Фр. Ларюэль, ‹Переоценка трансцендентального метода› (1979)

I. Программа

II. Правила трансцендентального метода или его переоценки, изложенные наподобие системы

❶ осуществите конституирование faktum в уже-трансцендентальных условиях; сокрушите quid facti? как со стороны вопроса (метод — скорее непрерывное проведение редукции, нежели чем некоторое описание), так и со стороны факта (ведь это трансцендентальный и синтетический остаток, а отнюдь не «факт»); остаточный faktum, в свою очередь, рассмотрите в качестве подвергаемого редукции (разобщите a priori c идеальным);

❷ перейдите к континуальному данному через два разреза (онтический, или реализующий, и онтологический, или идеализирующий); «трансцендентальную редукцию» определите в качестве «одностороннего» разреза и синтеза, чьими предметом или произведением окажутся «остаточные трансцендентальные объекты» (сокрушите «аналитику»);

❸ задайте восполнительную редукцию или разрез, которые бы извлекали высший синтетический Принцип или же Сущность, находящуюся в ответе за объединение многообразия «остаточных объектов»; тип реальности этого фактора, по которой метод разрезов получит «трансцендентальный» статус, охарактеризуйте как не-идеальный и не-логический;

❹ задайте «трансцендентальный генезис», т.е. конкретные модусы или способы синтеза остаточных объектов или же реальности и идеальности в условиях имманенции Сущности (сокрушите quid juris?).

Finita! Перевел с французского А. Морозов по изданию:
Laruelle F. La transvaluation de la methode transcendentale //
Bulletin de la societe francaise de philosophie. 1979. № 73. P. 77–78.

[Презентация и обсуждение]

Франсуа Ларюэль:

<…> Возможно, вы ждете примера, который прольет свет на эту переоценку. У меня хватит времени только на иллюстрацию, которая может подсказать вам цель операции, но не представит метод поэтапно. И сейчас я буду говорить достаточно карикатурно и схематично. Если бы меня попросили повторить одну вещь из Канта, то это был бы знаменитый пример с сульфидом ртути, который философы до сих пор вульгарно (т.е. на греческий манер) называют «киноварью» [A101].

Во славу своих «условий возможности» классический метод составил перечень априорных начал (elements) [также «стихии» для досократиков и «элементы» для химиков], которые все или почти все идеальны, но в то же время отобраны от реальных способностей (созерцание, рассудок и т.п.). Эти априорные начала, возможно, лишь простые дубликаты, удвоения или редупликации данного тождества объекта или единства опыта; последний поэтому ими вовсе не объясняется. Как сказал Ницше о Канте и об идеализме, воспоследовавшем за ним, рецепт здесь прост — нужно повторять в ответе то, о чем спрашивается в вопросе: на каждый встреченный вид синтетического априорного суждения изобретается своя «способность». Адекватнее было бы вернуться к простоте гипотезы — т.е. к «какому бы то ни было объекту» — и к ее априорным условиям, причем те же условия действительны для любой области объектов. Вот в чем заключается диковинность и унивокальность трансцендентального метода. Ведь развертки-объяснения (explanation) требуют скорее формы и идеальности. Вместо того, чтобы идти от эмпирического многообразия киновари к ее объективности, мы идем от него к совершенно другому, априорному, даже трансцендентальному многообразию, которое теперь даст истинную развертку. Дисперсия чувственных качеств, которой угрожает нам Кант [A120, B133]*, чтобы заставить нас принять правила воображения и все факторы порядка, — лишь пародия на совершенно иное, дофеноменальное — а именно ноуменальное — их рассеивание, где эти качества рассыпаются столь беспорядочно и сразу во все возможные стороны и расходящиеся направления, что рассудку действительно было бы трудно распознать в них свои категории, воображению — свои правила воспроизведения, феноменологии восприятия — свои горизонты. Мы должны заново погрузить объект киновари в этот подлинный трансцендентальный фоновый шум (background noise), для которого греки придумали слово χάος и который образует начало внутреннего состава (constitution) вещей.

Киноварь «per se» (‘the’ cinnabar) неотъемлема от кружения определений, вплетающих ее в кружево культуры, и прежде всего в вест-грецкое (Greco-occidental) поле; от своей поэзии, силы навязывания себя нам как мифа и как анекдота; от навязывания себя Канту также в качестве идеального объекта, примера примера, — без него Кант, быть может (а этот человек был одержим химией и был одержим восприятием), сумел бы также увидеть, что киноварь использовалась римскими госпожами в качестве помады

или что «в алхимии символом киновари выступает круг со вписанной в центр точкой… (или что) тот же самый символ под конец Средневековья использовался для обозначения философского яйца, солнца и золота… Отсюда (вот так мудрено заключает энциклопедия, которую я [Ларюэль] только что процитировал, — более кантианская, чем сам Кант —) различные путаницы, и нужно быть бдительными, дабы не впасть в них». Более того, Кант мог знать, что киноварь — еще и красная краска, известная как «сурик» (minium) [это уже оксид свинца], которой любой воскресный философ, возвращаясь в свой загородный дом, как на свой островок истины, начинает красить ставни своего рассудка, прежде чем облечь их в дискретные цвета нравственности.

Знал ли об этом Кант? В любом случае, КЧР, демонстрирующая столь многое, не показывает истинных оснований, которые делают из киновари идеальность, а из идеальности — энциклопедию знаний, для которой Ницше, причем совершенно справедливо, пере-изобрел строгое название «вечное возвращение» и которая все еще не совсем то же самое, что словарное знание (dictionary-knowledge), которым вас уже не обманешь. Т.е. [моя] переоценка предлагает предоставить (было бы наивнейшей дерзостью полагать, будто бы: все) основания, по которым у Канта не было более оснований для написания «Критики чистого разума» — или, поскольку он должен был ее написать, продемонстрировать, почему именно такое позитивное отсутствие оснований послужило ему основанием для написания критики. Именно значение этой бездны — откуда КЧР, да и сама киноварь, черпают основания, чтобы сделать себя необходимыми и навязать нам свою самоочевидность и силу — мы должны теперь осознать.

