анти-куртов* (о деституции неместных из философии)

*говорим Куртов — подразумеваем УМрИ (Университет метарусских исследований).

воздух против огня, стихии против сред, святой дух против тетраграмматона, слово против жеста, тупость против лжи, смекалка против хохмы, заговоры против расследований… пожалуй, все это проясняется в последнем пункте: война против войны, если так будет точнее. phallus против phallus, если вы настаиваете. перезамер каждый год, а то вдруг что-то новенькое приросло (кстати, пикчу выше я впервые заюзала как раз семь лет назад в сходном контексте; дебаты не слушала, но у меня привычка глумиться над анонсами). далее — партийная левая цитата:

…северный полюс и южный являются одинаково полюсами, их сущность тождественна; точно так же мужской пол и женский образуют один и тот же род, одну сущность — человеческую сущность. Север и юг — противоположные определения одной и той же сущности, различия одной сущности на высшей ступени ее развития. Они представляют собой дифференцированную сущность. Они суть то, что они суть, лишь как различенное определение, и именно как это различенное определение сущности. Истинными, действительными крайностями были бы полюс и не-полюс, человеческий и не-человеческий род.

в самом деле, все стороны этих противостояний суть различенные определения уже сложившихся сущностей — даже тупость vs. ложь («Русский ад основан на насилии, лжи и тупости. Такова перевернутая, „темная“ Троица…») и смекалка vs. хохма («вместе они [западная медитация, восточная смекалка и ближневосточная хохма] составляют троицу базовых когнитивных способностей…»), как объясняет Конституция Метарóссии. по крайней мере таков вид с одной из сторон; впрочем, в войне всегда одна сторона хочет поглотить другую, более или менее жестко. во всех случаях речь идет о полюсах (и ничего, что оппозиции небинарны, ведь метарусские чтут геометрию n-оппозиций, многополярность мира), но не о противоположности полюса и не-полюса, фаллоса (коим можно либо обладать, либо быть) и не-фаллоса.

могут ли быть философские дебаты устроены иначе, всегда ли справедлива унылая шутка про фаллософию? наша позиция проста и уже известна: нет, не могут; да (пизда)). противостояние философии и нефилософии необязательно, однако, будет войнушкой. точнее, оно будет войнушкой с одной стороны, а вот с другой не будет, потому что другой стороны попросту нет. дальнейшее изложение будет сосредоточено на соположении нефилософии коллективного (ну давайте на секундочку притворимся) канала Заводной Карнап с анонимной (просимулируем еще разочек) Конституцией Метарóссии. в нем мы, как обычно, начали за упокой, матерясь и возбухая, и кончили за здравие, на серьезных щах. еще подумаем, будем тягаться с коинсидентологическим фитнесом в следующих сериях или нет… о спорт, ты — миръ.

тихий метадóнбасс (ну типа)

начнем с яйца (слева, с приставки). сейчас, во времена очередной победы правого воображения, когда мы залипаем дома, сложно обойтись без приставки. мета- и не- к чему только не крепятся, в Конституции вон даже прописано, что официальный курс — он на инфляцию префикса:

[Мета — это] и нечто «после» или «за пределами» (например, «метафизика»), и нечто, находящееся на более высоком уровне абстракции (например, «метаязык»), и нечто, обращенное на себя. <…> Всё становится метачем-то — усложняется, самоотражается, сгибается или, по крайней мере, намекает на какую-то бо́льшую сложность, самоосознанность, самопревосхождение... Важно количество: с метаизацией нужно заиграться, перейти грань, злоупотребить... <…> Тотальная метаизация всего парадоксальным образом ведет к очищению, освобождению всего от излишней сложности.

