорош саморазоблачением русских гностических интенций, его нужно читать как объект изучения, а не источник знаний. К слову, думающий и ищущий человек современности и так постоянно, в полуавтоматическом режиме занимается вычленением релевантных смыслов из окружающего инфопространства, будучи погружен в эклектику доступных в Сети смысловых структур.
Итак, предположим, что ответ на вопрос «кем стать?» найден. Вслед за ним все-таки приходит следующий, давно повисший вопрос: «что делать?». Ответ: заниматься воплощением, культурной деятельностью как основой смыслогенеза. Действительно, хрестоматийный пример медиации – это процесс творчества: произведение на свет нового объекта предметной среды или художественной культуры, работы в рамках дискурсов познания (а, следовательно, созидания) и т.д. Конкретные указания невозможны, ибо грани творчества трудно перечислимы даже в рамках одной культурной традиции. Кто занимается визуальным творчеством, кто беллетристикой, кто научными или околонаучными изысканиями, кто публицистикой, а кто непосредственной предметной средой – ландшафтом, одеждой, аксессуарами или мебелью. Важна осознанность и важен процесс. Ведь создание чего-то нового – есть самая видная грань смыслогенеза и продукт медиационной парадигмы.
Затронув вопрос творчества и искусства, нельзя не вспомнить про сферу эстетики. Человек – существо не только культурное, но, как следствие, эстетизирующее. Преодоление принципа антиантропности может идти по пути эстетизации своего окружения, ментального и предметного. Ко второму мы еще вернемся, в первом же речь о соответствии потребления культурной информации с проводимым индивидуально культурным синтезом. Это может оказаться сильнейшим каналом медиации с иносистемными смыслами. В наше время самым распространенным и ходовым посредником для эстетизированных слепков культуры является массовое искусство. Однако тут следует оговориться, что феномен масскульта первоначально западный. В сочетании с иными, даже синкретическими культурами Востока, это всегда продукт медиации, причем сдвинутый в своем синтезе в сторону Запада[1]. Русская ЛКС «проживает» на периферии Западной макросистемы, хоть и с существенным кентаврическим проникновением Восточной. Если вы не имеете целью углубление в одну из ЛКС Запада, лучше обратить взор на что-то более аутентичное. И тут разброс может быть довольно большим, от классической эры кинематографа до аутентичных работ современных художников и реликтов древней этники или работ по ее реконструкции. Впрочем, ничего не мешает синтезировать и эти два направления, работая в западных жанрах массовой культуры над разработкой локальных аутентичных культурных миров. В конце концов, в эпоху глокализации это уже становится трендом в различных локальных мирах.
Не стоит забывать и продукты русской ЛКС, многие из которых антисистемны. «Прощай, немытая Россия» Лермонтова лишь первое, что приходит в голову, обращаясь к череде творческих бунтов личности против репрессивной сути Московии. Ярко оппозитарные произведения вроде «Поэта и толпы» Пушкина, или обличающих полотен передвижников станут хорошим подспорьем для первоначального процесса отчуждения от русского. Ко этому пласту можно обратиться свежим пострусским взглядом, перешагнув школьную казенщину, находя что-то важное уже для себя лично и спокойно пропуская типично русское (а для нас значит унылое и скучное).
Однако в этом контексте надо помнить и об опасности инверсии. Поначалу от русской художественной культуры лучше отдалиться, обратившись к иностранной. Лишь по прошествии времени, когда почувствуешь определенную степень безразличия к русской теме, полезно будет вернуться и взглянуть на наследие русского художественного сознания другими глазами. Можно поначалу фокусироваться на обращениях к иным культурам через призму восприятия русских художников. Примерами здесь может служить античная тема в творчестве Бродского или кавказская у Лермонтова, Пушкин как нетипичный для русской литературной традиции жизнелюб. Если инверсии удалось избежать, то и подобный процесс должен идти сам собой, естественным образом. Как должен открыться и новый взгляд на русское культурное наследие в принципе.
Самый серьезный потенциал диссистемности несет в себе, как ни странно, вознесшийся на волне архаизирующей инверсии русский авангард 20-х. И почва для такого рывка художественного сознания готовилась за десятилетие заранее. Подхватив вслед за Маринетти знамя футуризма, авангардное сознание провозгласило: «Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. с парохода современности»[2]. Совпав с завершением малого цикла развития европейской культуры, на изводе которого всегда запускается некий #сброс просроченного смыслового пласта, назревающая #инверсия РМ породила невиданную доселе синхронию западноевропейского и русского искусства. Причем в чем-то последнее впервые опередило своего западного «коллегу». А именно в масштабах сброса и расчистки культурного пространства для последующего обновления культурного космоса. Представляется, что это в высшей мере закономерно, ибо сбрасывалось наносное, неглубоко укорененное, привнесенное через механизм горизонтальных переносов смыслогенетического кода.
