71)
Воздух в кабинете Председателя был кристально прозрачен и холоден, словно его откачали из стратосферы и наполнили запахом старого дерева и полированного металла. Помещение, занимавшее пентхаус, парило над суетой мегаполиса, а его панорамные стены открывали вид на бесконечную пустоту, заполненную свинцовыми облаками
Председатель стоял спиной к двери, разглядывая голографическую проекцию Ковчега. Его фигура в строгом темном костюме казалась невысоким, но на фоне космического корабля внушительно. Он не обернулся, когда дверь бесшумно отворилась и в кабинет вошла пани Дзенилевски.
Ее каблуки отстукивали нервную дрожь по полированному полу. Она, как всегда, была воплощением уверенности – безупречный брючный костюм, собранные в тугой узел волосы, прямой взгляд. Но в этом кабинете вся ее уверенность испарялась, оставляя после себя лишь еле уловимую флёру страха.
- Пани Дзенилевски. – голос Председателя был тихим, почти ласковым, но он резал слух, как стеклорез. Он медленно повернулся. Его лицо, чуть тронутое морщинами, было бесстрастно. Только глаза, холодные и пронзительные, выдавали нечеловеческую концентрацию.
- Присаживайтесь.
Она послушно опустилась в кожаное кресло, стоящее перед массивным столом из черного дуба.
- Отчет по поставкам магнитных катушек для системы навигации из вашего департамента я получил… – начал Председатель, не глядя на экран, встроенный в поверхность стола. Цифры и графики, казалось, напрямую поступали в его память, настолько он был в курсе происходящего, -Вот уже второй квартал подряд вы срываете график. На семь с половиной процентов. Объясните мне, пани Дзенилевски, на каком языке я должен говорить с вами, чтобы вы поняли простую истину? Вы же понимаете, время это не ресурс. Это реальность, в котором существует наш проект. И вы бездарно его тратите.
Пани Дзенилевски выпрямила спину:
- Господин Председатель, ситуация в Восточном промышленном кластере крайне нестабильна. Социальные волнения, проблемы с логистикой… Мы делаем все возможное.
- Возможное? – он мягко улыбнулся, и в этой улыбке не было ни капли тепла, - Вы думаете, я не знаю, что вы считаете «возможным»? Вы увеличили фонд оплаты труда на сорок процентов, надеясь ускорить процесс. Результат - ноль. Вы ввели сверхурочные. Результат – минус три процента. Потому что люди – ненадежный, усталый и алчный ресурс...
Он сделал паузу, давая ей прочувствовать каждый произнесенный слог.
- Но это, пани Дзенилевски, еще цветочки. Проблему с этими чертовыми электромагнитными катушками я, при желании, мог бы списать на вашу профессиональную некомпетентность. Меня беспокоит нечто иное. Значительно более… архаичное.
Он нажал невидимую кнопку, и над столом всплыла голограмма. Это были не графики поставок, а цепочки финансовых транзакций, шедшие с офшорных счетов департамента Дзенилевски на счета в карликовых государствах Земли и за ее пределами. Имена получателей были стерты, заменены кодами.
- Мы строим Ковчег, пани Дзенилевски. Символ будущего, технологический прорыв в колонизации Марса. А вы, судя по всему, решили возродить в его тени один из самых мерзких институтов нашего прошлого.
- О работорговле! – его голос впервые обрел стальную твердость, ударившую по барабанным перепонкам. Он не кричал. Он констатировал. Словно объявлял диагноз неизлечимой болезни, - Вы не нанимаете рабочих. Вы их покупаете. Беженцев с темных территорий, должников, отбросы общества. Вы платите сущие гроши их «посредникам», а их самих загоняете в бараки и заставляете работать по двадцать часов в сутки под дулом бластеров. Вы создали частную каторгу под вывеской моего департамента!
Пани Дзенилевски пыталась сохранить достоинство, но ее руки дрожали.
- Эффективность… затраты… Мы экономим миллиарды! Они… они все равно бы пропали. Мы даем им шанс внести вклад в великое дело!
Председатель медленно покачал головой, смотря на нее с удивлением.
- Вы не понимаете, что творите. Вы думаете, это просто вопрос морали? Устаревшее понятие? – он усмехнулся, - Вы гробите саму идею Ковчега. А заодно и нашу Корпорацию. Мы спасаем человечество, как вы понимаете. А вы своей жадностью ставите на Корпорацию штамп работорговли и рабовладения. Каждая купленная вами душа, каждый заклейменный, как скот, рабочий – это гвоздь в гроб нашего будущего.
Он встал и подошел к окну, снова глядя на клубящиеся внизу облака.
- Я требую от вас не только деталей и сроков, пани Дзенилевски. Я требую чистоты. Чистоты методов, чистоты помыслов. Никто не должен даже помыслить опорочить нашу Корпорацию. И я не позволю вам превратить этот проект в «космическую плантацию для нового рабовладельческого общества», как напишут в СМИ наши конкуренты.
Он обернулся. Его решение было почему-то мягким. Это пани заметила сразу.
- Ваши полномочия в департаменте с этого момента под надзором Совета. Вы будете ждать решения по этому вопросу. Ваши «посредники»... Избавьтесь, что ли. Ну да это не моё дело. Что касается ваших… «рабочих»… – он произнес это слово с леденящим презрением, – Я не знаю как, но вам необходимо сделать так, чтобы ни один журналист даже не подумал о том, что на Корпорацию можно налепить ярлык «работорговля». Это вы должны сделать в течении трёх дней.
Дзенилевски сидела, превратившись в статую из страха и стыда, но в глубине души облегченно вздохнув. Все ее амбиции, ее хитросплетенные схемы рухнули в одно мгновение. Но с таким трудом доставшееся место главы департамента не потеряно. А это значит… Это много чего значит.
- Вы… вы не можете… Экономика проекта… – выдохнула она.
- Экономика? – Председатель смотрел на нее, словно на интересное, но жалкое насекомое, – Мы строим вечность, пани Дзенилевски. А вы пытались утаить сдачу с покупателя. Мелко.
Он снова повернулся к окну. Диалог был окончен. Глава польского департамента, некогда одна из самых влиятельных фигур в Корпорации, бесшумно вышла из кабинета, оставив Председателя наедине с его голопроекцией Ковчега.