если б у нефилософов была конституция, мы бы тоже ввели это беспроигрышное положение, тем самым засвидетельствовав свое самопревосхождение. однако конституции у нас нет, так что приходится страдать от непонимания «коллег» по «цеху», от бесконечных шуток друзей, занимающихся этой инфляцией даже почаще, чем ты сама, и считающих всякую итерацию смешной, and so on and so on. но все ровно так и должно быть. назвалась груздем — полезай в кузовок. нефилософка должна страдать, даже если она и нерусская. такой у нефилософии пафос, первичный аффект, боль-и-радость без наслаждения и вне мiра. однако должна ли нефилософка преодолевать трудности, в том числе справляться с главной сложностью — с собой? нет, потому что все эти само- и авто- вводят трансценденцию в имманенцию (что бы там ни думал Делёз, подписавшийся Делёзом и Гваттари). нахуя а главное зачем…. так что никаких выходов за пределы и никаких обращений на себя. никаких экстазов и никакого суицида.

в этом пункте я не вайню против метарусской философии как таковой, а лишь против философии, ведь любая философия всегда уже метафилософия. впрочем, а против чего еще-то мы можем вайнить; вообще ничего личного или этничного. поэтому даже немного неловко, что метарусская философия, выходит, самая философическая философия. самая самоосознанная.

а что там, например, с нефранцузами? должны ли страдать и преодолевать они? или с негадящей неангличанкой? same rules apply. национальный «колорит» свойственен только языку, в котором нефилософия инставрируется, ну а в качестве строительных блоков сойдет любая философия, нравящаяся ли ей, не нравящаяся, «отечественная» или «зарубежная», метарусская или просто русская, потому что своих ресурсов у нас, неместных, нет.

с Метарóссией понятно: нам, метарусским, за границей иностранцы ни к чему, даже если те станут метаиностранцами. точнее говоря, граница Метарóссии нигде не заканчивается — Метарóссия непрестанно отталкивает свой предел в тот самый момент, когда стремится к нему (впрочем, к мысли вне обобщенной авраамической Европы она особо не льнет), ну а исток пурпурной смекалки выше истоков западной медитации и ближневосточной хохмы.

хотелось бы думать, что если некорейцы без паспорта вдруг войдут в метарусское село, их не бросят в тюрьму (неместные бы метарусского пустили в расход, но у нас все материалы расходные, без обид). потому что мы ведь все étrangers странники чужеземцы пришельцы, короче, иноагенты, и неместным всякая земля и всякая Земля будут неуютны бездомны unheimliche, хоть они и пришли в мiръ с миром. их нефилософская политическая универсалия, в свою очередь, не абстрактная всеобщность, но смутный дженерик. нам, метарусским, повезло: у нас есть чисто конкретное всеобщее (да, они/мы неместные еще и на местоимения здесь срали ебали, вместе с различением друга и врага).

это я а это кто. нефилософию и Метарóссию порой сложно отделить друг от друга. в отличие от нас Метарóссия все открещивается от утопии и «утопического», чураясь вереницы дурных означающих вокруг них, но на деле реализует утопию как метод, отправляясь из будущего, которое мы только собой и представляем, создавая прошлое, которого не было и не будет (альтернативные хронологии — ухрония), чтобы произвести воздействие на настоящее, заручаясь поддержкой нечетко-реальных учреждений, будь то Институт технотеологии или Университет метарусских исследований. вот так и нефилософы, состоящие в Organisation Non-Philosophique Internationale, и их попутчики представляют Город Посторонних, царство бунтарей вне насильно расчерченных карт мiра, истории или культуры, постройку, которая совпадает с их нефилософской практикой.

в обоих случаях метод — это описания, которые обретают силу предписания. но что дает им силу? волюнтаристский акт решения или исхождение из Реального, от чистого истока (du futur faisons table rase — ведь это будущее сначала нужно «сделать» чистым) в прекрасное далеко? абсолютная лакшери активность или, наоборот, радикальная нищая пассивность? не- цепляется во всем за мета-, чтобы аннулировать философию, но достаточно ли это «истинная, действительная крайность», уж не перепутаются ли они в процессе? посмотрим, как пойдет. если честно, я очень боюсь стать метарусской. если «каждому — по его страху» (см. фр. «Образовательные институции Метарóссии»), что же тогда мне воздастся…

есть еще много того, под чем бы я подписалась: ненависть к Государству (вот только для нас оно срастается с философией, Государство не только производит философию, но и производится ей); экспроприация фонда консервативного воображения, вообще обращение к воображению; критика хромоидеологии (это, пожалуй, наиболее мощная из автономных частей всего проекта, исходя из которой можно было бы внести поправки в нефилософскую ухромию); развитие пародийного theory-fiction (несмотря на мою нелюбовь то ли к этому жанру, то ли к довольно узкому хайпу вокруг него, поскольку в результате обычно перед нами хуевая теория и херовый фикшн). но, конечно, вновь с оговорками, как же без них.