Русский авангард из десятков ярких направлений от футуризма и абстракционизма до имажинизма и конструктивизма решительно объявил войну не просто за новизну, а против любых знаковых и нормативных систем вообще, обнажая самые нижние инвариантные слои ментальности для максимальной свободы демиургических актов творения Мифа[3]. Нижние первотектонические пласты, замешанные на числах, простейших геометрических формах и мифологемах, обладают маскимальной валентностью для притягивания опосредующего их смыслового материала. Искусство смещает свой фокус с подражания реальности (согласно устоявшейся в культуре модели этой реальности) на конструирование совершенно новых мифов и моделей, из которых складывается уже обновленная культурная реальность. Это не только Татлин, Малевич, Кандинский и сотоварищи, но Хлебников, Хармс и Введенский, подтачивающие логоцентризм в письменном слове и в театре. Это Протазанов и Эйзенштейн, подхватившие «самое демократичное из искусств», чтобы демиургически созидать персональные миры по ту сторону голубых экранов.
Такое искусство, что отражает мироустроительную волю вырвавшегося из оков РМ авангардного сознания, как нельзя лучше подходит для сознания пострусского. Ведь, как мы уже писали ранее, для нас началом всему является #деконструкция смысловых пластов и профанирование «святынь» РМ. А направленность авангарда на футуризм и противостояние близорукому консерватизму как нельзя лучше подходит для пафоса конструирования новых идентичностей и культурных пластов, потенциально, новых ЛКС.
Кто знает, как мог бы отгреметь русский авангард, сколько нового мог бы принести, не будучи задавлен волной реставрации РМ в лице бюрократического большевизма и сталинизма. В самом деле, обнаженные нижние пласты ментальности использовались как инструмент для Личности, что творила собственные миры. Если авангардное сознание оставили бы вариться в собственном соку, ничего кроме стадиально более продвинутых мифологем, на базе уже антропного принципа, родиться не могло. Например, об этом красноречиво заявляют поздние произведения Малевича в жанре портрета. К сожалению, личность никогда не творит в вакууме, и всегда попирается культурной традицией, которая в лучшем случае использует личностей в своих целях. Обычно все и вовсе происходит гораздо трагичнее – личность просто уничтожается во имя стабильности культурной системы, большинство из которых не терпит инновационных смыслов. Так и в СССР, если мы проследим судьбы деятелей русского авангарда, то обнаружим трагедию чуть ли не закономерностью. Расчищенные пласты художественной культуры же ассимилировались массовой ментальностью и послужили механизмом для возрождения чистейшего образца РМ, в чем-то перекликающегося с древней ближневосточной ментальностью рабов империума.
Очередная битва за право личности в русской культуре была проиграна, но тем важнее и ближе для нас наследие, которое оставили нам поля былой боевой славы. Впрочем, на этом дело не закончилось, и когда ко второй половине 50-х годов РМ, наконец, экзистенциально выдохлась, в изнеможении закончив сталинский период самоистребления, в творческой среде стал назревать т.н. «второй русский авангард». Вскоре он был закономерно проклят хрущевской властью, но уйдя в подполье, он превратился в феномен «неофициального» искусства, советского художественного нонконформизма и андерграунда.
Пропитанный на этот раз постмодерновой иронией, минимализмом и психоделией, а местами и нонконформистским цинизмом, «второй русский авангард» является еще одним перспективным направлением для освоения пострусским сознанием и смыслового синтеза. Такие яркие и разнородные личности как Булатов, Павлинский, Нусберг, Кабаков, Овчинников и многие, многие другие вплоть до концептуалистов от Монастырского до практически уже постсоветского Пригова, заслуживают пристального к себе внимания. Этот альтернативный РМ культурный слой, тяготеющий на сей раз к зарождающейся постличностной ментальности, чисто количественно представлен гораздо шире, что одновременно и упрощает знакомство, и усложняет его, ибо обилие вторичности симптоматично для закрытой и репрессивной культуры, альтернаты которой тяготеют к достижениям иных культур.
