Анри Корбен, ‹Земля есть Ангел› (1960)

В книге К вопросу о душе Густав Теодор Фехнер рассказывает, что, когда свет преображения озарил лик Земли, его захватила не просто эстетическая идея, но видение и конкретное свидетельство того, что «Земля — это Ангел, и Ангел столь роскошно реальный, столь подобный цветку!» Но, добавляет он меланхолично, подобное переживание в наши дни считается воображаемым, мнимым: принято считать, что Земля — шарообразное тело; что же касается более точного знания о том, что она собой представляет, то это дело исследований в минералогических коллекциях:

Я прогуливался под открытым небом чудесным весенним утром. Пшеница зеленела, птицы пели, роса сверкала, поднимался дым; преображающий свет покоился на всём; то был лишь малый клочок Земли... и все же мысль казалась мне не только столь прекрасной, но и столь истинной и столь очевидной: что это был Ангел, и Ангел столь роскошный, столь свежий, столь подобный цветку, и в то же время столь твердый и собранный, который шествовал по Небесам... — что я задался вопросом, как возможно, что люди когда-либо ослепляли себя до такой степени, что видели в Земле лишь высохшую массу и искали Ангелов над ней или рядом с ней, в пустоте небес, но нигде не находили их. И все же представление это может показаться нелепостью. Земля — шар, и то, чем еще она может быть, следует искать лишь в кабинетах естественной истории.
Fechner G.T. Über de Seelenfrage, en Gang durch die sichtbare Well, um die unsichtbare zu finden. Leipzig, 1861. S. 170–171.

Это краткое лирическое признание побуждает нас задуматься о двух моментах. Во-первых, следует вспомнить, что сам Фехнер написал Зенд-Авесту, важнейшее из своих философских произведений; в ней он использует весь арсенал средств рассуждения по аналогии, быть может, вопреки требованиям строгой философии, но тем самым демонстрируя свою исключительную способность к восприятию символов. Хотя книга Фехнера за исключением названия не имеет ничего общего со священной книгой зороастрийского маздаизма, тем не менее остается фактом, что cognitio matutina, посредством которой Земля раскрывается нашему философу как «Ангел», полностью согласуется с учением и практикой Авесты, в которой, например, мы читаем следующее (в ритуале 28 дня месяца): «Мы празднуем эту литургию в честь Земли, которая есть Ангел».

Конечно, в видении Фехнера остается некоторая неточность. Фехнер, кажется, отождествил лик Земли, окаймленное, как нимбом, весенним светом, с реальным ликом Ангела, тогда как на деле земная слава — литургическое творение, иерургия того Земного Ангела, чьи черты воспринимаются как прославленный образ человека. Но такое точное восприятие предполагает совершенное использование этой способности, чья деградация и пренебрежение в отношении которой как раз и вызывают сожаление Фехнера. И вот второй момент, который следует запомнить. Тот факт, что восприятие Земли как Ангела может быть обращено как в воображаемое, так и в нереальное, означает и указывает на то, что этот способ восприятия Земли и размышления-медитации о ней, напротив, связан с психодуховной структурой, которую мы должны заново открыть для себя, чтобы раскрыть ценность предлагаемых ею средств познания.

Встреча с Землёй не как с набором физических фактов, а в лице ее Ангела — по сути психическое событие, которое не может «возыметь место» ни в мире безличных абстрактных понятий, ни на уровне простых чувственных данных. Земля должна восприниматься не чувствами, а первозданным Образом [Image primordiale], и поскольку этот Образ несёт в себе черты личностной фигуры, он окажется «символизирующим» тот Образ самой себя, который душа носит в своих сокровенных глубинах. Восприятие Ангела Земли осуществится в промежуточной вселенной, которая не есть ни вселенная сущностей, рассматриваемых философией, ни вселенная чувственных данных, с которыми работает позитивная наука, но вселенная имагинальных Форм, mundus imaginalis, переживаемых как множество личностных присутствий.

…Теперь задача будет заключаться в том, чтобы исследовать, как и при каких условиях, когда данные чувственного восприятия приводятся активным Воображением как бы в прозрачное состояние (когда gêtik схватывается в своём mênôk), точно очерчивается фигура Ангела. Эта задача сводится к уточнению того, что представляет собой эта имагинальная Форма как орган, посредством которого активное Воображение, непосредственно воспринимая вещи, производит их трансмутацию; как происходит эта трансмутация, как вещи отражают душе свой собственный Образ, и как затем это самопознание души устанавливает [instaure] духовную науку о Земле и земных вещах, так что эти вещи познаются в их Ангеле, как предвидела фехнеровская интуиция.