введение в нефашистскую смерть

если быть предельно откровенной, вопрос политической ориентации я всегда воспринимала как вопрос о том, какой фандом выбрать для косплея. когда помимо обыденного человека во мне зародился философ, вопрос этот, конечно, обострился: стало потихоньку сочиться требование занять позу (сейчас это требование куда заметнее). затем нефилософка немного отпихнула философа в сторонку, потому что ее мессианским желанием оказалось, по сути, устранение политики. и я задалась вопросом: желает ли сам обыденный человек политики? (в том плане, что назовут ли вообще хорошую вещь политикой…) думается, что нет, но в его нежелании следовало бы обнаружить две нехоти на месте одной: первая, которую мы замечаем, как правило, оказывается сопротивлением исходящему требованию, в то время как вторая — исконным безразличием индивида. вернее, мы слышим эхо этого безразличия, которое только и допускает в дальнейшем либо ангажированность, либо то самое сопротивление. не исключено, впрочем, что ангажированность — также форма сопротивления политике.

итак, аффект безразличия, дорогой для нефилософов, но до сих пор вроде бы не привязываемый ими к этой теме, по моей слабой гипотезе может лежать в основе прочих форм отношения к политике. в контексте Конституции встает вопрос: мол, не описываю ли я лишь характерный для нынешних дней «холст, поверх которого пишутся все наши каждодневные переживания», а именно депрессию (см. фр. «Депрессивное сопротивление»; в начале Конституции ее воображаемый критик также находится в депрессии)? Конституция нехило опирается на делёзовское описание депрессии, в особенности когда речь заходит об алкоголизме. поэтому я бы внесла поправку: безразличие, полагаемое мной в качестве а-исторического холста, в первую очередь производит скорее маниакальное, чем депрессивное состояние, если они идут в паре. и эту мысль я подхватила у того же самого Делёза, который именно депрессию считал реакцией на манию, а не наоборот. в героическом энтузиазме мании, ее непрестанных «почему бы и нет» (ведь мне на самом деле все равно, я не растворяюсь в утрачиваемом объекте — «есть еще много объектов, которые можно инкорпорировать…»), которые впоследствии, оборвавшись, уже ничем не завершаются, безразличие и невовлеченность проглядывают неминуемо. что и признается в завершающей Конституцию беседе:

Знаете, нам по большому счету наплевать на правое, левое, государство, капитал, даже на анархию… Всё это только слова. Нам достаточно того, что в условиях вечного метазастоя мы жили на просторе и делали то, что интересно.

вопрос в том, как ре-активировать «почему бы и нет», эту аффективную темную энергию политики. возможно, что ответ на него могла бы дать в том числе «правая, или контрреволюционная» мысль (как говорил председатель Мао, бунт — дело правое), чье содержание в Конституции сводится, однако, к тому, что она сумела украсть у мысли левой. редукция эта обусловлена вполне себе понятным нежеланием, как раз обговоренным в конце манифеста, чтобы Конституция — несмотря на некоторые эпизоды косплея и заигрывания — отчетливо связывалась с правым фандомом (ну ведь у многих под подушкой лежит де Местр, Шмитт, Юнгер, на худой конец Ланд — интересно, когда меня уже кансельнут за его издание). негосударство на развалинах Государства, самая самоосознанная Метарóссия сама осознает, что балансирует на грани с «фашизмом», поэтому воображаемый критик ей «фашизм» и вменяет. быть может, толпа, писавшая манифест, имела в виду тоталитаризм, а не фашизм («Метарóссия с ее структурами, картами знаний, контроллерами и прочим — это новый Левиафан! Только еще более хитрый, вездесущий и неотменимый»). а может, ей пришло в метаголову, невозможную голову голов с царем, который в то же время ацефал, анархо-монарх самопревосхождения, определение из «Тысячи плато»:

И когда фашизм строит тоталитарное Государство, то не в смысле государственной армии, берущей власть, а напротив, в смысле машины войны, захватывающей Государство. <…> …при фашизме Государство не столько тоталитарно, сколько предрасположено к самоубийству… <…> …в отличие от тоталитарного Государства, старающегося закупорить все возможные линии ускользания, фашизм строится на интенсивной линии ускользания, которую он превращает в линию чистого разрушения и полного уничтожения. Любопытно, как с самого начала нацисты объявили немцам о том, что они несут — одновременно свадьбы и смерть, в том числе свою собственную смерть и смерть немцев. Они думали, что погибнут, но их предприятие будет возобновлено во всей Европе, в мире, в планетарной системе.

конечно, в «Метарóссии смерти нет, но есть трупы» (Алвареду душ Сантуш, «Вскрытые вены Метароссии»). и декларируется, что это воображающие машины сумеют отменить Государство, а отнюдь не машина войны. (пускай после смерти Государства только и будут царить открыто гражданские войны всех против всех: например, «войны всех нечеловеков против всех нечеловеков», скрытые до того за фасадом антропоцентризма, а в анархии знания «всех наук и паранаук против всех наук и паранаук»… отлученный Кластр против блаженного Грэбера.) УМрИ и готичные трупы с венами тем не менее смущают (и поиск интенсивных мест — не для вскрывания ли), равно как и решение чинить Большие Поломки Большими Поломками, мол, «смертию смерть поправ». молоту христову не остановиться.

быть может, метарусский анархо-монарх хочет пойти по пути Ницше, описанного Ларуэлем еще в его бытность философом (ох уж эти французские кинки), — того Ницше, который, прибегая к худшим формам Господства, «делает себя фашистом, чтобы тем самым еще уверенней преодолеть фашизм». вот только анархо-монарх делает это, как кажется, церемонясь. или же он утайкой желает реализовать альтернативную версию смерти Бога, где на кресте умирает Отец, а не Сын: каждый из нас — обыденный мессия, чье добровольное восхождение на крест предстает суицидом лишь для Государства, которое при взгляде на это зрелище само умирает от кринжа.

de la imagination à la révolte

значит, восхождение на крест — это спайка разображения господствующих картин с мобилизацией воображающих машин. понятно, что смерть Государства представить так же нелегко, как и его возникновение (и в таком положении дел может быть таиться как тактическая опасность, так и стратегические росточки спасения). и самое главное — это что будет после смерти, давайте описывать, а не призывать. хорошо; почему не представить, что обвал — в Большом каньоне. в Конституции наше государственное посмертие описано довольно подробно, хотя фрагмент про метарусское бессмертие обещан только в третьей редакции. четвертую мы авторам манифеста советуем проскочить и перейти сразу к пятой (мы уже шутили эту шутку, но можем повторить). однако если сосредоточиться на ближайшем: что будет после разображения? или хотя бы так: как увязаны или развязаны между собой воображение–разображение и память–забвение?

согласно «хронологической» части делёзовой схемы из «Различия и повторения», но при этом вопреки ее «логической» части Конституция декларирует, что память (второй синтез времени) вовсе не предшествует воображению (первому синтезу), а производна от него, с чем мы бы полностью согласились, хотя и несколько по другой причине. ведь память — это композит, состоящий из памяти-привычки и памяти-воспоминания, то есть собственно образной памяти. в рассуждениях о памяти по вине Бергсона, который и ввел это разделение, сосредотачиваются на последней: мол, память-привычка есть «просто механическое воспроизведение каких-то отложившихся паттернов» («Записки влюбленного технотеолога: о несуществовании памяти»), тогда как образная память предполагает хотя бы тень духа, это нечто deep.