Перевел с английского А. Морозов (тот же? нет? всей правды мы не узнаем)
по изданию: Laruelle F. Transvaluation of the Transcendental Method //
From Decision to Heresy. Falmouth: Urbanomic, 2012. P. 439–442.

Примечание

* Ларюэль имеет здесь в виду два места из КЧР:

1. «различные восприятия встречаются в душе /рассеянно и отдельно друг от друга/рассеянно и разрозненно» (an sich zerstreut und einzeln, A120);
2. «эмпирическое сознание, сопровождаю­щее различные представления, /cамо по себе разрозненно и не имеет отношения…/разрознено и само по себе не имеет отношения/ (ist an sich zerstreut und ohne Beziehung, B133) к тождеству субъекта».

А еще чуть-чуть про это был текст у Н. Ланда, чей перевод на русский редактировал (третий?) А. Морозов. Текст — «Нарциссизм и рассеивание в интерпретации Тракля Хайдеггером в 1953 году» — на самом деле родился из его диссертации по «Языку в поэме» М. Хайдеггера, для которой Николас (sic!) Ланд выпрашивал у некоего Ж. Деррида по переписке черновики Geschlecht. Это к вопросу (ни у кого не возникшего) о том, почему переводчик вспомнил Канта, потом Хайдеггера, потом искал эти места и матюгался при виде Unterschied. Слова Ницше у него также любимые, собственно:

…как бы то ни было, мы стали старше — сон улетел. Настало время, когда мы начали тереть себе лоб: мы трем его еще и нынче. Все грезили — и прежде всего старый Кант. «В силу способности» — так сказал или, по крайней мере, так думал он. Но разве это ответ? Разве это объяснение? Разве это не есть скорее только повторение вопроса? Почему опиум действует снотворно? «В силу способности», именно, virtus dormitiva, — отвечает известный врач у Мольера:

quia est in eo virtus dormitiva, cujus est natura sensus assoupire

— как и последние строчки, с которыми он впервые столкнулся при чтении «Разума и природы» Бейтсона (гл. III, п. 9: Случай «описания», «тавтологии» и «объяснения»), и с тех пор рекомендует книгу как лучшее введение в «Различие и повторение» Делёза, притом что связи между ними нет совершенно никакой. Ну как никакой: примеры, а порой и референсы одни и те же.

…объяснение сводится к построению тавтологии, внутренние связи которой обладают как можно большей очевидностью, и которая в конечном итоге никогда не может быть вполне удовлетворительной, ибо никто не знает, что обнаружится позднее.
Если объяснение таково, как я его описал, то может возникнуть вопрос — какой выигрыш получают люди при выполнении столь громоздкой и, по-видимому, невыгодной процедуры. Этот вопрос относится к естествознанию, и я уверен, что хотя бы в некоторой степени эту проблему можно решить, учитывая, с каким легкомыслием люди относятся к построению тавтологий, служащих основой их объяснений. Раз дело обстоит таким образом, то можно было бы подумать, что выигрыш от всей этой процедуры отрицателен; однако, это, кажется, не так, судя по тому, как популярны неформальные объяснения, — даже настолько неформальные, что вводят в заблуждение. Обычный способ пустого объяснения — это ссылка на то, что я называю «снотворной силой» (dormitive principle) [в таком варианте уже «начало» скорее… и мы ближе к трансцендентальному учению о початках], заимствуя слово снотворный у Мольера. В «Мнимом больном» Мольера есть кода, написанная на кухонной латыни, и изображающая на сцене средневековый врачебный экзамен. Экзаменаторы спрашивают кандидата, почему опиум усыпляет людей. Кандидат торжествующе объявляет: «Потому, ученые доктора, что в нем заключена снотворная сила!»
Можно представить себе, как этот кандидат проводит остаток своей жизни, расщепляя в биохимической лаборатории опиум на фракции и последовательно определяя, какая из них содержит так называемую снотворную силу.
Более правильный ответ на вопрос докторов включал бы в себя не только опиум, но и отношение между опиумом и людьми. Иначе говоря, снотворное объяснение на самом деле фальсифицирует истинные факты, относящиеся к данному случаю. Но что по моему мнению важно, так это то, что снотворные объяснения все-таки допускают [пирсовскую] абдукцию…

Здесь мы (кто?) на всякий пожарный прервемся 👽

Добавим только, что очень смеялись, когда на старый НГ увидели (казалось бы, в который раз…) у Ф.Л. слово philosophabilité, но на сей раз соотнесли его со всем, что ранее узнали про слова sociabilité, perfectibilité и прочая, и прочая из истории философии и психологии способностей, и до нас наконец дошла его шутка про la philosophie suffisante, оказавшаяся до мозга костей (не)делезианской, т.к. «на каждый встреченный вид синтетического априорного суждения изобретается своя „способность“» («факультет», как бы перевел DeepL, и в следующем за скобками смысле и не только был бы даже прав; разногласия способностей, споры факультетов… кстати, споры ой не, еще рано) — это буквально проект «Различия и повторения», где модусы/способы существования существ оказываются модальностями/способностями бытия как субстанции. Да даже русская способность — это тавтология: то, что «по себе» (было). Все возможные, действительные и необходимые выводы из сей бездны мы сделаем позднее.