Здесь вступает в действие Энергия, которая освящает как состояние mênôk [тонкое], так и состояние gêtik [телесное] бытия, и чье представление столь фундаментально для всего маздаистского видения мира, что оно полностью вошло в философское возрождение, которое было делом Сухраварди. Эта Энергия действует с самого начала творения мира до финального акта, возвещенного и предвосхищенного специальным термином Фрашкарт, обозначающим Преображение, которое будет совершено в конце Эона саошьянтами, или Спасителями из рода Заратустры. Именно эта Энергия обозначена в Авесте термином хварн (фарн). Несколько переводов пытались определить её контуры, передать все её нюансы. «Свет-Славы» [Lumière-de-Gloire], как нам кажется, восстанавливает его суть, если одновременно мысленно объединить данные ему греческие эквиваленты: Δόξα и Τύχη, Слава и Судьба. Это всесветящая субстанция, чистое сияние, из которого состоят творения Ормузда в их происхождении (XIX Зам язат Яшт, 10):

Он [хварн] принадлежит Ахуре Мазде,
ибо Ахура Мазда создал творения (вещи),
изобильные — отличные,
изобильные — прекрасные,
изобильные — великолепные,
изобильные — пригодные,
изобильные — сверкающие.

Именно Энергия священного света объединяет их бытие, измеряет как силу, так и предназначение, дарованные существу, обеспечивает существам света победу над порчей и смертью, привнесенными в творение Ормузда демоническими Силами Тьмы. Поэтому она по сути связана с эсхатологическими надеждами. Вот как в литургическом песнопении, посвященном Замьяд (Зам), Ангелу Земли, упоминание о световых созданиях, чьим атрибутом является этот Свет-Славы, всякий раз в припеве призывает к такому славословию (XIX Зам язат Яшт, 11):

Чтобы они (творения) могли создать обновленный мир:
нестареющий, неумирающий,
неразрущающийся, неразлагающийся,
вечно-живущий, вечно-цветущий, вольно-управляемый.
Чтобы усопщие восстали, чтобы пришел Неуязвимый
Живой вручить мир в соответствии с желанием.

…Ни рассвет, ни роса и воды, ни растения не воспринимаются как эквиваленты того, что мы называем астрономическими, геологическими или ботаническими явлениями. Рассвет, в котором проявляется Даэна, небесные воды Ардвисуры, растения Амертат: все они — зори, воды и растения — воспринимаются в своем Ангеле, ибо под их явлением именно этот облик становится проявленным в воображении. И таков здесь феномен Ангела: образ, который деятельное Воображение являет, открывает себе в воспринимаемых обликах, — это образ Ангелов Земли. Вот почему земные феномены — больше, чем просто феномены: они представляют собой собственно маздаистские иерофании, которые в существах и вещах открывают, чем являются эти существа и вещи, то есть кто является их небесным ликом, источником их хварна. Другими словами, опять же: трансмутированные Воображением в свое тонкое состояние (ménôk), существа и вещи раскрывают себя как акты личной мысли, они выступают ее иерургиями.

Активное Воображение воспринимает и показывает себе иную Землю, отличную от видимой обыденному чувственному опыту. Эта другая Земля — Земля, излучающая и преображающая хварн. Но Свет-Славы, безусловно, не есть материальное качество, присущее чувственным субстанциям и одинаково воспринимаемое всеми людьми; феноменологически мы должны понимать его одновременно как небесный Свет, который составляет, окружает и освещает душу, и как изначальный Образ самости, который душа проецирует и который тем самым служит органом, посредством которого она являет себя преображённым земным вещам, или в ожидании окончательного Преображения. Действительно, необходимо, чтобы душа имела в себе такой Образ, чтобы, проецируя его, она могла найти в своём видении образы этого Света-Славы. Именно в душе, вознесенной этим Светом-Славы, с которым она в конце концов отождествляет себя, становится возможным увидеть, подобно Фехнеру, что «Земля есть Ангел» — или, вернее, что Земля видится в своём небесном лике, и что все женские Ангелы Земли видятся ею и вместе с ней как «сёстры» или как «матери» Ангела Даэны, небесного Я, Anima caelestis. Именно потому, что Образ Земли имагинируется по Образу души, она раскрывается здесь в виде Ангела; их гомологичность раскрывается в самом родстве их Ангелов.