между тем, как заметил еще Рюйе и что все более очевидно сейчас, душнильная образная память легче всего экстериоризируется и фальсифицируется (а скорее всего да, сама произошла путем интериоризации технических в широком смысле слова образов). а попробуйте-ка, блядь, «сделать» тупую привычку, то есть нечто делокализованное и тематическое, в равной мере «телесное» и «психическое»; эмбрионический потенциал, который сквозит через пространство и время, не принадлежа им до конца. обучение нейросетей в этом плане сложная тема, в итоге искусственный интеллект то и дело оказывается украинцем. возможно, искусственный интеллект в пределе не столь уж заковырист, как искусственные тупизна (должно быть, именно сюда относится ларуэлевский проект нефилософии как «искусственной философии») и тем паче тело. тело это тело оно Одно. бергсоновский мальчик, бездумно зубрящий стихи, заучивает их в итоге «всем сердцем».

именно этот потенциал, привычку, вычленяющую различие из повторений, Делёз в свою очередь зовет воображением. вычленение описывается им двояко — то как сжатие или сокращение, то больше как вычитание, из-за чего Мейясу в своей фантазии, где Бергсон становится Христом философов вместо Спинозы, сумел развернуть вычитающую концепцию восприятия, альтернативную доминирующей у Делёза и Бергсона до этого вмешательства контрактивной модели, которая вводит отпадение от чистого плана имманенции.

Рюйе бы сказал, что воображение не телесно, но создает себе тела и органы, причем как телесные, так и «духовные» органы (нейрофизиологический коррелят его теории обнаруживается отчасти, пожалуй, у единоверца Ухтомского). работа с воображением, стало быть, представляет собой работу с органами фильтрации и разрезов и направляющими их интересо-проблемными констелляциями, ведь образы сами по себе ничего не значат — и в том числе даже образ Государства, сам по себе не плохой и не хороший: «Всё это только слова…». и судя по всему, отделаться одной только работой с духовными органами не получится.

в конструкции нефилософии как «воображаемой философии» воображение значит по меньшей мере вычитание принципа — в этом собственно смысл приставки, в чем мы, косплея метарусских, следовали бы за Лобачевским (неевклидова «воображаемая геометрия») и Васильевым (неаристотелева «воображаемая логика»). как вычитание понятийного принципа соотносится с пластичностью и телесностью, мы пока не поняли, да и не поймем — мы просто возьмем там, где будет плохо лежать.

здесь могли бы выстрелить — впрочем, еще непонятно, каким именно образом — проекты Пурпурного Просвещения и, быть может в большей степени, исчисления сред (не путать с дедукцией категорий), привязанного к жестам вместо понятий, пускай на нефилософский взгляд при всей своей практической непрозрачности они чересчур еще рациональны, чересчур удобно математичны. однако они явно сохраняют долю автономии в отношении породивших их философий, то бишь технотеологии/Метарóссии и коинсидентологии соответственно, а также их амбиций, что, разумеется, замечательно, и эту трещину надо только усугублять.

p.s. ладно, я чутка посмотрела дебаты, раз уж там говорилось про астрологию)

к рассуждениям Михаила на астромарксистскую тематику, которые он ранее излагал в своем канале, нужно все же относиться с превеликой осторожностью. если вкратце, утверждается, что континентальная философия кардинальна, что аналитическая «сплошь» фиксированная и что исключения «немногочисленны и, как правило, нерепрезентативны для общей выборки». а мутабельные знаки типо не при делах в борьбе кардинального и фиксированного «крестов», и вообще они антропологи-лингвисты. втф.

это Батай, Батлер, Бодрийяр, Брэндом, Вейль, Даммит, Деннет, Дэвидсон, Иригарей, Клоссовски, Кун, Ларуэль 🤪, Ликан, Дэвид Льюис, Макдауэлл, Маркс, Мейясу, Мерло-Понти, Остин, Парфит, Рамсей, Рейхенбах, Ролз, Стросон, Тарский, Фейерабенд, Фрейд, Фут, Хабермас, Харман, Хейр, Хинтикка, Чизолм, Энском и немутабельно кардинальный Якобсон нерепрезентативны (мутабельных исключений тут больше всего, конечно)? да блядь.

метарусские, еще одно усилие, если вы хотите быть строгими учеными.