В целом же общие соображения по использованию отдельных достижений русской художественной культуры в деле синтеза пострусских смысловых пластов, в том числе в деле выстраивания эстетической преемственности, выглядят следующим образом.
Во-первых, стоит учитывать, что русское искусство все-таки не аутентично русское в полном смысле этих слов. Корнями оно уходит в западноевропейскую художественную традицию. Русское – это лубок и частушка, народные песни, образцы деревенского зодчества, причем все это заметно различалось от региона к региону, покуда еще не полностью было этнически выхолощено. В художественную традицию все это так и не превратилось, что учитывая антиантропную сущность РМ, нисколько не удивительно. Потом через западноевропейские веяния появилось классическое русское искусство, от золотого века до серебряного, в своем подражании тяготевшее к греко-римскому классическому наследию. Что, естественно, не означает, что в индивидуальных работах талантливых авторов оно лишено оригинальности. Искусство эпохи модерна – сложный синтез, но опять же почти без русского влияния, инкорпорация квазиэтнических мотивов по лекалам зарождающегося на Западе национализма не в счет. Соцреализм, пусть и самые пограничные, инновационные его явления, – конструкт на псевдо-рустикальной почве усилиями преимущественно еврейского культурного сознания, опять сложный синтез, и снова мимо. Авангард во всей его мироборческой и мироустроительной альтернативе мы уже рассмотрели достаточно подробно для данного текста, вынужденного ограничиваться кратким обзором. В дальнейшем рассмотрении исключений и пограничных случаев нет смысла, тенденция понятна.
Во-вторых, русское искусство весьма разнообразно и разнородно, и постоянно находящееся во влиянии иных культурных традиций, в основном, Западных. Они приходят снова и снова, накатывая волнами, после того как в очередной раз закрытая от всего мира РМ не наплодит своих бездушных официальных агиток, от которых рано или поздно начинает тошнить даже истовых патриотов.
В-третьих, потенции природнения пострусского культурного сознания именно к проекциям структур РМ на условные страницы условного романа должны быть уже существенно приглушены, а открыты – иные, если угодно, общечеловеческого плана.
Перечисленные факторы открывают дверь для полностью обновленного восприятия русского культурного багажа и отбора того, что действительно важно на индивидуальном и групповом, идейном уровнях. В самом деле, мы имеем дело со слишком богатым наследием, чтобы просто выкинуть его на свалку. Да, сдаче в утиль подлежит многое, бОльшая часть, но отказываться от всего целиком было бы непозволительной роскошью, особенно для новорожденных идентов. Собственно, первые попытки обозначить проблему культурной преемственности и заимствования в сфере искусства уже предприняты[4]. А провести ниточки идентичности, как в свое время сделали большевики, вписывая наследие русского искусства в марксистскую иерархию, не составит труда. Главное не делать это настолько топорно, и не опускаться до лжи, повторяя ошибки Московии - на это у нас нет ни морального права, ни роскоши недомыслия.
В свете данных нами рекомендаций направленности эстетики на футур логично обратиться к такому свойству русских как #футурофобия. Русское общество всегда было ориентировано на прошлое, и первые десятилетия XXI века только усугубили эту склонность. Как уже описано в первой части, социокультурная динамика – главный враг традиционного сознания. Поэтому русские идут в будущее задом, лицом полностью обращенные в прошлое. Сильнейшим диссистемным элементом является футуристическая направленность пострусского дискурса. Обращение к русскому авангарду и авангардно ориентированному искусству, к которому можно выстроить преемственность хоть по региональным, хоть по идейным связкам, представляется чрезвычайно важным в деле трансформации ментальности.
Ориентация на эпоху после постэпохи – сильнейшее наше преимущество и наш инструмент для поднастройки собственной ментальности. Поворачиваясь лицом к будущему, пострусские открывают Клондайк диссистемных смыслов, работающих на продуктивный культурный синтез.
Примечания:
[1] В силу того, что это продукт множества процессов медиации западных смыслов с различными сегментами русской ЛКС. Результаты таких синтезов в свою очередь опосредовались в медиации друг с другом и снова с Западными смыслами. Так что западного в итоговом синтезе получается больше.
[2] Манифест футуристов «Пощёчина общественному вкусу» из одноименного сборника 18 декабря 1912 года.
[3] Пелипенко А.А. Культурная динамика в зеркале художественного сознания.
[4] Алтуфьев Д.Ю. Классика. Альманах «Острог» №8. С. 54–59.