Итак, мы можем сказать следующее: Imago Terrae, одновременно являясь самим органом восприятия, означает то, что воспринимается в аспектах и ​​образах Земли уже не просто чувствами или как эмпирические чувственные данные, а через имагинальную Форму, архетипический Образ, априорный Образ как проявление самой души. Земля становится тогда видением, а география — визионерской географией, «имагинальной географией». С этого момента именно этот Образ, присущий ей самой, находит и встречает душа. Образ, проецируемый ею, одновременно освещает ее и отражает ей фигуры в ее Образе. Фигуры, чьим Образом она сама является, а именно: женские Ангелы Земли, пребывающие в Образе Дайны-Аммы. Вот почему маздаистская феноменология Земли, по сути, является ангелологией.

Иконография изображала его как светящийся нимб, Aura Gloriae, окружающий царей и жрецов маздаизма, и перенесла его образ на фигуры будд и бодхисаттв, а также на небесные фигуры древнехристианского искусства. Наконец, отрывок из великого Бундахишна, маздаистской книги Бытия, с желаемой точностью фиксирует, к чему устремляется этот набор репрезентаций, отождествляя хварн, сей Свет, что есть Слава и Судьба, с самой душой. Следовательно, в конечном счете и в сущности, это фундаментальный Образ, под которым и посредством которого душа познаёт себя и воспринимает свои энергии и могущества [puissances]. Он представляет в маздеизме то, что онтология mundus imaginalis научила нас различать как Imago (mithâl), имагинальную Форму. Здесь именно эту имагинальную Форму Души мы будем тематизировать как Imago Animae. Так что, возможно, мы также прикоснемся к тайной структуре, которая открывает и делает возможным видение Земли в ее Ангеле.

Сей Свет-Славы, являющийся имагинальной Формой маздаистской души, по сути, служит органом, посредством коего душа воспринимает мир света, однородный ей, и посредством коего она изначально и непосредственно осуществляет трансмутацию физических данных, тех самых данных, которые для нас являются «положительными» данными, но для нее были бы «незначительными». Именно эту имагинальную Форму душа проецирует в существа и вещи, приводя их к сиянию этого победоносного Огня, которым маздеистская душа воспламенила все Творение и который она в совершенстве восприняла в пылающих зорях на вершинах гор, там, где она предвосхитила своей судьбой Преображение Земли.

…Перспектива этого окончательного Преображения (frashkart), сознание принадлежности к существам света, которые сотрудничают в нём в каждый момент Эона, — это восприятия, которые, подобно визионерской географии ландшафтов, упомянутых ранее, вводят в действие не простую физику, происходящую из чувственных восприятий, но визионерскую физику, чья преображающая энергия имеет своим источником и органом именно Imago Gloriae, облекающий [investissant] душу во всю ее целостность. То, что возвещает такое восприятие Огня теллурической Славы, — это сияние духовного Огня, несущего душу к накалу, Свет спасительного знания (gnôsis), который вводит душу в Землю Света, а вместе с ней и все существа, составляющие ее мир, мир, которому она отвечает. Вот почему произойдет так, что образ Ангела Арштат будет заменен образом Даэны, света знания и Imago Animae. И вот почему на «суде», который является противостоянием души небесным архетипам, за которые она должна была отвечать на земле, Ангел Арштат появляется рядом с Замьяд, Dea terrestras, идя вместе с ней на «взвешивание» души, как помощник Архангела Амертат.

Ибо это противостояние ставит перед душой вопрос: какой «вес» она приложила к собственному хварну ради преображения существ? В какой степени она сама была Саошьянтом, исполняя тем самым обещание собственной молитвы: «Да будем мы среди тех, кто совершит Преображение мира»? Если Арштат и Замьяд — «судьи» души перед Амертат («Бессмертием»), то они таковы же, как и Даэна, их сестра. Исход борьбы не предлагает иного выбора, кроме как между преображением или демоническим искажением. Чтобы образ Земли стал прозрачным в фигуре Ангела, в ангеломорфном видении, подобном тому, что посетило Фехнера, образ Ангела должен быть заложен в самой душе. Итак, именно в этом и заключается рождение души к Даэне, к своему «небесному» Я, и мы уже указали, как в этой индивидуальной эсхатологии исполняется высший смысл исповедания веры: «Моя мать — Спента Армаити, Архангел Земли». Здесь также можно ощутить, что Замьяд, Ангел Теллурической Славы, мелькающий в пламени зари на вершинах гор хварна, — не просто «двойник» Спента Армаити. Замьяд «видима» только той душе, в которой и через которую удостоверяется, что Спента Армаити — «мать» Даэны-Софии. Рождение небесного Я и Преображение Земли составляют цикл того, что мы попытались здесь описать как «гео-софию».

Итак, на основе этой «геософии», исполненной женскими Ангелами Земли, маздаистское религиозное воображение создало имагинальную историю, в которой видение Архангела Земли, порождающего еще доземное человеческое существо, уже олицетворяет сверхъестественное поколение Спасителя, грядущего окончательного Саошьянта, во имя и в работе которого каждый Фраварти участвует, сражаясь в своей собственной битве.

Гайомарт, первозданный человек, был создан в Эран-Веж, на берегах реки Даити, в центре мира. Когда Ариману удалось вселить в себя Смерть, Гайомарт упал на левый бок, и, поскольку его тело было создано из чистого «металла», абсолютного металла, составляющего металлическую совокупность, семь металлов вышли из его тела, каждый из которых исходил из соответствующего ему органа. Антропогония, образующая мост между космическим значением первозданного человека и размышлениями о микрокосме, здесь ясно указывает на соответствие металлов частям человеческого тела. Она также даёт существенное уточнение: золото, будучи восьмым металлом, в силу своего превосходства происходит из самой души (хварна) Гайомарта и из его семени. Золото, чье благородство возвышает его над всеми другими металлами, здесь символизирует, наряду с сущностной Самостью, душу, наложенную на отдельные «члены», над чьим целым оно господствует, с которыми металлы соответственно связаны. Это Золото, как мы знаем, в алхимической традиции будет главным символом filius regius, «тела воскресения», Самости. Золото, именно это Золото собирала Спента Армаити. Она хранила его сорок лет, и в конце концов из «почвы» проросло необычное растение, составившее первую человеческую пару, Мартйа–Мартйанаг, два существа, настолько похожие друг на друга, настолько тесно связанные друг с другом, что было невозможно различить, а тем более изолировать, мужское и женское начало. Именно на этих двух существах или, скорее, на это все еще двойственное существо, на это андрогинное существо снизошел тот же хварн, тот же Свет-Славы, та же душа, существовавшая прежде этого физического организма.

Здесь видение по-прежнему охватывает Событие доадамического человечества (Адам–Ева, но ещё не Адам и Ева). Адамическое человечество начнётся именно с потомства Мартйи и Мартйанаг — или мужское и женское отделятся друг от друга. Здесь вновь проявляется глубокий смысл исповедания веры: «Спента Армаити — моя мать, я беру свой человеческий удел от Мартйи и Мартйанаг». Земля, собирающая «Золото» Гайомарта, — не Земля нашей обычной физики, а «личность» Ангела Земли, Спенты Армаити. Ни категории нашей геологии, ни категории естественной эмбриологии не соответствуют способу восприятия, который здесь является именно «геософией». Человек, которого Спента Армаити зачинает от своего сына Гайомарта, также не человек нашего нынешнего человеческого удела. Он есть целостное человеческое существо, все еще андрогинное, Мартйа–Мартйанаг. Однако, поскольку Ариман заставил Смерть проникнуть в Гайомарта, структура этого целостного существа, андрогинного существа, происходящего от его Золота, то есть от его души, или его Самости, вместилищем коих выступает Армаити-София, — нестабильна и хрупка; она нежизнеспособна на Земле, становится там добычей демонов. Наконец, именно посредством расщепления своей внутренней двойственности [dualitude] это существо порождает своё потомство, историческое человечество, чей удел — единственный, который мы переживаем, и чье вылупление, следовательно, происходит после великой катастрофы, в «последствии» вторжения «Зла».

Идея возрожденной двойственности выразится в союзе post mortem человека с Даэной, которая есть именно «дочь Спенты Армаити», подобно тому, как человек в своём доисторическом или надземном состоянии является её «сыном». Именно поэтому Событие, совершённое в доистории (Спента Армаити, собирающая Золото или Самость Гайомарта, своего сына, раненного Смертью), типологически предвосхищает Событие, которое должно распутать историю, открыть порог метаистории. Иными словами: когда Спента Армаити становится матерью человека в том же смысле и в той мере, в какой она является матерью Даэны, это «рождение» отсылает к эсхатологическому союзу, так что софийная тайна, заложенная в самом имени Ангела Земли, Армаити-Софии, завершается всеобщей эсхатологией. Только тогда раскрывается глубокий смысл текстов, в которых Ардви Сура Анахита описывается как «вспомощница», сотрудница (hamkâr) Спента Армаити.

Мы были бы лишены возможности по-настоящему понять имагинальную историю Гайомарта, не смогли бы по достоинству оценить иранскую тайну Антропоса, если бы изолировали фигуру Гайомарта от того, принципом чего она является. Гайомарт, Заратустра и последний Саошьянт представляют начало, середину и конец Человека и мира Человека, подверженного «смешению» [mélange]. Заратустра также есть изначальный Человек, Гайомарт redivivus, подобно тому, как последний Саошьянт будет Заратустрой redivivus, и в его лице маздаистский гнозис предвосхищает возвышение Антропоса. Вот почему сверхъестественное и девственное понятие Саошьянта, прототипа человечества, окончательно избавленного от смерти, представляет собой, по отношению к «моменту» личности Заратустры, процесс гомологичный, но обратный тому, который заставил Гайомарта приступить через посредничество Спента Армаити к человечеству, доведенному до смертного удела. Это состояние исторического человечества было возвещено с расколом целостного бытия, образованного Золотом или Самостью Гайомарта.

Образ Саошьянта, таким образом, является антифоном Образа Антропоса, опустошенного демоническими Могуществами. Непорочное зачатие сверхъестественным образом отменяет биологические законы или, скорее, выходит за пределы физического смысла феномена, преодолевая двойственность и противопоставление мужского и женского: единое существо принимает на себя двойную функцию. Подобно тому, как Золото, добытое из Гайомарта, сохранялось Спента Армаити под защитой Ангелов Земли, так и не семя в физиологическом смысле этого слова, а хварн (Золото) Заратустры, его Aura Gloriae, было собрано Ангелом Нериосангом и передано им Славе (хварну) Вод, то есть Ангелу-богине Ардвисуре Анахите, «Высокой, Владычице, Непорочной». И здесь снова только в терминах геософии можно воспринять и выразить ожидание Преображения человека и Земли. Славу Заратустры охраняет «лично» Ардвисура, мистически пребывающая в водах озера Кансаойя, из которого поднимается гора зорь, Mons Victorialis; множество Фраварти охраняют ее. В конце XII тысячелетия, когда наш Эон иссякнет, юная девушка, выступающая земным и зримым олицетворением Ардвисуры, войдёт в воды мистического озера.

Свет-Славы будет имманентен ее телу, и она зачнет «того, кто должен покорить все злые чары демонов и людей». Вот почему Дева-Мать, Эредат-федри, уже сама прославляется именем Виспа-таурваири («всеодолевающая»), Omnivictrix. Ардвисура Анахита, хранящая хварн Заратустры, из которой должен явиться герой окончательного восстановления (apokatastasis), служит, следовательно, как говорится в литургии, «сотрудницей» Спента Армаити, хранящей Золото, исходящее от Гайомарта; а Виспа Таурваири — земная Женщина, олицетворяющая то и другое. Маздаистская эсхатология также завершается, как софийная мистерия Земли, возвышением Софии.

Все это, конечно, происходит в Эран-Веже (где умер Гайомарт, где родился Заратустра, где родятся Саошьянты, где состоится последняя Литургия, озаряющая мир); таким образом, вся эта драма сама по себе ощутима только в Эран-Веже, в центре мира, т.е. на вершине души.

Мы слышали сетования Фехнера на то, что в наши дни подобные видения считаются воображаемыми и нереальными. Возможно, сегодня мы способны лучше, чем в прошлом веке, ценить философии, которые не путают то, что мы теперь должны называть Имагинальным, — Реальностью, соответствующей имагинальному восприятию, — с воображаемым, нереальным. Между вселенной, что опирается сугубо на чистую физику, и субъективностью, что поражает себя собственной изоляцией, мы ощущаем потребность в промежуточном мире, объединяющем их, в чем-то наподобие духовного царства тонких тел. Именно такой промежуточный мир никогда не переставал быть предметом размышлений и медитаций, особенно в исламизированном Иране наряду с учителями суфизма, последователями сухравардианской философии Света и шиитского гнозиса. Этот промежуточный мир уже не просто центр мира, как Эран-Веж, но и центр миров. Mundus imaginalis, мир Форм и имагинальных реальностей, устанавливается как посредник между миром чистых умопостигаемых сущностей и чувственной вселенной. Этот промежуточный мир — восьмой «кешвар», восьмой климат: «Страна Изумрудных Городов», мистическая Страна Хуркалья.

Пер. с фр. Артема Морозова для тг-канала заводной карнап по изданию: Corbin H. Corps spirituel et terre céleste. P.: Buchet/Chastel, 2005. P. 31–32, 39–40, 52, 65–70.